Тебе меня не получить (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 43

Оставалось лишь ждать, но ведь таким, как он ничего другого и не полагается. Это-то он понял давно, но всю жизнь дёргался, пыжился, пытаясь что-то доказать. А добился только одного: сам он жил, хоть и не очень понятно зачем, любезно позволив другим умирать за него.

Первыми стали, конечно, родители. Кто сказал, будто время стирает память? Он помнил даже ворс ковра цвета красного вина, который щекотал ладони, и тепло солнечного пятна.

Эти щекотка с теплом интересовали его куда больше, чем шахматы, которыми он якобы играл. В отцовском кабинете просто так сидеть было нельзя, а вот за шахматами можно. Нужно только время от времени передвигать фигуры и изредка задавать правильные вопросы. И сиди сколько хочешь: гладь ковёр, жмурься на солнце, смотри на письменный стол, снизу кажущийся огромным, как замок, и на хмурящегося отца, недовольно шелестящего бумагами.

Шум он услышал почему-то только тогда, когда появилась мама, она что-то крикнула, всплеснула руками. Отец вскочил, засуетился нелепо, метнувшись зачем-то к книжным полкам, обратно к столу. Подбежал к сыну, больно схватив его подмышки, встряхнул так сильно, что он едва не заревел и, распахнув шкаф… сунул его на полку, сминая свитки, бумаги. Дверца захлопнулась, скрежетнул ключ, навалилась темнота и душный запах бумажной пыли. Потом мрак прорезал тонкий лучик солнечного света из освободившейся замочной скважины.

Грай, который тогда Граем ещё не был, испуганный до того, что в животе потяжелело, шёпотом позвал родителей, но они не слышали и не удивительно. Там, за тоненькой дверцей шкафа, грохотало, звенело и скрежетало так, будто в кабинет ворвался великан или сразу несколько великанов, крушащих всё, что на пути попадалось. Тонко, надрывно кричала женщина, но крик оборвался, словно его обрезали. Грохали чьи-то тяжёлые шаги, словно великаны прохаживались, успокаиваясь, потом не стало слышно ничего, совсем. А он лежал в гнезде из смятых, мокрых по его же вине бумаг, таращился на тонкую спицу света, так и не решившись глянуть в замочную скважину.

Экзорцист снова растёр лицо, цепляясь жёсткими мозолями на ладонях за мерзко-чувствительную кожу на скулах, за шрамы. Облегчения это всё равно не принесло и силы не прибавилось. Собственно, её ни на йоту не стало больше с того дня, когда его вынул из шкафа, а он зажмурился, чтобы только не видеть отцовского кабинета. И закатил истерику, отказываясь идти на похороны родителей. Его, конечно, всё равно отволокли, но он и там жмурился до рези под веками.

Так всю жизнь и проходил, жмурясь. От жены и Одинца он ведь тоже просто отвернулся, предпочтя ничего не видеть. Ну и, как результат, позволил им умереть. Им и сыну. Ведь был ещё и ребёнок. Он не желал видеть свой долг перед родом, выбрал другую жизнь и каков итог? Погибла девочка, чьей вины всего-то, что Грай ткнул в её имя в списке. Его братья погибли просто потому, что привыкли идти за ним. Потому, что не догадывались, насколько он слаб. Потому, что он слишком умело научился претворяться кем-то другим, не собой.

Погибли или погибнут? Хотя какая разница? В Лабиринте нет времени.

И ему, наконец, пора. Хватит.

Грай, не открывая глаз, подтянул ногу, вытащив из-за голенища ботинка нож, словно проверяя лезвие на остроту, провёл по предплечью, поморщившись от кольнувшей боли, когда лезвие задело царапины, оставшиеся от когтей летучей твари. И аккуратно положил клинок рядом с бедром, зачем-то постаравшись, чтобы лезвие не звякнуло о камень. Нож был не нужен, Лабиринт справится сам. Экзорцист знал: теперь не только раны, а он весь парит серебристым дымком. И это было правильно.

Может, на следующем повороте Колеса Шестеро и Один позволят ему родиться другим, не таким слабым, не таким жалким?

Он повозился, устраиваясь удобнее, скребанув поясницей по шершавой стене, и замер, медленно, будто в воду, опускаясь в Темноту и Тишину. В покой.

Только вот покой так и не наступил. За тоненькой завесой абсолютной тишины что-то было, происходило, жило – назойливое, не дающее расслабиться. Сначала это слышалось как очень-очень далёкий прибой, чуть нарастающий, но всё равно неразличимый шум. А потом…

– Грай, мать твою через коромысло, ты где? – рявкнуло так, будто Олден ему прямо в ухо орал. И в этом вопле откровенного беспокойства, даже страха за брата было ничуть не меньше, чем ярости, а уж её-то хватило бы на весь Орден. – Вонючий сапог тебе в грызло, куда делся? Командир, если не отзовешься, я тебя…

Дальше последовало описание такой фантазии, что экзорцист не хотел, а усмехнулся, подтягивая вялое тело, садясь ровнее.

А за громоподобным рёвом красавчика, за едва слышимыми, но не менее эмоциональными высказываниями Барса с Лисом, теплился огонёк, смахивающий то ли на пламя свечки, которую вот-вот задует ветер, то ли на одинокого светлячка. Но этот огонёк, неуверенный, едва видимый, всё равно упрямо мерцал. И ждал. Грай обещал, вот он и ждал.

Экзорцист, неловко опираясь на руку, поднялся, невольно охнув. Оказалось, что он успел отсидеть всё, что только можно было. Да и Лабиринт, наверное, вдоволь им поживился, ведь жизнь – это сила, пусть и очень слабая.

Первый шаг дался нелегко, пришлось даже за стену схватиться, дальше пошло проще. Грай ещё не знал, куда идти, зато был уверен, что идти нужно. Ведь они, те, от которых он пытался отгородиться тишиной, понятия не имели, какое он беспомощное дерьмо, а потому надеялись.

Да, сначала им стоило это объяснить, а потом уж заканчивать все остальные дела. Может, тогда у них будет шанс выжить?

Глава 12

Время – удивительно мучительная штука, особенно если его нет. Не в смысле «не хватает», а когда оно вовсе не существует и даже не знаешь, чем его отмерить. Ночи здесь не было в принципе, как и вечера или утра. Отчего бессонница, и без того навязчивая, как уличный зазывала, прилипала намертво: ну невозможно же спать, если вокруг белый день! А еда появляется вместе с голодом, так что и по ней не сориентируешься.

Ещё донимала скука, кроме прогулок развлечь себя было совершенно нечем, но и они большого удовольствия не приносили, разгуляться-то особо негде: полянка, аллея, заканчивающаяся возле ажурного мостика через показушно-пенистый ручей, за которым темнел лес. Вот только перейдя через мост, атьера неизменно оказывалась всё в той же аллее, неподалёку от детей-статуй. Поход к фруктовому саду заканчивался тем же, а цветник был и вовсе замкнут сам на себе и имел лишь один выход – на поляну.

Оставалось только думать. И Роен, безжалостно обгрызая когти, думала, да так, что голова начинала потрескивать, а виски наливались тяжестью до самых челюстей. Тоненькая кожица на пальцах тоже изрядно пострадала. Но Тот Самый разговор она спланировала идеально. Вернее, план таковым мерещился, пока демон не соизволил явиться снова. Тут-то вся уверенность исчезла, словно водой смытая, а идея дождаться-таки Грая показалась очень даже заманчивой.

Вот только чем ближе подходил рогатый, тем громаднее, злее и – чего уж там! – страшнее казался. Что могут против такого пусть даже и четверо простых эльдов? Ну хорошо, не простых, но всё равно. Он же их голыми руками порвёт! А ещё этот запах громилы, сгущающийся, душащий, заставляющий голову кружиться…

– Та-ак, стоп! – Ора выставила ладони вперёд. – Предлагаю начать не с этого.

– Уже интересно, – глумливо ухмыльнулся рогатый, всё-таки останавливаясь, не дойдя до неё пары шагов. – Есть другие предложения?

– Есть. Во-первых, здравствуй.

– С чего это ты мне здоровья желаешь?

– А как мне тебя ещё приветствовать?

– «Рада встрече» меня вполне устроит. – Физиономию демона перекосила очередная усмешка. – Можно ещё добавить «повелитель», я не против. «Господин» тоже сойдёт.

– Нашей встрече я не рада, – со смелостью, которой и близко не чувствовала, заявила Ора. – Но это к делу не относится. Значит, во-вторых, мне есть хочется. И за столом беседа как-то попроще идёт.