Театр Духов: Весеннее Нашествие (СИ) - Ранжевский Алексей - Страница 13

— Впятером? Ну нет, — сказал он повелительно, — двое пусть идут к малине. Остальные – развернулись и живо по периметрам! Вы недавно здесь? Это сразу видно. Ходить только по двое.

— Ты прости, — вновь извинился лис, — однако нам приказано другое.

— Кем и что конкретно? — сбросил маску служащий.

Переодетые лжецы разозлились, стали нервничать, окружили храбрую занозу. Позабыв на миг о всём, они, подобно оборотням, бросились на городского служащего. Один хотел схватить его за шею, но получил удар лбом по носу, другие подхватили стража за руки, и он, хотя и вырывался, уже стал неопасен. Получив носком в лодыжку и кулаком под дых, городовой был изувечен жгучим лезвием, пронзившим его глаз. Хриплый крик раздался на бульварах, но причинивший зло был свален наземь разлетевшейся гитарой музыканта, а тот, что колотил блюстителя в живот, почувствовал под рёбрами десертный нож мороженника, не преминувшего пырнуть как можно глубже. Оставшиеся трое из подосланных убийц развернулись слишком поздно, и каждый из подонков словил по меткой пуле доевшего рожок мужчины; выстрелы прогнали воробьёв, а головы застреленных разлетелись по частям, ошмётками испачкав тротуар и залив аллею кровью. Городовой, теперь освобождённый от цепких вражьих рук, стоял лишь на коленях и тяжело дышал, держа ладонь у вытекающего глаза. Он сдерживался, чтобы не вопить, и малость пошатнулся, но не пал, пытаясь совладать с ужасной болью. Ему послышались шаги, но открывать оставшееся око блюститель побоялся.

— Как тебя зовут? — спросил шершавый голос.

— Энджуар, сеньор. — Городовой таки взглянул на господина с дымившим револьвером. К нему, дрожа и чуть не плача, вся красная, прелестная, подошла и сеньорита, роняя угощение.

— Мне же имя – Кордис, а это – Сия, мать моего сына, — сказал почти спокойно господин, кивнув на госпожу. — Ты ранен. Верно, Энджуар?

— Я… – замялся служащий, не в силах уж подняться, — я не видел здесь их раньше. — Городовой окинул затуманенным взглядом лежавших самозванцев, превозмогая страдание. — Кто это, сеньор?

— Потом тебе скажу, — дал обещание мужчина, добив четвёртым выстрелом того, что валялся оглушённый музыкальным инструментом. — А ты ведь, отвлекая, спас меня, — уведомил он служащего. — И защитил мою супругу.

Пятый из убийц, с шилом в порванном жилете, перевернулся на спину: глаза его слезились от сознания провала. Ненавистное ему лицо закрыло собой тёплый свет лучей. Он кашлянул кровью, глядя снизу вверх на усатого сеньора.

— Я уже стрелял в тебя на праведной дуэли, а потому, сейчас – не стану. Вдруг ты снова выживешь. Пусть тобой займутся на суде, — проговорил мужчина с лёгкостью, внезапно подступившей к его сердцу.

Теперь и детектив ему не нужен.

Мороженник и музыкант, помогшие расправиться с убийцами, не удостоились от невредимой пары словесной благодарности. Простолюдины и не ждали похвалы. Однако вскоре, юноша, пожертвовавший старым инструментом, получил в подарок новый, произведённый именитым мастером, а человек с прилавком сладостей обзавёлся собственной кондитерской в центре городка. Сейчас же, взяв тяжело раненного под руки, эти двое заторопились отвести его к врачу, жившему кварталом ниже. «Городская служба, должно быть, изрядно утомляет, — сказал как-то сеньор, когда страж уже поправился и заглянул к ним в гости. — Давай-ка ты послужишь у меня».

С тех пор, городовой в отставке разжился лучшим жалованием, а должность храбреца стала солиднее и проще, – всего-то охранять, сопровождая, златую сеньориту господина, не слишком расположенную, но чувствовавшую себя с ним безопаснее.

