Изменить судьбу. Вот это я попал - "shellina" - Страница 45

— Что читаешь? — мне было не просто любопытно. Меня практически разрывало от любопытства.

— «Рассуждения о методе», — ответил Митька, а я с трудом подобрал брякнувшуюся на пол челюсть.

— И все понимаешь, что пытается месье Декарт донести до наших скорбных умишек?

— Ну да, там все понятно и дюже интересно, — кивнул Митька.

Я решил пока абстрагироваться от этой картины и, подойдя к нему ближе, прошептал:

— Мне надо незаметно выйти, а потом вернуться. Помоги через окно спуститься.

Митька поджал губы, и я по его глазам прочитал, что он думает об этой авантюре, но мне было жизненно важно встретиться с Катериной Долгорукой именно тайно, чтобы никто не узнал об этой встрече. Я насупился, и Митька, еще больше поджав губы, пошел делать веревку из простыней.

Спуск был довольно простым. На внешней стене дворца было множество выступов, за которые легко можно было ухватиться руками и встать ногами. Небольшое неудобство доставляла лишь раненая рука, если бы не она, то мне бы даже веревка не понадобилась.

Довольно быстро достигнув земли, я начал пробираться к той половине дворца, которую занимали сами Долгорукие. Оставалось вычислить окно комнаты Катерины. Я приготовился ждать столько, сколько потребуется, чтобы получить хоть какой-то знак. Но тут в который раз за этот день получил потрясение, когда одно из окошек открылось и из него вылетела точно такая же веревка из связанных вместе простыней, по какой я буквально только что спускался. Вниз на землю полетел плотно связанный узел с вещами, а вслед за ним из окошка вылезла женская фигурка и принялась куда осторожнее, а главное, медленнее меня спускаться вниз. Похоже, кто-то собрался драпать. Дождавшись, когда ей до земли останется совсем немного, я вышел из своего убежища в кустах и подхватил спрыгнувшую на землю девушку. Она начала отчаянно сопротивляться и вырываться, но я закрыл ей рот ладонью и прошептал в ухо:

— Можно узнать, куда это собралась будущая императорская невеста?

Катерина обмякла в моих руках и смотрела испуганным зайцем, задрав голову, потому что была намного ниже меня. Пожалуй, это идеальный момент, чтобы наконец поговорить по-взрослому.

— Алексей Григорьевич, собирай совет, хочу слово там свое императорское сказывать, — выдав этот спич, я сразу же развернулся и вышел из комнаты, оставив Долгорукова переваривать новость. Он примерно знал, о чем я хочу сообщить совету, но полностью уверен не был и заметно нервничал.

Я же прошел в свои апартаменты и начал раскладывать по полочкам разговор с Катериной Долгорукой, произошедший этой ночью.

Разговаривали мы… на сеновале. И это было бы смешно, если бы не обстоятельства. Нам нужно было многое обсудить, а там хотя бы было тепло, да и ушей свободных не должно было быть слишком уж много.

— Почему ты всегда один, государь? — Катерина сидела на сене, обхватив колени руками и притянув ноги к груди. — Сколько я тебя видела, ты приходил на ассамблеи один, уходил один. Из стана охотничьего столько раз срывался. Разве ж так можно?

— Так нет у меня денщика, чтобы везде сопровождал. Камергеров Ванька еще два годка назад менять начал, едва ли ни каждую неделю, я даже запомнить их не мог, пока вовсе не прогнал, а рынд верных еще дед мой отменил. — А ведь действительно, личной охраной каждый царь, до Екатерины Второй, чьим портретиком я недавно послушно восхищался, занимался самостоятельно. Кто-то рынд даже из спальни не отпускал, групповухи они там устраивали, что ли, кто-то денщиками обзаводился, ну а кто-то, как я, без личной охраны до последних месяцев как-то обходился. Внешнюю гвардейцы осуществляли, и на этом считалось, что все в порядке, периметр безопасен от всех, ну, кроме самих гвардейцев. — Где тебя твой граф ждать должен был?

— У кромки леса, — Катерина покосилась на меня.

— И что дальше? — Я наклонил голову и посмотрел на нее. — Ты что, не понимаешь, что отец схватил бы тебя и вернул домой, а то и в монастырь прямым ходом. А графенка твоего убили бы, все мороки меньше.

