Доброе дело (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 30

— Я так понимаю, Елизавета Матвеевна, узнав, что именно в ту ночь отравили Захара Модестовича, вы испугались и решили промолчать, но выигранные деньги потом потратили в кофейне, о чём как-то и узнал ваш уважаемый отец, — вслух предположил я. Девица кивнула.

— Дома я так и не сказала, откуда взялись деньги на кофейню, — повинилась Елизавета. Ага, брата с нею, значит, для того и отправили, чтобы заодно и узнать, в чём тут дело.

— Что ж, — пора было с ними заканчивать, — давать вашему, Елизавета Матвеевна, поступку оценку я не буду, на то у вас родители есть. По той же самой причине вам, Николай Матвеевич, я ничего не скажу по поводу ваших отношений с Ангелиной Павловной. Но! — слишком уж резко младший Погорелов приосанился, надо его опять малость укоротить. — Но от попыток те отношения возобновить я бы вас самым настоятельным образом предостерёг. Сейчас прошу подождать несколько минут, я напишу Матвею Николаевичу записку и попрошу вас её передать.

Я вышел из гостиной, в кабинете быстро написал старшему Погорелову записку с извинениями за причинённые ему неприятности, заверив его в своём глубоком почтении и попросив не наказывать строго неразумных своих детей. Предлагать гостям угощение не стал, и не из вредности вовсе, а исключительно в воспитательных целях.

— Вот, — записку я отдал в руки Николая, всё-таки пусть почувствует хоть какую-то ответственность. — На словах передайте Матвею Николаевичу, что мы с господином старшим губным приставом сделаем всё, от нас зависящее, чтобы история вашей, Елизавета Матвеевна, неосмотрительности, и ваших, Николай Матвеевич, амурных похождений в суде не озвучивалась. Не смею более вас задерживать и надеюсь, следующая наша встреча, ежели ей суждено случиться, произойдёт при более благоприятных обстоятельствах.

Выпроводив младших Погореловых, я скорчил себе в зеркале стр-р-рашную рожу, тут же, однако, рассмеявшись. Вот интересно, сумеет ли Николай уговорить сестру не выдавать родителям его амуры с дядиной женой, а Елизавета — убедить брата промолчать о том, откуда всё-таки она взяла деньги на кофе и сладости? Впрочем, не моя это забота, сами пусть разбираются и привыкают быть взрослыми. Я в их годы уже орден получил из рук короля баварского, а эти… Дети детьми, честное слово! И дети, кстати, малость уже испорченные. Не знаю уж, как Матвей Николаевич с Анной Модестовной их воспитывали, но ведь даже не попытались ни брат, ни сестра поинтересоваться, имеет ли глупое пари Елизаветы хоть какое-то отношение к убийству… Да и ладно, не моя это забота. У меня и своих дел хватает, а ещё и к Шаболдину заскочить надо.

— Вот дурачьё! — припечатал Борис Григорьевич, выслушав меня. Скромный какой, мог бы и выругаться, я бы понял. — Не посчитайте, Алексей Филиппович, лестью, но вы и в более юные года куда больше рассудительности и ума выказывали!

Я не посчитал. Правда же, выказывал, было дело, чего теперь прибедняться-то?

— Однако же, Алексей Филиппович, что-то у нас всё чаще и чаще Ольга Кирилловна упоминается, — вернулся Шаболдин к делу. Не согласиться с ним было невозможно, но я ограничился кивком, видя, что пристав высказал ещё не всё, что хотел. — Я вот, грешным делом, подумал: а не она ли у нас главной злодейкой окажется?

Хм, смело… Кстати, не исключено, что пристав прав. Или нет? Но углубляться в умствования вот прямо сейчас совершенно не хотелось, так что я выдал отговорку в том смысле, что может случиться и так, но пока о том говорить рано. Мы ещё уточнили наши планы на ближайшее будущее и я отбыл домой.

Дел у меня, как уже сказал, хватало. Мало того, что Леонид обещал мне встречу с царём ещё до Рождества, то есть не позднее, чем через три седмицы, так через седмицу с небольшим у меня защита диссертации, профессор Маевский уже предупредил, и официальное уведомление мне утренней почтой сегодня доставили, только и успел его просмотреть перед приходом Погореловых. И тем не менее, готовясь к историческому для себя событию, я не оставлял мыслей и о розыскном деле.