В одну из безоблачных ночей молодого ремесленника разбудил краткий грохот. Сильный удар в дверь его мастерской сопровождался звоном разлетевшегося замка и звуком пары шагов, раздавшимся уже в помещении. Подвал, где юноша занимался воплощением образов на бумаге и ткани, был едва освещён, но всё же один из светильников достаточно ясно показывал тело обнажённой особы, стоявшей напротив вошедшего. И пока приподнявшийся в постели юнец выискивал под кроватью подсвечник, незваный пришелец так и смотрел на нагую девицу с рыжей растительностью. Она замерла на холсте.

— Кто на пороге?! — громко вопросил проснувшийся, не найдя спичек. — Нас что, уже оккупировали?

Темнота давила на юношу, но неожиданный гость наконец заговорил:

— До ближайшего фронта многие вёрсты, с чего такая мысль? — Жёсткий голос звучал удивлённо.

— Отец, это вы? А с чего тогда дверь моя выбита?

Голос помолчал и ответил:

— Она не открывалась. Нам ведь в дорогу. Войди в положение своих спутников и представь, что им не по нраву ждать до вечера, пока ты проснёшься.

— Ну, допускаю, — юноша зевнул. — Стойте... Выходим сегодня, сейчас? Как же так? До конца весны остаётся не одна седмица. Мы ведь жали руки что отправимся на лето!

— Я пожал твою руку, когда ты поклялся, что будешь мне подчиняться. Теперь, обстоятельства выстраиваются несколько иначе, как я посмотрю. — В отцовском голосе появлялось негодование, и когда шаги мужчины оповестили о его приближении, юноша решил впредь по реже спускать с цепи язык. Он оставил постель и заглянул под кровать, чтобы наощупь найти там средства освещения. В это время, мужчина, судя по услышанному юношей, столкнулся с чем-то неувиденным и всё повалил. Мастерская была довольно обширной, но заставлена рядами обложенных этажерок, которые и отделяли входную её часть от укромного места для сна. Отец остановился на том месте, где произвёл шум последний раз, а сын зажёг свечу и сказал ему:

— Я оделся, идите на свет.

Благодаря ещё одному пламени гость сориентировался и вошёл в двухрядный коридор этажерок. На многочисленных полках с обеих сторон от него, казалось, стояло всё, что могло бы потребоваться художнику в работе. Отец живописца увидел тюбики с краской в несметном количестве, стопки бумаг, разнообразие кистей, палитры, ветки угля, лежащие в продолговатых открытых коробках... и груды замаранной материи, в которых легко было застрять. Создалось впечатление, будто это тряпьё, смягчавшее собой пол, накапливалось здесь не один год. Несмотря на весь этот полезный (и не слишком) хлам, теснота в помещении не чувствовалась. Простору способствовал веерный свод, поднимавшийся со стен множеством наклонных нервюр. На штукатурке тут и там выделялись неприглядные декоративные трещины.

Вышедши из коридора полок, мужчина оказался в импровизированной спальне, узковатой, но длинной. Над камином, недалеко от двухспальной кровати, висел автопортрет десятилетнего мальчика, написанный хозяином мастерской семь лет тому назад. Неточность отдельных линий молодого лица была искуплена узорчатой рамой, сотворённой с нешуточным усердием. Сам же автор сидел на диване напротив со складным зеркалом в руках.

— О, вы добрались! — с издёвкой сказал он, кинув взгляд на отца. — Никак не привыкну к бороде, которую вы просили отрастить.

Мужчина присел в одно из кресел, поставив принесённый с собой кейс с лева от себя. Юноша его не заметил. Он хотел что-то спросить, но вместо этого умерил свою разговорчивость и вновь посмотрел на пришедшего. Тот сказал коротко:

— Из Зеницы прибыли новости. Ситуация требует нашего участия.

— Всё обострилось? — спросил живописец, весь задрожав.

— Как и должно было, разве что не так скоро.

Юноша наполнил грудь воздухом и поднялся с дивана.

— Решение на этот счёт я озвучил и менять его не планирую. — Он взял со столика блюдце со свечкой и подошёл с ним к шкафу, стоявшему у кровати. — Походный наряд у меня приготовлен, только гетры нужно подобрать... — И он стал искать их.

— Вот как проявляется молодость, — сказал отец, оставшись в полумраке. — Отсутствие опыта сперва приводит к ошибкам, но стремление к правде, в конечном итоге, ведёт куда нужно.

На это изречение сын не ответил. Юноша только бесшумно зевнул.