— Вот так просто убили бы секретаря австрийского посольства? — Катерина глядела недоверчиво.

— Пф, мы где живем? В лес бы тело закинули, а волк или медведь все спишут. Еще бы искать помогали.

— Ты говоришь страшные вещи, государь.

— А ты словно всю жизнь в келье прожила. Очнись, здесь и сейчас даже моя жизнь не стоит цены камзола, что на мне надет, а твоя жизнь и подавно. Кому ты нужна, брюхатая, кроме своего графенка. Мы живы, пока играем по их правилам, и это, к сожалению, факт.

— Моего графенка зовут Леон, — в голосе Катерины прозвучала злость. Ну что же, значит, не дура, с остальным согласна.

— Ребенок-то хоть Леона? — Я услышал, как у нее заскрипели зубы, еще чуть-чуть и кинется, еще глаза выцарапает, кошка драная. — Так, теперь по существу. Он женится на тебе?

— А зачем, по-твоему, я сбежать сегодня хотела?

Мы отбросили условности. Два заговорщика, стремящихся вырвать свои жизни из чужих рук.

— Не знаю, — я пожал плечами, хотя в темноте она все равно бы этого не увидела. — Может быть, с любимым и в грехе жизнь мила?

— Как у тебя язык еще не отсох такие гадости все время говорить?

— Он у меня натренирован. Так что с браком? Как разницу в вероисповедании преодолевать собирались?

— Никак, — она шевельнулась. Присмотревшись, я увидел, что она закрыла лицо руками. От этого ее голос звучал глуше, но от ее слов у меня волосы на затылке зашевелились. — Когда я жила в Варшаве, то вместе с тетей тайно приняла католичество.

Если она говорит правду… Каким образом ее замуж за меня отдавать хотели? Ну сейчас понятно, почему, столько лет живя в монастыре, Екатерина Долгорукая так и не приняла постриг. Охренеть не встать.

— Ты хоть понимаешь, что если бы звезды по-другому сложились и нас принудили бы жениться, то этот брак считался бы недействительным, а родись у нас дети, они были бы байстрюками?! — У меня просто руки чесались схватить ее за плечи и встряхнуть несколько раз. И я ее умной считал? Идиотка. Так, стоп. — Ты что, серьезно думаешь, что Алексей Григорьевич совсем блаженный и не замечал, что его дочка в церковь не ходит, на иконы поклоны не бьет, не причащается, не исповедуется… — Я все-таки схватил ее за плечи и тряхнул, но не так, чтобы зубы клацнули, а чтобы слегка голова мотанулась. — Как он хотел разницу верования разрешить? С обручением понятно, еще дед мой Петр Алексеевич отменил это таинство, приравняв к венчанию, но само венчание? — Я отпустил Катьку и схватился за голову, сжав ее руками. — У меня сейчас голова лопнет, — пожаловался я вслух. — Или он действительно не знал? Намеки видел, но не думал, что дело так далеко зайдет? А зять — католик?

— Он все время пытался уговорить Леона в православную веру креститься.

Я повернулся к Катерине, с трудом различая, что она сидит, склонив голову.

— А он начал торговаться? Или ты ему шепнула, чтобы не суетился, все будет в лучшем виде?

Она кивнула, но я так и не понял, к чему это относится.

— Что же нам делать? — Так, спокойно, если ты ее сейчас убьешь, это ничего не изменит, у Долгоруких Анька на замену есть, и стоит ей понести — все, отбегался Петрушка.

— На что ты готова пойти, что со своим Леоном обвенчаться и мне помочь? — я пристально смотрел туда, где в темноте белело ее лицо и растрепанные белокурые волосы.

— На всё. Я на всё пойду, — с жаром выдохнула Катерина.

— И отца с дядькой предать сможешь? — я нагнулся к ней так, чтобы никакие чужие уши случайно не услышали нас.

На этот раз она молчала долго. Я уже думал, что она не ответит, но услышал вздох, и Катерина прошептала куда-то мне в шею:

— Только отца и дядьку? Иван, Анна, все остальные, не пострадают?

— Нет, только отца и дядьку, — твердо уверил я ее. Без этих двоих остальные в общем-то никто и звать их просто Долгорукие. Но раз торгуется, значит, еще не совсем совесть потеряла.