Доброе дело (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 23

— По мне, так тоже, — отец ответил не сразу, но всё же оказался на моей стороне.

— И по мне, — поддержал брат. — Это ж не обучение, это настоящего товара выделка, и товара ходового. На товар и стандарты ввести проще будет, чем на учение, вот и деньги мы с того быстрее получать начнём. А обучением пусть и правда казна занимается, ежели возьмётся.

— Что же, — дядя принялся подводить итог. — Место в Москве или рядом я тебе, Алексей, поищу. Там и по деньгам посмотрим, что выходить будет.

Домой мы с Варварушкой возвращались довольные. Супруга моя открыла для себя прелести общения с Оленькой и всячески нахваливала не только способности моей названой сестрицы к рисованию, но и её живой ум, я же радовался тому, что родня поддержала моё начинание, а особенно тому, что дядя сделает за меня хоть часть дела — найдёт место под завод. Хорошо!..

Вот хорошо же, когда дело делается вроде как само собою, а ты сидишь и отдыхаешь! Впрочем, про отдых — это я так, для красного словца только, на самом же деле пока дядя Андрей договаривался относительно моего визита в Промышленную палату да приискивал место под завод, а отец с братом соображали, сколько денег смогут выделить на моё начинание, я вернулся к розыску по делу об отравлении отставного палатного советника Гурова и начал это своё возвращение с того, что прямо с утра двинулся в Елоховскую губную управу.

Старшего губного пристава Шаболдина я застал каким-то сильно задумчивым и погруженным в размышления, каковые, судя по его лицу, легко Борису Григорьевичу не давались. Облокотившись на стол и подпирая руками голову, пристав был настолько поглощён рассмотрением лежавшего перед ним листа бумаги, испещрённого какими-то записями, что даже не сразу меня и заметил.

— Что изучаете, Борис Григорьевич? — поинтересовался я, едва многословными взаимными приветствиями мы сняли возникшую было некоторую неловкость.

— Да вот, Алексей Филиппович, свёл воедино показания Фёдора и Ольги Гуровых, всех Погореловых да всей прислуги, — недовольно ответил пристав. — И получается у меня некоторая несуразица…

— Позволите взглянуть? — стало мне по-настоящему интересно. Пристав позволил.

Да, такую работу я раньше видел лишь однажды. В Усть-Невском, помнится, губные составили столь же обстоятельное описание нахождения свидетелей на месте убийства Густава фон Бокта в Демьяновском саду[11]. Но как там особого толку от того описания не было, так и сейчас, похоже, на выходе у Шаболдина получилось вовсе не то, ради чего он всю эту работу проделал. Я, например, если честно, из этого обилия многократно повторенных фамилий и причудливого переплетения линий, прорисованных между ними, не понял ничего. Нет, возьмись я изучать бумагу как положено, разобрался бы в конце концов, но мне же есть у кого спросить…

— Не растолкуете, Борис Григорьевич? — раз есть у кого, то и спросил я. — Хотя бы в двух словах?

— В двух словах ежели, Алексей Филиппович, получается у меня, что яд Погорелову подбросили либо ночью после отравления воды в графине, стоявшем в спальне Гурова, либо наутро, когда все собрались в столовой на завтрак.

Должно быть, пристав посчитал меня умным, не став подробно объяснять, что бы это значило. Ну да, если ночью, то это почти наверняка сделала Ольга Гурова — она под видом бессонницы вполне могла проследить за Погореловым, убедиться, что он отправился на третий этаж, да и подкинуть племяннику склянку. Но в таком случае она никак не могла быть той самой лже-Ангелиной в красном шлафроке, да и яд в графин Захара Модестовича уже должен был к тому времени попасть. Опять же, вряд ли она бы успела спуститься раньше Погорелова и встретить его в коридоре второго этажа, поскольку сам Погорелов встречу с Ольгой Гуровой после неудачного похода к Ангелине Павловне подтвердил. То есть, там имела место не то чтобы встреча, сноха Захара Модестовича находилась ближе к концу коридора, а лестница, с которой выходил Погорелов, в его середине, но Ольга Кирилловна, как и раньше говорила, его видела, и Николай Матвеевич видел её — обозначили друг другу полупоклоны-полукивки и Погорелов отправился в свою комнату, а Гурова продолжила прохаживаться по коридору. Так что с виновностью супруги старшего сына дело явным образом не сходилось, видимо, это Бориса Григорьевича и печалило. Добавим сюда, что Ангелину Павловну изображала именно женщина, вот и получалось, что кроме Фёдора и Ольги Гуровых, коих пристав полагал главными подозреваемыми, в преступлении поучаствовала и женщина, нам до сих пор неизвестная. Да, стоило признать, что основания печалиться у Шаболдина имелись более чем достаточные.

