Доброе дело (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 40

В предположениях своих я не ошибся. По устранению обёртки нашим с Варей глазам предстали дюжина книг «Алексей Левской. Военные рассказы» и по дюжине тех же рассказов, изданных маленькими отдельными книжками. Тут уже пришлось заглянуть в конверт и извлечь из оного записку, в которой Иван Фёдорович уведомлял меня, что книга уже отправляется в книжные лавки, а рассказы, напечатанные по отдельности, переданы Обществу по распространению в народе книжного чтения. Не скрою, подержать книги в руках и полистать их доставило нам с супругой немалое удовольствие, особенно рассказы, изданные сборником. Твёрдая обложка, качественный переплёт, очень неплохие рисунки неизвестного мне изографа Семирукова — всё очень солидно и основательно. Книжечки для простого народа на этом фоне смотрелись бедными родственниками — мягкие обложки, проволочная скрепка вместо переплёта, зато более-менее приличная бумага и увеличенного размера шрифт, чтобы удобно было читать людям, не сильно к такому занятию привычным. Грамотно и функционально, да и затраты на печать у Смирнова получились тут явно невысокими, однако же и в этих книжках присутствовали рисунки того же Семирукова, пусть и по одному всего рисунку на каждую. Очень подходящая фамилия для изографа, мы с Варей от души повеселились. Затем мне пришлось засесть за серьёзную и ответственную работу — составление перечня мест, куда следовало отнести или отослать хотя бы по одному экземпляру. Итогом моих трудов стали сначала небольшой, на полторы странички, список, потом его тщательная проверка, после которой он увеличился на несколько строк, и наконец, отправка человека в поход по книжным лавкам, потому как количество тех, кого, на мой взгляд, следовало одарить этими образчиками изящной словесности, намного превышало щедрость Ивана Фёдоровича. Большинство получателей находилось, понятно, в Москве, и всем им я собирался вручить книги лично, но и на почту нашлось что снести. Генералу Михайлову в Усть-Невский я добавил ещё один экземпляр с просьбой устроить передачу его самому Кошкину Деду — Архипу Петровичу Кошкину, или же его наследникам, всё-таки герой моего рассказа и тогда уже был в весьма преклонных годах, мало ли…

Изображать почтальона я начал с родной гимназии, поскольку к моему дому она находилась ближе всех прочих адресов подарочного списка. Заодно, раз уж тоже поблизости, отнёс и в родительский дом. Шаболдину заносить не стал, решил вручить при следующей встрече. А потом отправился к князю Белозёрскому, хотя по совести если, а не по удобству, как раз с него надо было разноску книг и начинать — именно доброжелательный совет князя и побудил меня в своё время предложить свои писания публике[26].

Принял меня Владимир Михайлович в своих покоях, а не в кабинете, сославшись на нездоровье. Выглядел князь и вправду не особо хорошо, но всё же, как мне представлялось, болезнь его именовалась старостью и никакого лечения, увы, уже не предусматривала — семьдесят девять лет, что вы хотите… Над ясностью княжьего ума, впрочем, даже столь тяжкий недуг не имел никакой власти, и прежде чем Владимир Михайлович дал мне понять, что продолжать беседу ему нелегко, я успел пережить ни с чем не сравнимое удовольствие, всегда сопутствующее общению с человеком такой силы ума и духа. Поговорили мы с князем о всё ещё продолжающемся среди читающей публики обсуждении «Слова о полку Игореве», благо, сам Владимир Михайлович считал открытие «Слова» едва ли не главным достижением в своей жизни и уж во всяком случае достойным её завершением. Я рассказал о скором выходе первой из сказок и по просьбе князя вкратце изложил её сюжет. Не стану скрывать, интересом князя Белозёрского к моим писаниям я был очень даже польщён. Уходя, я решил, что должен успеть хотя бы ещё раз навестить старого князя, пока он ещё пребывает в нашем мире, для того хотя бы, чтобы услышать его мнение о моих «Военных рассказах».

…Дома меня встретил дворецкий Егор Игнатов. Вообще-то, принимать у меня пальто, шапку и трость в его прямые обязанности никак не входило, и раз уж он явно меня дожидался, это говорило, что у него что-то важное.

