Доброе дело (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 18

— Я, Алексей Филиппович, могу теперь со всею уверенностью утверждать, что дома у себя нового завещания Гуров не писал! — торжествующе выдал Шаболдин. — Не писал ни набело, ни даже начерно!

Что ж, основания для такой уверенности у пристава должны быть очень веские, и я устроился поудобнее, приготовившись их выслушивать.

— Я не по одному разу допросил всю прислугу в доме, допросил родных Гурова, включая старшего внука, и никто, никто из них с того дня, как Гуров забрал у Друбича завещание, ни разу не видел, чтобы Захар Модестович что-то писал! — Шаболдин заметил, что его словами я не сильно впечатлился, и нанёс завершающий удар по моему недоверию: — Более того, я внимательнейшим образом осмотрел письменные приборы в кабинете Гурова и обнаружил, что ими очень давно не пользовались! Чернила в чернильнице высохли, перья вычищены, карандаши отточены и не исписаны, пачка писчей бумаги даже не открыта!

Хм, а вот это уже вполне тянуло на доказательство. Но судя по довольному лицу Бориса Григорьевича, это ещё не всё…

— В свете рассказанного Ангелиной Гуровой допросил я доктора медицины Ефима Даниловича Шустова, который пользовал Захара Модестовича последние пятнадцать лет, — продолжал Шаболдин. — Шустов подтвердил, что около года назад Гуров обратился к нему с жалобой на настигшее его мужское бессилие. По словам Шустова, вызвано оно было общей нервической слабостью, возникшей из-за усталости Гурова на службе, а также излишествами в утехах с молодою супругою, и отягощено сахарным диабетом, коим Гуров страдал последние десять лет. Лечение железистыми минеральными водами не помогло, и два месяца перед смертью Гурова Шустов лечил его электричеством[10]. Если судить по словам вдовы, не помогло и это.

Надо же, что-то Ангелина Павловна прямо и не врёт никогда, ну разве что насчёт увлечения Погорелова Дашей пыталась… К чему бы это? Кстати, о Даше — не забыть бы поделиться с Шаболдиным своими соображениями…

— Ещё, Алексей Филиппович, по вашей подсказке попытался я выяснить, насколько счастливым был брак Захара Модестовича и Ангелины Павловны, — Шаболдин являл собой прямо-таки неиссякаемый источник новостей. — И знаете, что?

— И что? — пришлось мне переспросить. Раз хорошему человеку хочется видеть мой интерес, пусть видит, мне что, мне не жалко.

— А то, — усмехнулся Борис Григорьевич, — что послушать Фёдора и Ольгу Гуровых, так никакого счастья там близко не было, одна только похоть со стороны мужа и жадность со стороны жены. Зато прислуга вся в один голос твердит, что жили старший Гуров с молодой женой душа в душу, причём и тогда, когда Гурова настигла столь неудобная в таком браке напасть. Ни разу не поругались, ни разу он на неё голос не повысил, в общем, прямо те самые совет да любовь. Не удивлюсь, если окажется, что и про любовника жены Гуров знал и не противился этому, поскольку сам уже не мог доставлять ей брачную радость.

Кажется, предполагая возможность того, что новый брак отца Фёдор Гуров принял только для вида, не желая осложнять своё положение при наследовании, я не так уж ошибался. Но, похоже, у Шаболдина новости пока не закончились…

— А ещё, — пристав улыбнулся как-то неожиданно хищно, — узнал я, что за три седмицы до гибели Захар Модестович снял со своего счёта в банке сорок тысяч рублей наличными. И денег таких в доме найдено не было. Завтра вот собираюсь допросить вдову и сына со снохой, что им о том известно…

Так, а вот это уже сильно. От этакой денежной наличности и так-то не особо хорошо пахнет, а от её исчезновения неведомо куда — и ещё хуже. На таком фоне блекнет, пожалуй, даже тёмная история с завещанием Захара Модестовича. Но Шаболдин, без сомнения, титан — вон какую работу проделал! Везде успел, ну, почти везде. Да, теперь у нас, помимо завещания, есть в качестве мотива преступления крупная сумма денег, но тут одно другому не мешает — сорок тысяч рублей и к наследству неплохое приложение, да и сами по себе более чем хороши. Кстати, это повод призадуматься относительно возможной вины Фёдора Гурова — при наследовании по обычаю, к чему, похоже, идёт дело, ему придётся изрядно делиться с младшим братом, а сорок тысяч рублей потери от этакой делёжки почти что возмещают…

Впрочем, тут мне сразу же пришло в голову, что и Василию Гурову, младшему из сыновей Захара Модестовича, наследование по обычаю может оказаться весьма выгодным, если отец собирался урезать его долю в наказание за неприятие своего второго брака. В Киев Шаболдин запрос тоже отписал — пусть старший Гуров и говорит, что младший в Москву не выбирался, но лучше получить подтверждение тому от военного начальства, надёжнее, знаете ли.

— Кстати, Борис Григорьевич, — обо всём услышанном я, конечно же, подумаю ещё, но и пристава загрузить мне показалось нелишним, так, исключительно в виде ответной любезности, — я вот что тут подумал…

— Что же? — Шаболдин, уже убрав со стола бумаги и явно готовясь попрощаться, поменял намерения и показал готовность внимательно меня выслушать.

Выслушивать приставу пришлось мои замечания относительно того, что Погорелову подбросили не только склянку с аква-тофаной, но и показали лже-Ангелину, чтобы он мог посчитать её виновной в отравлении.

— И правда, Алексей Филиппович, прямо как будто именно для Погорелова всё было устроено, — озабоченно согласился Шаболдин.

— А из этого, Борис Григорьевич, следует, что устроитель представления знал: на самом деле у Погорелова роман не с Дашей, а с Ангелиной Павловной, — вывалил я на пристава своё вчерашнее умозаключение.

— Ну да, знал, — задумчиво подтвердил пристав. — Или знала… Или даже знали, чёрт бы их всех там побрал!

— И не кажется ли вам, что Ангелина Павловна слишком уж спокойно себя ведёт в преддверии очень даже вероятного наследования по обычаю, оставляющего её без копейки мужниных денег? — подбросил я приставу ещё один вопрос

— Есть такое, — признал он. Признал не сразу, подумал. — На те самые сорок тысяч намекаете?

— Не исключаю, — ответил я. — Или на лежащее где-то завещание, хотя в такое верится, честно говоря, с трудом.

— Да-да, — Шаболдин задумчиво побарабанил пальцами по столу. — А вы заметили, здесь, в управе, наша актриса говорила куда больше правды, чем в мужнином доме?

— Заметил, — широко улыбнулся я.

— Вот сюда её завтра с утра и вызову, — Шаболдин вернул мне столь же широкую улыбку. — А Гуровых допрошу потом у них дома. Так что, Алексей Филиппович, милости прошу утром ко мне!

Расстались мы с приставом, донельзя довольные друг другом, но небольшой осадок у меня на душе оставался. Не из-за Шаболдина, нет, он-то своё дело делает и делает хорошо. Просто пригласить Леонида с Татьянкой мы теперь сможем позже, и когда именно, я сказать не возьмусь — кто его знает, как дальше пойдёт розыск…

Но пойдёт он, похоже, теперь быстрее, уж больно Борис Григорьевич над тем постарался. Пока что выходило, что от пропажи завещания и более чем вероятного наследования по обычаю выигрывает больше других тот самый поручик Василий Гуров. Да, старший брат может оспорить его права в суде, упирая на проявленное младшим непочтение к отцу, и оспорить небезуспешно. Совсем без наследства суд младшего сына не оставит, но вот долю его вполне может заметно урезать в пользу старшего, находившегося возле отца до самой его смерти. Кстати, так для старшего брата выходило даже лучше — и вопрос «кому выгодно?» очень уж ненавязчиво на младшего показывал, и оставалась возможность обойтись без особых для себя потерь при дележе наследства. Вот потому я и не спешил выводить Фёдора Гурова из-под подозрений. Да, такое провернуть, требовался изощрённый ум, а я пока у Фёдора Захаровича его не наблюдал, но мало ли — и я мог оказаться не столь глазастым, и Фёдор Захарович, если и правда таковым умом отличается, вполне мог ввести меня в заблуждение. Впрочем, говорят же, муж и жена — одна сатана, так что нельзя исключить, что тот самый изощрённый ум может принадлежать и Ольге Кирилловне, пусть у неё я такого тоже не увидел.