Никаких принципиальных возражений против того, что именно Ольга Гурова и окажется не просто отравительницей, а, как изящно выразился Шаболдин, главной злодейкой, я не видел. В конце концов, пример тётки моей Ксении Николаевны, чтоб её черти угольями не обделяли, у меня имелся[18]. Пока к тому и шло — и письмо Василию Гурову она писала, и глупенькую Лизу Погорелову использовала, чтобы подставить её тоже не сильно умного брата, да и у меня личное впечатление от общения с нею осталось не самое приятное. Женщина она, мягко говоря, недобрая, и вполне могла за мужа и вместо мужа решить вопрос о наследстве. Но и против её главной роли в убийстве доводы тоже наличествовали. И главный среди них — тот же Василий Гуров, точнее, его права при наследовании по обычаю. Да, оспорить их в суде и сократить долю младшего сына вполне, как говорит многоопытный присяжный поверенный Друбич, возможно, но заниматься этим должен Фёдор Захарович. Он, а не его супруга, будет обращаться в суд с иском, если женщина замужем, сама она никаких судебных исков подавать не вправе. Да, даже о разводе, но это не в суд подаётся, а в епархиальное управление — заключение и расторжение брака у нас тут прерогатива церкви и лишь в исключительных случаях эти вопросы решаются совместно церковью и светскими властями. Так что подождём пока считать Ольгу Кирилловну главной злодейкой, подождём.

Хотя, конечно, выходит, что прав Борис Григорьевич с Гуровыми, по крайней мере, очень на то похоже. Да и ладно, мы же с ним не соперники в деле, а соратники. И всё-таки никак не оставляло меня ощущение, что мы с приставом что-то упускаем. Да вот хотя бы то, откуда Ольга Гурова знала, когда именно Погорелов отправится к Ангелине Павловне…

… — На основании вышеизложенного учёный совет факультета прикладной магии Царского Московского университета единогласно постановляет: присудить боярину Алексею Филипповичу Левскому учёную степень доктора магии! — факультетского секретаря, оглашавшего постановление, Господь голосом не обидел, однако же последние его слова утонули в поднявшемся шуме. Публика не то чтобы неистовствовала, но зашумела знатно. Насколько я мог в нынешнем своём состоянии оценить этот шум, его стоило считать для меня благоприятным, хотя в свете только что оглашённого постановления это уже ничего изменить не могло — диссертацию свою я защитил.

Далась мне защита, прямо скажу, нелегко. Официального оппонента мне, правда, назначили очень даже удобного — профессора Долотова, мне же в работе с практическим подтверждением моих положений и помогавшего, зато прибывший из Усть-Невского Дикушкин да ещё двое московских студентов вызвались неофициально оппонировать мне сразу после моего выступления с тезисами. Не скажу, что кровушки моей господа оппоненты так уж и сильно нахлебались, но Дикушкин — тот ещё клещ, вцепится, так уж вцепится, а тут же университетская аудитория, дискуссию приходится вести пристойно, теми выражениями, что я с ним, скажем так, спорил в своё время в военном госпитале, не попользуешься[19]. Да и господа студенты показали себя людьми, несмотря на свои юные года, въедливыми и обстоятельными. Фамилии их — Клюкин и Белов — я уже не раз слышал от Вани Лапина, так что записывать не стал, но заметку в памяти сделал. Мне эти способные и амбициозные молодые люди, пожалуй, пригодятся, и я буду не я, если не сделаю им предложение, от которого они отказаться не смогут. Главное же — из-за такого обилия оппонентов диспут по тезисам моей диссертации затянулся до позднего вечера, и к концу его я пребывал в состоянии если и не выжатого лимона, то очень к тому близком. Поздравления Маевского, Долотова, Дикушкина и не помню уже, чьи ещё я выслушивал как сквозь вату, и в опустевшей от усталости голове только и шарахалась туда-сюда мысль о том, что всё позади, что теперь я доктор магии, пусть докторский диплом мне и выдадут только послезавтра.