Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 12

— …Я, как председатель Совета отряда третьего «А» класса… — тараторила школьница.

Она сверлила меня недовольным взглядом. Но всё ещё ни разу не сбилась. Выдавала предложение за предложением — будто зачитывала их по бумажке. Я не прерывал её. Потому что не представлял, о чём мог бы с ней разговаривать. Мысленно напоминал себе, что я не подобравшийся к полувековому юбилею Павел Викторович Солнцев. А Миша Иванов — третьеклассник, потерявший память. Раздумывал: стоило ли извещать о своих проблемах с памятью Мишиных одноклассников. Рассматривал одежду детей: искал на ней отличия от школьной формы из моего детства и проверял, не торчали ли из детских карманов смартфоны.

— …Пионерская дружина всегда была дружным, монолитным коллективом…

— Смотри: «Юный техник»! — шепнул один из мальчишек.

Он толкнул локтем своего соседа. Вынудил того повернуть голову. Парень пальцем указал на стопку журналов, что лежала на моей тумбочке. Облизнул губы, словно смотрел не на журнал, а на пирожное. Вытянул шею, разглядывая нарисованную на обложке золотую рыбку и нелепого очкарика в синем костюме, запутавшегося в проводах. Бросил взгляд на затылок председателя Совета отряда третьего «А» класса, будто боялся, что та заметила его интерес. Приподнял руки, двигал пальцами — будто разминал их перед карманной кражей. Я заметил синие чернильные полосы на его ладонях (от шариковой ручки).

— Смотри, — повторил мальчик.

— Новый, — сказал его приятель, — я такой ещё не видел.

Парень схватил журнал — без спроса (как сделал это вчера с «Ровесником» мой рыжий сосед по палате). Не взглянул при этом в мою сторону. Спрятал «Юный техник» за спиной девчонки (скорее, не от меня, от своей спутницы). Мальчики склонили головы — подбородками прикрыли безобразные узлы на пионерских галстуках, беззвучно зашевелили губами. Я услышал шелест журнальных страниц. Увидел улыбки на лицах школьников — не сообразил, что в том журнале их так порадовало. «Нейтрино — золотая рыбка микромира. Учёные надеются поймать её в глубинах Байкала», — вспомнилась мне надпись с обложки майского номера «Юного техника».

— …Ты должен помнить, Иванов, что локоть товарища всегда рядом, что в трудную минуту ты сможешь на него опереться, — уже не так резво, но всё ещё отчётливо выговаривала девочка.

Председатель Совета отряда третьего «А» класса замолчала. Перевела дыхание. На её левом виске блеснула капля пота. Я видел, что девчонка вздохнула с облегчением: программу минимум она выполнила. Она смотрела на моё лицо, будто дожидалась вопросов. Будто право подачи перешло ко мне. Вот только я не спешил им воспользоваться. Разглядывал школьницу — отмечал, что та обещала вырасти красавицей. Пытался представить внешность её мамы (всё ещё предпочитал рассматривать не просто красивых, но обязательно взрослых женщин). Парни позади девчонки насторожились; подняли головы, одарили меня равнодушными взглядами.

— Если у тебя есть к нам какая-то просьба, Иванов, — подсказала третьеклассница, — говори. Мы постараемся тебе помочь. Если сможем, конечно.

— Дай мне руку, — попросил я.

Девочка удивлённо вскинула брови.

— Что?

— Руку мне дай, — повторил я.

— Зачем?

Ногти санитарок и медсестры я сегодня уже рассматривал. Не заметил на них следов синтетического покрытия для ногтей, созданного на основе геля для наращивания (без которого уже лет десять не обходилась моя супруга — два раза в месяц посещала салоны ногтевого сервиса). Желал теперь взглянуть и на пальцы этого юного дарования, сыгравшего персонально для меня сценку из пьесы о советских пионерах. Если меня разыгрывали — организаторы розыгрыша не могли предусмотреть всё. Они обязательно бы прокололись на мелких деталях. Мне следовало лишь внимательно приглядеться.

— Хочу почувствовать дружескую поддержку, — сказал я. — Опереться о локоть товарища. Или хотя бы на его ладонь. Твоя сгодится.

Девочка смотрела мне в глаза (будто пыталась сообразить — говорил я серьёзно или издевался над ней). Но я не шутил — она это, похоже, почувствовала. Пожала плечами.

— Л…ладно.