Чтобы хоть как-то подсластить Борису Григорьевичу эту горькую пилюлю, я напомнил ему, что теперь нам понятно, почему Ангелина Гурова так крепко спала в ту ночь — ей подсыпали снотворное, чтобы она не заметила, что некая другая женщина зашла в её спальню. Шаболдин со мной согласился, но тут же и разворчался, что вот, придётся теперь ещё прояснять, что и как происходило на ужине перед той самой ночью. Такое настроение пристава мне совершенно не нравилось, я никак не мог сообразить, что тут можно сделать, но пристав, по счастью, и сам начал понимать, что этак мы с ним далеко не продвинемся, и велел подать чаю.

Как и всегда, бодрящий ароматный чай и поданная к нему выпечка сделали своё дело — Борис Григорьевич заметно оживился.

— Мне, Алексей Филиппович, — заговорил он, когда мы, выпив по чашке чаю и съев по паре маленьких сырных булочек, тем и ограничились, — сказать по чести, не даёт покоя ваше наблюдение относительно маскарада с красным шлафроком. Получается, что устроители того представления не только знали истинное положение дел с похождениями Погорелова, но и поведение самого Николая Матвеевича предсказать смогли.

Кстати, да. Это Борис Григорьевич очень верно подметил. Что ж, тем больше было у меня оснований слушать пристава со всем вниманием.

— Кроме Гуровых, знать о том, или хотя бы догадываться могли только его мать с сестрою, — и куда, интересно, ведёт Шаболдин? — Вот я и хочу попросить вас, Алексей Филиппович, поговорить с ними со всеми. Поговорить вроде как совершенно неофициально. Может, сумеете вы заставить кого из них проболтаться? Может, случайною обмолвкою или ещё как выдаст себя тот, кто знал про Николая Матвеевича и Ангелину Павловну? — высказал он надежду.

В общем и целом предложение показалось мне этаким проявлением отчаяния. Ну да, розыск явственным образом застыл на месте и пристав пытается теперь искать хоть какие-то способы его с места столкнуть. Впрочем, идея Шаболдина не была, на мой взгляд, совсем уж лишена смысла — если и не получится заставить устроителей маскарада проговориться, хоть что-то новое можно в беседах с ними и вызнать. Да, в очередной раз общаться с Погореловыми и Гуровыми мне как-то не особо хотелось, но и ничего иного пока не оставалось. Что ж, попробую…

В этот раз начать я решил я с Гуровых, но каких-то заметных успехов поход в дом на Старой Басманной мне не принёс. Ни Фёдор Захарович, ни Ольга Кирилловна так и не сказали ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Положение тут осложнялось ещё и тем, что беседовать с ними мне пришлось с обоими сразу, мои намёки на желательность поговорить по отдельности супруги Гуровы как бы не поняли, а попросить прямо я не решился, ведь раз оказались проигнорированными намёки, то и отказ в просьбе представлялся более чем возможным. Положение моё осложнялось и тем, что я, пусть и облечён доверием его высочества Леонида Васильевича, государевым человеком не являюсь и потому лицо у меня совершенно неофициальное. Тем не менее Фёдор Захарович с Ольгой Кирилловной показывали в нашем разговоре неожиданную словоохотливость, проходившую, впрочем, больше по части пустословия.

Однако же нечто, отдалённо похожее на зацепку, я всё-таки услышал. Когда я как бы вскользь упомянул сложности, связанные с отсутствием до сих пор завещания покойного, Ольга Гурова, разразившись в ответ очередной доброй порцией пустых словес, упомянула и о том, что даже присяжный поверенный Друбич ничего о завещании не знает. Фёдор Захарович при этих словах зыркнул на жену так, что я испытал некоторые опасения за сохранение между супругами семейного лада. Куда более неприятные ощущения в этой связи я, однако же, получил именно из-за упоминания Друбича. Нет, Лев Маркович прямо не обещал ставить меня или пристава в известность относительно каких-либо шагов наших фигурантов, но он же человек умный, должен был бы и сообразить… И раз они с ним говорили, а он не посчитал нужным известить о том сыск, наводило это на не особо приятные мысли.