Избранник смерти (СИ) - Решетов Евгений Валерьевич "Данте" - Страница 37

— Какая впечатлительная, — отстранённо пробормотал я и присел на корточки возле амулета, который уже откровенно пугал меня. Он казался всего лишь грубой поделкой с выжженными рунами. Потрескавшийся, шершавый. Однако от него исходило что-то такое, что заставляло сердце сжиматься, а брови хмуриться, словно в преддверии неминуемой беды.

— Не прикасайся к амулету! — срываясь на визг, выпалил Лука и на четвереньках ломанулся в мою сторону, будто от суеверного ужаса забыл, как ходить. — Не прикасайся! Поганая это вещь! Зачем ты её забрал? Зачем?!

— Так я ничего и не брал, сударь. Вы же сами видели, что я выбросил амулет, а потом вместе с вами и ушёл с той поляны. Когда бы я успел подобрать его?

— Тогда откуда он?!

— Служанка принесла. Говорит, в кармане штанов его нашла. Может, амулет подкинули? Мало ли кто в дом мог пробраться.

— Да, у Дьявола, к сожалению, тысячи помощников по всему белому свету! Не понимают люди, что служение ему ведёт прямиком в Ад! И что самое страшное… — тут семинарист посмотрел на меня лихорадочно сверкающими глазами. — Кажется, Дьявол выбрал именно вас, Андрей.

— Для чего? — хмуро приподнял я бровь, не веря в Дьявола, а вот в бабку Агафью Никитичну очень даже веря. Почему она с таким упорством желает всучить мне этот амулет?

— То мне неведомо, но вам нужно бороться! Не поддавайтесь! Душа много важнее, чем земные блага! Отказывайтесь от всего, что он вам посулит!

— Да мне никто ничего не сулит. Даже немножко обидн… — я осёкся на полуслове. А ведь Чернов мне сулит. Но это же бред. Какой в жопу Дьявол?!

— Не шутите так! В этом деле нет места остротам! — обрушился на меня семинарист, яростно раздувая крылья носа.

— Ладно, ладно. Я — сама серьёзность.

Лука скользнул острым взглядом по моему окаменевшему лица, удовлетворённо кивнул и с ненавистью поглядел на амулет.

— Вот как мы поступим, сударь Андрей. Обернём вокруг этой гадости штаны и всё сожжём, а то, что останется, закопаем под ближайшей церковью и окропим место святой водой.

— А служанке что скажем? — спросил я, посмотрев на застонавшую девушку, начавшую приходить в себя.

— А зачем нам что-то ей объяснять? Я просто накажу ей отстоять утреню в церкви. Авось хватит. Не против неё же направлено деяние сие.

— Тоже верно, — пробормотал я и выпрямился в полный рост.

Лука тоже встал на ноги и принялся помогать служанке, попутно что-то шепча ей на ухо. А та лишь обалдело кивала, а когда он закончил, то она подобрала подол платья и помчалась по коридору.

— Умеете вы… э-э-э… заразить энтузиазмом, Лука Анатольевич.

— Вы бы тоже не стояли на месте. Одёжа сама на вас не наденется.

— Мудрые слова, — согласился я и скрылся в комнате, где стал торопливо одеваться и усиленно размышлять над произошедшим. Что в этом амулете такого? Почему бабка так хочет его втюхать мне? Какая ей от этого выгода? Или мне? Нет, вряд ли я получу какую-то выгоду от владения этим амулетом, иначе бы старуха действовала по-другому. Значит, мне действительно стоит избавиться от этой навязчивой цацки и план Лаврентия вполне подойдёт для этого дела.

Придя к такой мысли, я вышел в коридор и застал там семинариста, уже «упаковавшего» амулет в мои старые штаны. Он держал комок на вытянутых руках, точно опасную гадину, могущую ужалить.

— Может, мне стоит понести штаны, раз вам так неприятно? — предложил я.

— Нет! В вас слаба вера в Бога! — отрезал Лука и решительно двинулся по коридору.

Я пожал плечами и двинулся за ним. Мы спустились по лестнице и зашли в кладовую, где взяли спички, керосин и небольшой плотный мешочек. А затем наш дуэт миновал холл и вышел на улицу, густо покрытую сорванными намедни кленовыми листьями и серыми лужами, чьё спокойствие тревожил холодный ветерок. Кончик моего носа сразу же стал замерзать.

А вот Лука совсем не обратил внимания на промозглую погоду. Он решительно двинулся по влажной брусчатке, будто инквизитор, совершающий аутодафе. Я пошёл следом за ним и остановился только в узком проулке между громадами особняков.

— Тут и сожжём эту пакость, — решил семинарист, с отвращением бросил штаны на более-менее сухой участок и взял из моих рук керосин.

Лука предпочёл всё сделать сам. Он даже штаны поджёг собственноручно, а потом закрыл глаза и принялся рьяно шептать молитву. А я угрюмо смотрел на пожирающий штаны огонь, попутно размышляя. Успокоится ли Агафья Никитична или попробует всучить мне другой амулет? Не знаю. Но мне кажется, что она вряд ли отступится так легко, а значит, рано или поздно меня ждёт встреча либо с ней, либо с её подельниками. С одной стороны, это плохо, а с другой — мне предоставится возможность пролить свет истины на тайну моего переноса в этот мир.

Мои мысли внезапно прервал Лука. Он громко закончил молитву, будто вбил последний осиновый кол в грудь вампира:

— Аминь!

Дальше мы уже вместе наблюдали за тем, как очистительное пламя пожирает штаны и амулет. И лишь спустя четверть часа Кантов определил пепел и остатки материи в мешочек. Потом он поглядел на меня и решительно сказал:

— Ступайте в дом, сударь. Я сам избавлюсь от праха этой нечестивой вещицы.

У меня не было никакого желания спорить с ним, посему я кивнул и вернулся в особняк, где в холле столкнулся с Анатолием Юльевичем, удивлённо гнущим брови.

— Доброе утро, сударь. А что заставило вас вместе с моим сыном чуть ли не бегом выскочить из дома? Да ещё с грязными штанами в руках. Вы можете поведать мне правду, Андрей. Я должен знать, ежели у Луки какие-то проблемы со здоровьем. Признаться, в детском возрасте у него случались проблемы с кишечником.

— Простите? — сперва не понял я на что намекает Кантов, а когда понял, то чуть истерически не заржал. Хорошо что мне хватило сил сдержаться. И вместо смеха мой рот покинула почти правдивая реплика: — Лука Анатольевич покинул дом по делам, связанным с религией. В последнее время он стал уделять ей много внимания.

— Да, я тоже заметил это, — кивнул расслабившийся дворянин и следом сказал: — Не далее как десять минут назад телефонировали из Петроградского императорского университета. Некая дама просила вас посетить приёмную графа Чернова, так как требуется ваше личное присутствие для подписания неких документов.

— Благодарю, сударь, — кивнул я и заметил искреннее любопытство в мутных глазах собеседника. — Его сиятельство изволил взять меня в ученики.

— Поздравляю! Это большая удача. За это надо непременно выпить! — протараторил мужчина, дёрнул острым кадыком и следом помрачнел, будто вспомнил, что у него печень ещё вчера отказала. — Хотя, наверное, не стоит. Я же дал слово Луке, что больше не буду пить спиртное. Тогда давайте поднимем по бокалу замечательного клюквенного сока. Кухарка как раз подаст его к завтраку.

Анатолий Юльевич с фальшивым восторгом отправился в столовую, где на столе уже исходила паром гречневая каша с мясной подливой, испускал дивный аромат свежий хлеб, манили румяными боками горячие пирожки и красовался запотевший графин с тем самым клюквенным соком. Мой желудок сразу же голодно квакнул, а глаза без всякого дружелюбия скользнули по Всеволоду. Он уже восседал за столом, напоминая помятое грозовое облако. Парень явно не спал как минимум половину ночи. Синяки под его глазами стали гуще, а лоб не покидали глубокие морщины.

Астафьев рассеянно ответил на наши приветствия и снова уставился в одну точку. Его мрачный вид сделал из завтрака какие-то поминки. Только кутьи на столе не хватило для полноты картины. Ясный хрен, что ни мне, ни Кантову даже не захотелось вести никакие разговоры в такой атмосфере.

Однако вскоре гнетущую тишину столовой нарушила взволнованная пожилая служанка, открывшая дверь:

— Ваше благородие, телефонируют из Гати. Связь только-только восстановили. У аппарата сам градоначальник!

— Иду, — вскочил со стула Кантов и шустро покинул столовую.

Всеволод рванул следом за ним, едва не опрокинув стол. А я остался в гордом одиночестве и мигом принялся строить всякие гипотезы. И все они, конечно же, сводились к тому, что градоначальник звонит ради того, чтобы рассказать Кантову о трагедии, случившейся с Ильёй Макаровичем. Передо мной, как наяву встало обезображенное пожаром лицо старика. И пирожок сразу же стал отдавать горечью, а в желудке поселилась какая-то тяжесть. Завтракать мгновенно расхотелось.