Падение Рыжего Орка (СИ) - Волкова Дарья - Страница 68

— Трудно было, Тиша? — спросила шепотом.

Это был вопрос на собственные мысли, а не на то, о чем они беспечно говорили до этого. Но Варя была уверена, что он поймет.

Он молчал какое-то время, глядел, наклонив голову, на спящую дочь. На круглой румяной щеке у Марфы отчетливо отпечатался маленький круг — след от пуговицы. Его Тин и рассматривал, будто что-то важное. Наконец упрямо поджатые губы дрогнули.

— Трудно было без тебя, Варя. А это так… решаемо.

Она едва слышно выдохнула и шагнула ему за спину. Прижалась щекой между лопаток, обняла, засунула ладонь в ворот рубашки. Теплый и родной. Ее Тишка.

Он понимал ее. Слишком хорошо знал и понимал. И все ее слова, и жесты, и все-все — даже то, как она чай пьет — он понимал все. Что и зачем. И сейчас ее прижавшееся тело говорило ему ясно и точно о том, чего она хочет. И то, как она прижималась, и как легла ее ладонь ему на грудь, и как грело ее дыхание между лопаток. Но сейчас поверить почему-то не мог этому откровенному языку ее тела. Слишком долго ждал, наверное.

В последнее время ему выть хотелось. Именно сейчас, когда все самое трудное осталось позади. Теперь, когда у них есть здоровый жизнерадостный ребенок, собственный дом и вообще — все, чего можно только пожелать — ему хотелось выть. Один из трех ресторанов бы отдал, чтобы вернуть ту его Варежку. Хотя бы на час. Чтобы один час она была его и только его. Чтобы любила и видела только его.

Нет, он не ревновал жену к дочери. Марфута — его свет и солнце, и он ее обожает. И готов горы сметать и мир наизнанку выворачивать ради ее благополучия и здоровья. Но ведь все уже хорошо. Уже пару месяцев как хорошо. Неужели и ему теперь нельзя хотя бы немного любви и ласки? Он понимал, что Варе пришлось стократ труднее, чем ему. Знал это просто интуитивно — что матери всегда в такой ситуации труднее, чем отцу. Но все же уже хорошо. А ему — хоть волком вой.

— Тиша… — она потерлась щекой о его спину. — Пригласи меня в ресторан, а?

Вот тут он чуть и в самом деле не завыл. Нет, все-таки показалось, и не так он все понял. Грудь под ее ладонью мерно поднялась и опала.

— В ресторан? Давай. Я тут один неплохой ресторан знаю. Кормят вроде бы сносно. Кухня русская, антураж соответствующий.

— Да? И как он называется? — поддержала его игру Варя.

— «ТинЪ». У меня даже пара флаеров туда есть, — не поверил себе, что еще умудряется шутить.

— Флаеры… — хихикнула она за его спиной. — Это здорово. Надо воспользоваться. Завтра сходим?

— Хорошо, — согласился он, всей душой веря, что голос звучит ровно и не выдает разочарования.

— Тиииш… — она еще потерлась о его спину щекой, и еще плотнее прижалась, так что он остро почувствовал ее всю — и грудь, вжавшуюся ему ниже лопаток, и живот с бедрами — к его ягодицам. И руку просунула еще дальше в ворот рубашки, взъерошила пальцами короткие волоски. — Тишенька, до завтра так далеко… Может, ты угостишь меня сегодня… чем-нибудь домашним?

Он резко вывернулся из ее рук. Не стал заглядывать в глаза, проверять — показалось, нет? Все к черту! И жадно поцеловал в губы.

А она ответила.

Оторвал их друг от друга какой-то звук. Они оба с виноватым видом одновременно метнули взгляды в стороны кроватки. Марфа Тихоновна безмятежно спала, никак не реагируя на то безобразие, которым в метре от нее занимались ее родители.

Они одновременно сообразили, что звук издали они сами. Он. Или она. Или оба. Кто-то стонал. Потеряв голову от наслаждения.

— Все, блин! — негромко рыкнул Тин, подхватывая жену на руки. — Пошли супружеский долг отдавать, Варвара Глебовна!

Она не ответила, только обняла его за шею крепче. Слова были уже излишни.

____________

В ту ночь Марфа Тихоновна решила, что она уже достаточно большая девочка и может проспать до семи утра без перекусов. Да и куча гостей накануне утомили девчушку.

А вот родители ее в ту ночь так и не заснули толком. Наперегонки, жадно, взахлеб. Боясь хоть на секунду отпустить, недодать, недосказать. Не расплетая объятий, не отпуская рук, не отрывая взглядов, не размыкая губ. Возвращаясь друг к другу, наверстывая упущенное, стараясь полной мерой и чашей — любить.

