Доброе дело (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 10

…Да уж, актрисой госпожа Гурова была и правда великолепной — я чуть было не поверил в признательность, с которой она приняла мои соболезнования. Я уж не говорю, что подавала эта невероятно привлекательная, несмотря на траур, женщина свои чувства не только весьма убедительно, но и красиво. Поворот в мою сторону, сдержанный поклон с одновременным прикрытием век, слова благодарности, произнесённые слегка дрожащим голосом — всё это молодая вдова исполнила с этаким изяществом, смотревшимся скромно и в то же время величественно, даже понять не могу, как ей такое удалось. В общем, не знаю, чего и сколько нашёл в своём новом браке покойный Захар Модестович, но вот московская публика явно потеряла действительно великую актрису, поскольку театральную сцену после своего замужества Ангелина Павловна оставила.

Впрочем, уже очень скоро я понял, что можно, конечно, забрать актрису из театра — но театр из актрисы не заберёшь. Выслушав, в каком качестве я выступаю, госпожа Гурова разразилась кратеньким, минут на пять, монологом, в коем выразила своё искреннее восхищение добротой и справедливостью его высочества, а также горячую надежду на то, что я, как посланец самого царевича, сумею наставить безусловно честных, однако же самую малость туповатых сыщиков на пусть истинный в раскрытии столь ужасного преступления и поспособствую поимке и покаранию гнусного отравителя, забравшего у неё любимого супруга. Разумеется, буквально понимать мои слова об искренности и восхищении отнюдь не следует, я пользуюсь тут ими для того лишь, чтобы подчеркнуть мастерство, с коим Ангелина Павловна эти возвышенные чувства изображала.

То же самое происходило и с ответами вдовы Гуровой на мои вопросы.

— Знаете, Алексей Филиппович, это сейчас я почти всякую ночь мучаюсь бессонницей, а когда была счастлива состоять супругой Захара Модестовича, спала неизменно крепко и сладко. И в ту страшную ночь я не вставала, ничего не видела и не слышала, — сами посчитайте, как можно сократить эту тираду без ущерба для содержания.

— Нет, что вы, никаких ядов в нашем доме не держали, зачем? К чему яды там, где царит семейное счастье?! — тоже куча лишних слов и показных чувств.

— Увы, ничего не могу сказать, уж простите меня великодушно, Алексей Филиппович. Я даже не знаю, что было записано в старом завещании Захарушки, а уж о новом и представления ни малейшего не имею! — это я выслушал после вопроса о завещании.

Пытаясь не злиться на эту смесь многословия с пустословием, я мысленно раскладывал высказывания госпожи Гуровой на то, что представляло хоть какой-то интерес, и то, что смело можно выбросить за ненадобностью. Занятие оказалось полезным — оказывается, за всеми этими нагромождениями словес я успел пропустить нечто, заслуживающее внимания.

— Ангелина Павловна, — я немедленно принялся исправлять замеченное упущение, — вот вы выразили надежду на поимку отравителя. Но ведь Николай Погорелов уже сознался?

— Что? — Гурова уставилась на меня с непонимающим видом. — Николенька? Погорелов? Сознался?!

Тут уже впору было изумляться мне самому. Она что, так ничего и не знает?! Или это опять домашний театр?

— Да это же какой-то вздор! — возмутилась вдова. — Быть такого не может! Алексей Филиппович, я прошу, нет, я умоляю вас защитить доброе имя Николеньки! Это безмозглые губные заставили его оговорить себя!

— Никоим образом, — возразил я. — Я сам вчера говорил с Николаем Матвеевичем и со всею уверенностью убедился, что признался он исключительно по своей воле, безо всякого давления с чьей-либо стороны.

— Не понимаю, — только и смогла сказать Гурова. — Не-по-ни-ма-ю! — с нажимом повторила она и замкнулась, уйдя куда-то в себя.

Хм, и не особо ведь похоже, что играла. То есть оно, конечно, и так могло быть, но вот зачем остальным домочадцам скрывать от вдовы такие сведения, мне оставалось непонятным. И ещё более непонятным представлялось изображение ею своего неведения, если она на самом деле знала о признании Погорелова. Похоже, всё-таки не знала…

— Скажите, Ангелина Павловна, — я решил, что это её незнание сейчас даже к лучшему, потому как не мешало некой чистоте эксперимента при следующем моём вопросе. — А не могло ли так случиться, что Николай Матвеевич знал, кто отравил вашего супруга? Или ему показалось, что знал? И он взял на себя чужую вину, желая выгородить отравителя?

— А сам Николенька что о том говорит? — вышла из оцепенения Гурова. Кстати, почему она называет его так? Тоже надо бы разобраться…

— Ничего, — я подумал, что скрывать нынешнее положение младшего Погорелова нет смысла. — Он вообще отказывается говорить о причинах, побудивших его как к убийству, если, конечно, он в нём виновен, так и к самооговору, что мне представляется более похожим на правду.

— Полагаете, Николенька питает некую приязнь к тому, чью вину берёт на себя? — тут Ангелина Павловна позволила себе кокетливую улыбочку, но так, всего на мгновение. Я согласно наклонил голову.

— Знаете… — она изобразила задумчивость. Да, наверняка именно изобразила, пусть и не было у меня полной в том уверенности. — Мне кажется, я понимаю, о ком тут может идти речь, — Гурова снова улыбнулась, на этот раз уже по-доброму.

— И о ком же? — похоже, начинается самое интересное…

— Николенька проявлял известного рода интерес к Даше, мой служанке, — теперь её улыбка смотрелась хитренько, — ну, вы понимаете… — добавила Гурова, понизив голос. Я сделал вид, что не понимаю, и она продолжила: — Да мы с вами сей же час Дашу и спросим!

Честно говоря, я бы предпочёл побеседовать с этой самой Дашей без присутствия хозяйки, но вот сейчас выбора у меня не оставалось — Ангелина Павловна уже нажала кнопку вызова. Не прошло и полминуты, как в комнату вошла невысокая русоволосая девушка в простом тёмно-синем платье с белым передником.

— Госпожа, — поклонилась она.

— Даша, у боярина Левского к тебе вопросы, — повернулась к ней Гурова. — Отвечай боярину правдиво и без утайки.

— Ваше сиятельство, — на сей раз девушка поклонилась мне одному.

— Скажи, Даша, — я постарался, чтобы голос мой звучал спокойно, без осуждения или, упаси Боже, насмешки, — оказывал ли тебе внимание Николай Матвеевич Погорелов?

— Николай Матвеевич всегда был ко мне добр, — Даша потупила глазки, — слова мне говорил приятные, подарки делал…

— И только? — тут уже я позволил себе подпустить в голос недоверия.

— Ох, ваше сиятельство… — Даша чуть-чуть повернулась и стрельнула глазками в сторону хозяйки. Эх, до чего же неудачно вышло-то! Чтобы спрашивать Дашу, мне пришлось отвернуться от Ангелины Павловны, и я не смог заметить, чем она ответила на немой вопрос своей служанки.

— Что — ох? — теперь я придал голосу строгости.

— Не только… — тихонько ответила девушка, вцепившись пальцами в передник.

— И как часто случалось это «не только»? — я снова старался спрашивать бесстрастно.

— Да год уже всякий раз почти, когда Николай Матвеевич гостил… — произнесла она ещё тише, уже почти шёпотом.

Тут мне всё-таки удалось извернуться и бросить взгляд на Гурову. Не уверен, правда или нет, но мне показалось, что ответами Даши её хозяйка осталась довольна.

— Что же, Ангелина Павловна, — пора было с ними обеими заканчивать, — я услышал достаточно. Благодарю, что позволили мне поговорить с Дашей и прошу вас не наказывать девушку строго.

— Не смею вам отказать, Алексей Филиппович, — склонила голову Гурова. — Вы так добры…

— Но это же невозможно! — взвилась она, едва Даша нас оставила. — Даша не могла отравить Захарушку!

— В данном случае не так важно, могла или нет, как важно то, что об этом думал Погорелов, — ответил я. — А Даше придётся рассказать всё губным.

— Да-да, я понимаю, — согласилась вдова. — Но они же её посадят в холодную! Кто будет мне прислуживать? — заволновалась она.

— Это ненадолго, — заверил я её. — Да и не посадят, скорее всего, тем более, если не виновата. Допросят, в тот же день и отпустят с миром.