Фритьоф Смелый - Тегнер Эсайас - Страница 33

И к этой любимой и близкой своему миропониманию теме подходит зрелый поэтический талант Тегнера. Он останавливается на героическом образе Фритьофа, но присоединяет к нему черты героев, взятых из других саг и «Эдды», пропуская все это через призму современного ему мировоззрения, именно такого, какой нужен для интересов подымающейся буржуазии; ведь Фритьоф в древнескандинавской саге сродни капиталистическому буржуа. «Фритьофу, — говорится в XI главе саги, — легко доставались богатство и почет, куда он ни ездил. Убивал злодеев и свирепых викингов, но бондов[20] и купцов оставлял в покое. Был он тогда снова прозван Фритьофом Смелым. У него собралась большая надежная дружина, и стал Фритьоф очень богат движимым имуществом». В поэтической обработке образа Фритьофа, особенно в последней его части, есть сильное влияние рационалистической лютеранской морали, этого специфического буржуазного духа.

«Сага о Фритьофе» является кульминационным пунктом в поэтическом творчестве Тегнера. Она доставила ему мировую славу. «Сага о Фритьофе» в короткое время была переведена на все европейские языки.

Я. К. Грот, первый переводчик этого исключительного памятника первой четверти XIX века на русский язык, в своем предисловии указывает на многочисленные переводы на немецкий, французский и английский языки. Первое русское издание, вышедшее в 1841 году, было встречено всей русской критикой, в том числе и Белинским, с большим сочувствием.

70-летний ветеран Шведской академии, слепой поэт Леопольд, в своем письме к Тегнеру пишет: «Я без ума от Фритьофа, влюблен в него больше самой Ингеборг. Говорить о том, что Фритьоф оставляет за собой все, что было в шведской поэзии до сих пор, было бы пошлостью... Новая эра открывается для шведской поэзии, и я могу сказать словами Симеона: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыка, по глаголу твоему с миром, яко видеста очи мои свет во откровение языцев и славу людей твоих...»

Когда Тегнер заканчивал «Сагу о Фритьофе», он мечтал дать в поэтической обработке средневековую легенду «О великане Фине и епископе Абсалоне», в которой представлена была бы борьба язычества и христианства, но это произведение, начатое в 1820 году, не было им закончено, так как средневековое христианство было Тегнеру чуждо. Из оставшихся набросков языческих образов, особенно дочери великана, прекрасной Герды, скорее проглядывают симпатии поэта к полнокровному, жизнеутверждающему «греховному» началу язычества, чем к бледным, морализующим аскетическим обликам служителей церкви.

Лирической поэмой «Аксель», посвященной академику Леопольду, Тегнер отдал долг байронизму. Темой этой поэмы взята любовная история участника походов Карла XII, храброго «карловца» Акселя Руса и его русской невесты Марии, слышанная якобы Тегнером из уст старого «карловца». Поэма была восторженно принята всеми без исключения литературными кругами Швеции. Эта поэма с ее лирическим грустным концом, так не свойственным жизнерадостному Тегнеру, свидетельствует о глубоких идеологических сдвигах, происходящих в нем. Его бурная, полная страстных порывов жизнь, его постоянные любовные увлечения не укладываются в рамки буржуазно-мещанского быта провинциального университетского города. Тегнера нужно угомонить, университетскую молодежь нужно оградить от разлагающего влияния мятущегося, беспокойного профессора. Это Тегнер чувствовал, н нотка разочарования, нотка пессимизма проникает в радостную гармонию тегнеровской лиры. К этому присоединяются также и экономические заботы. Кроме семьи, Тегнер содержит целый ряд своих обедневших родственников и родственников своего воспитателя Брантинга. Этим кончается второй, самый светлый, самый счастливый в творчестве Тегнера период.

В 1824 году произошла большая перемена в жизни Тегнера. Его назначают епископом в провинциальный город Векшё[21]. Об этом назначении Тегнер пишет в письме своему другу детства: «Что касается моего назначения епископом, то я прежде всего должен категорически заявить тебе, что я ни прямо, ни косвенно не желал этого назначения». С большой болью и грустью он принужден был согласиться на это, к этому обязывал его принятый пасторский сан. Грустно было ему покидать молодежь, друзей, свою науку и посвящать себя делу, которому он по своему мировоззрению был чужд. Многие возмущались таким назначением и высказывали свои сомнения по поводу возможности «поставить Пегаса под ярмо». Всем было ясно, что Тегнер представляет «весьма сомнительный материал для церковного прелата». Ортодоксия была ему чужда, и никогда он не мог подчинить разум вере, В письме к одному из своих друзей, вскоре после своего назначения, он откровенно пишет о «правоверных рачителях веры и поповских болванах, оценивающих свою прославленную религиозность слишком дешево: ведь, в самом деле, нельзя же сомневаться в том, чего ты совершенно не знаешь. Они поглощают догмы, как страус камни, и эту дегустаторскую способность они называют религиозностью и немало хвастаются тем, что обладают значительно большим, чем рассудком».

Экономически епископат давал больше, чем профессура, но для малопрактичного Тегнера система оплаты немногим способствовала улучшению его материального положения. Епископское жалованье высчитывалось натурой с доходов земельных наделов. Ему пришлось стать не только хлеботорговцем, но и землевладельцем, пришлось, по его словам, «закупать скот, семенные зерна, плуги, бороны, удобрение и прочее, — все это относится и окладному управлению религии в нашей стране... Все это отнимает у меня время, так что ничего не остается для плодотворных занятий». Обращаясь за помощью по покупке лошадей к своему зятю, он не без сарказма пишет: «Мне не надо лошадей черной масти, терпеть не могу поповского цвета даже на лошадях. Мне нужна пара новых, мои слишком стары, свыше двадцати лет, возраст, вполне простительный для замужней женщины, но не для кобылы. Да и к тому же они слепы, как члены риксдага, и хромают, как церковная проповедь».

Окружающее его духовенство в епископате представляло собою, по словам Тегнера, настоящие авгиевы конюшни. И он жестокой рукой принялся за чистку этого духовенства, «пропитанного полным невежеством и свинством», с искренним желанием превратить их из «невежественных пьяниц в цивилизованные личности». Эта работа убивала поэта Тегнера и создавала вокруг него нездоровую атмосферу. «Мне удалось, — пишет Тегнер своему другу Магнусу Лагерлёфу в 1833 году, — сместить ряд отчаянных пьяниц, и то после целого ряда всяческих волокит и крючкотворств. В наше время легче низложить короля, чем спившегося попа. Само собой понятно, что я этими и другими своими мероприятиями по внедрению порядка нажил себе массу врагов, но с этим приходится мириться».

Неугомонный, всегда оппозиционно настроенный к окружающему, свободный в своих выражениях, далеко не религиозно-ханжеского порядка, легкомысленный и влюбчивый, Тегнер действительно являлся, по выражению одного из современников, «Саулом среди пророков».

Прекрасный портрет Тегнера-епископа дает талантливый шведский поэт конца XIX века Густав Фрёдинг (1860-1911) в своем стихотворении «Его высокопреподобие епископ в Векшё»: