Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 53

Я пришёл к Каховским ровно в тринадцать часов. Уже вспотевший и уставший от жары и духоты. В неизменных сандалиях на босу ногу (Надя уже не уговаривала меня надеть носки или гольфы). Позвонил в дверь. Мазнул взглядом по металлической львиной морде. Расправил складки на шортах, выпятил грудь, где на белом фоне красовался логотип компании «Адидас». Прикрыл живот книгой Кирилла (Кира) Булычёва (будто боялся, что туда прилетит вражеский снаряд). Сжал в руке тряпичные ручки от сумки (принёс с собой двадцать подвесок). Отчаянно сдерживал чих: в носу зудело от разлитого в воздухе подъезда табачного дыма.

Дверь мне открыла Елизавета Павловна. Женщина встретила меня излишне радостной улыбкой и резким запахом духов. Я поздоровался с ней. И тут же чихнул. Сквозь звон в ушах услышал ответное приветствие. Протёр от слёз глаза. Увидел перед своим лицом знакомый пёстрый халат и красивые изгибы женского тела. Не сразу отвёл от них взгляд. Десятилетнее тело спокойно отреагировало на соблазн (что не помешало моему «взрослому» разуму насладиться зрелищем). Я тёр нос и глаза, скользил взглядом по фигуре хозяйки квартиры (не спеша поднимался от лодыжек к груди). Елизавета Павловна тем временем рассматривала мою одежду.

— Недурно, — сказала она.

Провела руками мне по плечам.

Скомандовала:

— Повернись.

Я послушно выполнил команду — продемонстрировал женщине свою спину.

Холодные женские пальцы прикоснулись к моей шее: Каховская сунула мне за шиворот руку в поисках ярлыка на тенниске — не нашла его. Женщина озадаченно хмыкнула, приподняла брови. Покивала головой, словно поддакивала собственным мыслям.

— Надо же, — сказала она.

Её голос прозвучал у меня над головой.

Я повернулся к Каховской лицом — заметил в глазах женщины удивление.

— Неужто эту рубашку пошила твоя мама? — спросила Елизавета Павловна.

Она вложила в свои слова восторженные нотки, словно пыталась мне польстить; всплеснула руками.

«Ясен перец — она», — едва не сорвалось у меня с языка.

Но я спохватился — «отфильтровал базар».

Сказал:

— Тётя Лиза, а посмотрите, какую она вышивку сделала!

Я ткнул себя пальцем в грудь, горделиво приподнял подбородок (вновь «изобразил Вовчика»).

— Правда, крут… клёвая?!

Держал глаза широко открытыми: изображал детскую наивность.

— Красивая, — согласилась со мной Каховская, — очень даже…

Она замолчала. Не глядя отыскала на стене прихожей выключатель — зажгла свет. Снова потрогала ткань моего рукава, пощупала ворот, провела рукой по полоскам на моих плечах. По-птичьи наклонила голову — уставилась на адидасовский логотип.

Я всё ещё прижимал к животу книгу. Но защищался уже не от «бандитской пули», а от холодного, оценивающего взгляда женщины. Почудилось вдруг, что я стоял на витрине. Почувствовал себя неодушевлённым пластмассовым манекеном.

— Отменное качество, — задумчиво сказала Елизавета Павловна. — И ткань замечательная. Хорошая работа. Вот удивили, так удивили…

Она поправила в ухе серёжку, повертела на безымянном пальце кольцо. Снова прошлась взглядом по тенниске, словно снимала её на видео. Набрала в грудь воздух — решила задать мне вопрос. Но тут же отложила это намерение на потом. Потому что из кухни донёсся мужской смех (мне почудилось, что от этих звуков звякнули хрустальные висюльки на люстре). Каховская встала по стойке смирно. Бросила взгляд через плечо. И тут же ногой подтолкнула ко мне знакомые красные тапки.

— Мы ещё побеседуем об этом, — обронила Елизавета Павловна.

Она проследила за тем, как я переобулся, сказала:

— Сумку оставь в прихожей. Утром отнесу её в машину.

Поправила мне причёску, сообщила:

— Сейчас познакомлю тебя со своими гостями. Они пришли полчаса назад. Предупредила их о твоём визите.

Заметила недовольство на моём лице, махнула рукой.

— Нет, ничего… такого я им не говорила, — сказала Каховская. — Не переживай.

Она поправила теперь уже свою причёску.