Оставила ручку портфеля в левой руке. Правую руку протянула мне (развернула её ладошкой вверх). Чуть прищурила глаза (внимательно следила за моими действиями), затаила дыхание.

Парни оставили в покое журнал; приоткрыв рты, смотрели на меня и на затылок председателя Совета отряда третьего «А». Будто готовились стать на её защиту. И в то же время гадали — что я намеревался делать. Посматривал на нас и мой рыжий сосед. Он на всякий случай спрятал «Ровесник» под подушку, вставил ноги в тапочки, словно намеревался броситься на помощь (вот только кому?). Я прикоснулся к девичьему запястью (его хозяйка едва уловимо вздрогнула). Развернул его — взглянул на неокрашенные ногти (с неровными, покусанными краями). Приоткрыл рот: намеревался «ляпнуть» пришедшую на ум глупость.

Но не успел.

Потому что едва не ослеп от яркой вспышки.

И застонал…

…от резкой боли в животе. Мой голос прозвучал едва слышно, будто у меня не оставалось сил, чтобы закричать. Боль не обрушилась на меня внезапно. Она была со мной бесконечно долгое время. Выматывала, сводила с ума. Моментами нестерпимо усиливалась. Временами… нет, не исчезала, но позволяла мне перевести дыхание, найти силы, чтобы жалобно захныкать. В животе словно тлели угли — то обжигали мне внутренности, то немного остывали. Они выжимали из моих глаз слёзы, заставляли поскуливать — когда находились для этого силы.

Над моим лицом проплывали лампочки: некоторые горели, ослепляли даже сквозь завесу из слёз — другие походили на мрачные «мёртвые» полосы. Подо мной что-то поскрипывало (будто крутились маленькие колёсики). Я лежал неподвижно. И не думал вставать или двигать руками. Потому что помнил: последует наказание. Боль только и дожидалась момента, когда я проявлю своеволие, попытаюсь от неё отвлечься. Угли в животе тут же найдут для себя новую пищу — внутри меня вспыхнет пламя, погасить которое слёзы не могли.

Увидел над собой женщину в белом халате, колпаке и с медицинской маской на лице. Она то и дело опускала голову, заглядывала мне в глаза. Будто проверяла: сопротивлялся ли я боли или уже сдался. «Да я бы сдался!.. если бы мог», — так и хотелось мне крикнуть. Вот только не мог себе позволить такой расход энергии. Потому что буду за него наказан: боль только и ждала момента, чтобы усилиться. Когда мне чудилось: больнее уже не будет — она доказывала, что я ошибался. И заставляла мечтать, чтобы стало, как прежде…

— Потерпи, Зоенька, — говорила женщина. — Потерпи ещё немножко. Не плачь. Тебе нельзя плакать. Скоро всё закончится. Вот увидишь. Скоро всё пройдёт. Я тебе обещаю.

Она говорила такое не в первый раз. И я ей уже не верил. Не верил никому и ни во что.Не верил, что мои муки закончатся. Понимал, что меня везли по широкому коридору, под однотипными лампочками, но не задумывался, куда и зачем. Думать мне не хотелось; да и не мог: рыдал и скулил даже мысленно. Весь мир для меня сузился до болезненных ощущений в животе. Прислушивался к пульсациям боли. Которые продолжались вечность и обещали продлиться столько же. Сглатывал слёзы, судорожно сжимал в кулаках краешки простыни.

Рядом со мной распахнулись двери. Почувствовал на влажных щеках движение воздуха. Новая линия ламп на потолке обозначила поворот. Скрипнули дверные петли — снова распахнулись рядом с моей головой дверные створки. Сквозняк я не ощутил. Но он раздул в животе пламя — языки боли с новой силой вгрызлись в моё нутро, будто мною пришла пообедать новая стая хищников. Я уже не стонал: перехватило дыхание. Чуть приоткрыл рот, но кричать не смог. Влажная пелена на глазах сгустилась.

Слышал голоса — мужские и женские. Но почти не разбирал слов. Будто лежал под метровым слоем воды. Видел над собой наполовину спрятанные под масками лица. Не узнавал людей. Да мне и не было до них дела. Боль слегка поутихла — я снова захныкал от жалости к самому себе и от бессилия. Ватным тампоном мне вытерли с лица слёзы. Посветили в глаза. Мужчина в маске и колпаке запретил мне плакать — я разобрал его слова, но проигнорировал их. Следил за мельтешением лиц, слушал звуки человеческой речи.