— Старший губной пристав Шаболдин по телефону звонил, Алексей Филиппович, — доложил Егор. — Почтительно, но с настоянием просил зайти к нему в управу.

Как вы понимаете, пальто, шапка и трость так при мне и остались.

— Что стряслось, Борис Григорьевич? — без долгих околичностей спросил я пристава прямо с порога.

— Поручик Гуров приходил, Василий Захарович, — Шаболдин прямо-таки светился, давно я его в таком хорошем настроении не видел. Неужели есть какие-то подвижки? — Да вы сами посмотрите, Алексей Филиппович, я потом, если что, добавлю, — пристав подвинул по столу несколько листов бумаги.

Я отметил, что работают у Шаболдина быстро — допросные листы успели уже переписать набело. Что ж, тем удобнее читать.

Уже первые несколько строк вызвали у меня приступ острого сожаления, что явление в губной управе господина поручика я пропустил — настолько драматичная история разворачивалась в допросных листах. Даже на бумаге ощущалась горечь, с которой Василий Захарович жаловался на чудовищное вероломство со стороны старшего брата. Надо сказать, основания для жалоб у поручика имелись более чем достаточные. Со слов Василия Захаровича выходило, что с братом у них имелась тайная договорённость — младший демонстрирует полное неприятие неподобающего второго брака отца, а старший столь же убедительно показывает сыновнюю почтительность, под видом которой старается вызвать у отца подозрительность и недоверие к его новой супруге, чтобы он тратил на неё как можно меньше денег, а сыновьям, соответственно, побольше досталось в наследство. Но мало того, что старший брат свои обязательства не выполнил и поссорить отца с этой актриской не сумел, так он, такой-сякой-нехороший, ещё и потребовал от младшего письменно согласиться на сокращение своей доли в наследстве из-за проявленной им сыновней непочтительности! В итоге братья не в шутку рассорились и младший съехал из отчего дома, поселившись у своего старого московского приятеля.

От такой незамутнённой наивности я даже слегка оторопел. Нет, ничего преступного тут не усмотрит ни один суд — братья же не травить отца договаривались, а всего лишь пытались настроить его против новой жены. Да, с точки зрения морали выглядит их затея, мягко говоря, не лучшим образом. Но вот так искренне возмущаться… Слов у меня не было. То есть, конечно же, были, но на бумаге такие слова писать не принято, да и вслух произносить не особо приветствуется. Вот и не стал я их произносить, а продолжил чтение.

Чтение это постепенно становилось куда более интересным — Шаболдин начал задавать Василию Захаровичу вопросы, и тому волей-неволей пришлось на них отвечать. А спрашивать Борис Григорьевич умеет, не просто же так в старшие губные приставы выслужился. Вот в ходе этих вопросов да ответов и выяснилось, что всё это время Фёдор и Василий Гуровы переписывались между собой, причём Фёдор, по словам Василия, уверял его в том, что всё идёт по их плану и отец вот-вот не то даст второй жене развод, не то отошлёт её в имение, потому что он, Фёдор, пусть и потихоньку, но с успехом убеждает отца в коварстве проклятой актриски, которой не Захар Модестович нужен, а исключительно его деньги. Впрочем, Василий Гуров тут же и сообщил, что они с братом уговорились переписку эту не хранить, и он, Василий, добросовестно все письма брата сжёг, да и Фёдор наверняка поступил так же. Тем не менее, за Фёдором Гуровым Шаболдин уже послал и ждал доставки старшего из братьев в управу вот уже совсем скоро.

— Присяжный поверенный Друбич человека ко мне уже присылал, — сказал Шаболдин. — Тот на словах передал, что Фёдор Гуров обратился к Льву Марковичу с поручением представлять его интересы в суде, как только он подаст иск о лишении брата отцовского наследства ввиду проявленной им сыновней непочтительности.

Так, стало быть, войну за отцовское наследство Фёдор Захарович объявил. Что ж, посмотрим, что он скажет по поводу слов младшего брата. Но пока его не привезли, стоило послушать и Шаболдина, раз уж он обещал мне добавить что-то к допросным листам.