— Только пообещала, что начну… работу, когда решу вопрос с тобой. Рассказала о твоих подвесках… и всё такое прочее. О твоих приступах им не говорила. Как мы с тобой и договаривались. Ты же знаешь: я всегда выполняю обещания. Так что не волнуйся.

Каховская погладила меня по плечу, словно успокаивала.

— Помнишь, что нужно сделать? — спросила она. — Просто пожмёшь им руки. И всё. А потом отведу тебя в комнату Зои. Деньги за подвески и пояснительные записи уже лежат у моей дочери на столе. Там почти тридцать рублей. Заберёшь их, отнесёшь маме.

Елизавета Павловна одёрнула халат.

— Не переживай, Миша, — сказала она. — Если что… я рядом. Всё будет хорошо. Ты меня понял?

Женщина улыбнулась — её глаза остались серьёзными.

Я кивнул.

— Хорошо, тётя Лиза. Я понял. Сделаю всё, как вы велели.

Каховская вновь притронулась к моей голове.

— Молодец, Миша, — сказала она. — А теперь иди за мной.

Елизавета Павловна взяла меня за руку (в точности, как в тот день, когда сюда же приходила ныне уже покойная Фаина Руслановна) и будто на поводке повела к своим гостям.

Похожая на слесарные тиски ладонь подполковника сжала мою руку, но уже через секунду отпустила её неповреждённой.

Супруга военного пожала мне руку неуверенно, будто совершала нечто незаконное, но не решилась от этого действа отказаться.

Я не свалился без чувств (от запаха кофе тоскливо заурчал живот).

Елизавета Павловна похлопала меня по плечу. Мне почудилось, что она разочарована исходом моих рукопожатий. Но Каховская не стёрла со своего лица «милую» улыбку.

— Иди к Зое, Мишенька, — сказала она. — Там я всё для тебя приготовила. Отдашь это маме. И передай ей, что я в восторге от твоей рубашки!

Не думал, что её улыбка могла стать ещё «шире» — стала.

— Всё, — сказала Елизавета Павловна. — Ступай, Миша.

«Зайку бросила хозяйка», — вспомнил я слова из детского стихотворения (когда меня вежливо, но безапелляционно вытолкали из кухни), почувствовал себя тем самым брошенным «зайкой». Потоптался в прихожей — разглядывал полосатые обои, соображал, куда податься. Совесть велела возвращаться домой, где рыжий Вовчик дожидался новых историй о приключениях Алисы Селезнёвой. Но я возразил ей: напоминал, что хочу пообщаться с Юрием Фёдоровичем (узнать у майора милиции, к чему привели мои рассказы о ростовском маньяке).

Я заглянул в гостиную — Каховского там не обнаружил. Не нашёл Юрия Фёдоровича и на балконе. Ломиться в спальню хозяев не стал: испугался, что застану там старшего оперуполномоченного в костюме кролика, да ещё и пристёгнутым наручниками к кровати (кто знает, как они с женой развлекались). Потому я не решился травмировать свою детскую психику — постучал в Зоину дверь. Не горел желанием общаться с одноклассницей. Но книга «Сто лет тому вперёд» (по-прежнему держал её в руке) намекала, что всё же неплохо было бы вернуть её хозяйке.

На мой стук никто не откликнулся. Меня это не смутило. Потому что Елизавета Павловна чётко сказала: деньги за подвески лежали на столе в Зоиной комнате. Тридцать рублей сейчас для меня были не лишними. Всё, что получал за тенниски, я до копейки отдавал Надежде Сергеевне (не чувствовал морального права присваивать те средства). Но собственные карманные деньги не помешали бы любому десятилетнему мальчишке. А уж такому «престарелому в душе», как я — так и подавно. «Сказано: иди к Зое, — подумал я. — Значит: иди к Зое». Вломился к девчонке в комнату.

По моим глазам ударили солнечные лучи (яркий свет проникал через не зашторенное окно) — я вскинул руку с книгой, зажмурился. И тут же чихнул (копируя Вовчика, потёр нос). К освещению привык быстро. Сообразил, что моя психика не пострадает: никого в наряде кролика в комнате не увидел. Обнаружил там только Зою Каховскую — в школьной форме. Девчонка сидела на самом краю кровати (в коричневом платье — белый фартук мятой тряпкой лежал на письменном столе), смотрела на обои (не мигая). Не обращала на меня внимания. По её щекам катились крупные слёзы.