Уснули они только под утро, вжавшись друг в друга и надежно переплетясь. Уснули так сладко и крепко, что Марфуше пришлось продемонстрировать весь свой богатый вокальный диапазон, прежде чем утомленные любовью и лаской родители соизволили открыть глаза. Первой подскочила Варя, чуть не свалившись с кровати. В панике стала искать вещи, первыми ей попались трусы Тина, второй — его же рубашка. Ее и накинула на себя и бегом помчалась к надрывающемуся криком ребенку.

Когда в детскую вошел Тин, в кресле-качалке, в окружении пионовых бутонов, на его вчерашнем месте, сидела Варя с Марфушкой на руках. Дочь с завидным аппетитом кушала, иногда что-то ворча — видимо, сетовала на то, что завтрак подали с опозданием. Но, как и вчера, надежно сжимала в кулачке мягкий хлопок кармана.

Варя смущенно взглянула на мужа из-под россыпи растрепанных рыжих локонов. Она старательно отваживала его от присутствия при кормлении грудью — стеснялась почему-то. Но сегодня — и, наверное, теперь и дальше — не уйдет. Он встал за ее спиной. Марфа на секунду оторвалась от завтрака и что-то приветственно гулькнула родному человеку номер два.

— Привет, хомячок, — улыбнулся Тин дочери. — Ты кушай, кушай, не отвлекайся. Я пока маму твою заплету.

Он принялся разбирать золотые пряди и потом наклонился к Вариному уху.

— И чего это мы такие растрепанные, а, Варвара Глебовна? Кто это вас так… — слегка прикусил за кончик уха. — Растрепал?

— Перестань! — она поежилась от его прикосновений. Строго сказать не получилось, и вместо этого она рассмеялась. — Тиша, сделай мне чаю, пожалуйста.

— Хорошо, — он наспех доплел косу и направился к двери в детскую. — Тебе, как обычно, с молоком?

— Да. И штаны надень — нечего перед дочерью в одних трусах шастать!

— Она еще маленькая!

— Не заметишь, как вырастет! Так что не заводи такой привычки даже.

— Хорошо, сейчас надену, — он обернулся уже в дверях. Оглядел ее. На скорую руку убранные в косу волосы. Припухшие губы. Засос на шее. В его рубашке на голое тело. Кормит грудью его ребенка. Его женщина. Жена. Его Варя.

Она вдруг покраснела под его взглядом — так обильно и быстро, как краснеть умеют только рыжеволосые люди.

— Тиша! Иди уже за чаем! И оденься!

А, когда он вышел, подумала о том, что есть что-то приятное и правильное в том, чтобы смущаться под взглядом любимого мужчины. Несмотря на все, что было между ними ночью. А, может, благодаря этому.

Он вернулся в штанах и с двумя кружками, устроился на разобранном диване, поставив Варин чай на столик — остывать. Варя лишь вздернула бровь на то, что футболку он так и не соизволил надеть. А неудивительно. Столько она нежностей ему сегодня ночью наговорила, в стольком призналась. И он этим непременно воспользуется. Да какая теперь разница. И будто не знал он раньше, как ей нравится его голый торс. Варя еще раз посмотрела на него, вальяжно устроившегося на диване с кружкой — чего он там себе с утра сделал — чай, кофе, какао? Сонный, лохматый, в одних спортивных штанах и с невероятно довольным выражением лица на невыспавшейся физиономии.

А он словно угадал ее мысли. Подмигнул. И, сняв со стола, протянул ей кружку с остывшим чаем. И совершенно точно заметил восхищенный взгляд, которым она прошлась по его плечам. Теперь точно будет ходить пару месяцев по любому поводу без рубашки или футболки дома!

Марфа Тихоновна проявила мудрость пожившего на белом свете целых полгода человека. То есть, решила: «Поели — можно и поспать». Но маму далеко отпускать нельзя — а то потом опять не докричишься. Поэтому Варя устроилась в детской на разобранном диване вместе с дочкой под боком. Тина было, разумеется, уже не выгнать, и он устроился тут же, обняв обеих своих красавиц одним махом. Поцеловал жену в плечо, обтянутое собственной же бежево-синей рубашкой. Посетовал на то, что Варя, де, рыжая-бесстыжая, даже трусики не потрудилась надеть. Ответа не дождался, потому что обе его девочки — рыжая и русая — уже спали. И он к ним с удовольствием присоединился, прижав свое сокровище к себе крепче. А ведь вечером они с Варей идут в ресторан. Все хорошо. Ну, правда же — лучше не бывает.