Дело советника криминальной полиции - Фукс Ладислав - Страница 11

— Понял! — воскликнул он. — Голову даю на отсечение, еще и перстень в придачу, если ошибся. У стволов обратная нарезка, то есть нарезка против часовой стрелки.

Вот о чем вспомнил Хойман сегодня вечером в этой комнате. Столь ясно, будто это было вчера. Прошло тридцать пять лет, но Хойман нахмурился и с силой сжал подлокотники кресла. Он глядел в окно, за которым чернела ночь, в глубине его души закипала злоба. Но он молчал…

После Растеровых слов в малом замковом зале взорвались крики, свист и аплодисменты. Полковник Мейербах постучал протезом по столу.

— Правильно. Хвалю! Левосторонняя нарезка — исключение. Все пистолеты в мире имеют правостороннюю. Как винтовые лестницы старинных готических замков, где движение по часовой стрелке было удобно для обороняющихся и неудобно для нападающих при рукопашном бое. Дорожите этими пистолетами. Итак, Растер сегодня пьет из золотого кубка.

— Полковник Мейербах вскоре после того торжества был произведен в генералы, а двадцать лет назад умер, — неожиданно прервал молчание Зайбт, все еще разглядывая пистолеты, и слегка выпрямился в своем кресле. — Не слышал, как живется его вдове?

Советник отвел взгляд от окна.

— Да, теперь генералу было бы 90 лет. Вдове живется неплохо, воспитывает внука, впрочем, ты ее на днях здесь увидишь.

И Хойман снова ушел в себя.

…Удостоверившись, что пистолеты у каждого из них с особой левосторонней нарезкой, студенты из малого зала перешли в смежное помещение — огромный зал, украшенный скульптурой и фресками. На необъятном столе — роскошное угощение. Хойман вспомнил, что ужин обслуживали трое кадетов — дружественный акт с их стороны. Подавали рыбу, дичь, говядину, птицу, блюда буженины с хреном, копченое сало. И, естественно, великое множество вин. Кроме вина пили ледяную родниковую воду, пиво, джин, коньяк, виски — до самого рассвета.

Когда пейзаж за высокими стрельчатыми окнами стал заметно сереть и небо прояснилось, произошел один инцидент.

— Помнишь давешний конфликт между Ценгером и Растером? — спросил Хойман полковника, продолжавшего вертеть в руках пистолет, и снова загляделся в окно, за которым густела бесснежная ночная тьма… Тот случай выявил характеры обоих…

Полковник усмехнулся, а Хойман наконец оторвался от окна и прикрыл глаза.

…Тем временем пейзаж за стрельчатыми окнами начал сереть, наступал рассвет. В огромном замковом зале тогда, тридцать пять лет назад, Растер, порядком набравшись, взгромоздился на резное кресло под статуей какого-то античного бога или героя — скульптурное искусство юного Хоймана занимало столь же мало, как и теперь… Так вот, Растер, взобравшись на кресло, стал что-то орать, размахивая золотым кубком, из которого пил. В нескольких шагах от него стоял Гётц, красивый двадцатипятилетний юноша, без году неделя фармацевт… Гётца многие любили и потому снисходительно относились к одному его недостатку — он почти не пил, не то чтобы не хотел — желудок его не переносил алкоголя… Он стоял перед Растером, рядом с Хойманом, который презрительно следил, как Растер выставляется со своим золотым кубком. Тут же был и Дессеффи, глазевший мутным осоловелым взглядом, и силач Ценгер, который после окончания юридического факультета стал, как и Зайбт, офицером. Ценгер тоже наблюдал за выкрутасами Растера, поигрывая пистолетом.

А Растер разорялся:

— Хватит, больше я терпеть не намерен!

Все собрались вокруг Растера, сомнений не было — его слова относились к Ценгеру. Некоторые старались укротить Растера, другие поддержали его, а Гётц попытался утихомирить разгоравшиеся страсти:

— Брось! Нечего скандалить! Ну что такое случилось?

Кто-то подлил масла в огонь:

— Что ты вообще разорался? Чем недоволен? И при чем тут Гётц? Он что, твой денщик?

Вот этого не надо было говорить.

В Растера точно бес вселился, тем более что к утру он успел напиться почти до бесчувствия. Сильный, как горилла, он мог позволить себе распоясаться — ругался почем зря, размахивал кубком и в конце концов запустил им в Хоймана. Непонятно, почему в него — может, оттого, что Хойман стоял ближе всего к Ценгеру или очень уж ненавистно щурился на него, а возможно, кубок просто вырвался и полетел, в кого Бог пошлет… в общем, так получилось… В Хоймана Растер не попал, тот отклонился, а попал в Дессеффи.

Все разразились хохотом, хвалили Хоймана, смеялись над Дессеффи, но в центре внимания все же оставался Растер. Он угрожал сломать шею каждому, кто станет натравливать на него Гётца, при этом глядел на Ценгера, а тот отвечал вполне мирным взглядом, все еще поигрывая наградным пистолетом. Мгновение — и пистолет блеснул и в руке Растера. Ценгер взглянул на кубок, откатившийся в угол, на свой пистолет, на Растера и сказал:

— Конечно, безопаснее стрелять в затылок, со спины…

Повернулся к Гётцу и другим, точно приглашал в свидетели, сделал неопределенный жест пистолетом и пообещал:

— Этого жалкого типа когда-нибудь я все же убью!..

Кого имел в виду Ценгер, Хойман не знал ни тогда, ни теперь.

Всем было известно, что Растер очень дорожил записями Гётца по фармакологии и ревновал любого, кто пытался сблизиться с Гётцем, стараясь не упускать его из-под своего влияния… впрочем, Хойман интересовался этим не больше, чем античной скульптурой, и Гётц его мало занимал. Равно как и Ценгер с Растером. Конфликт в большом зале замка Бук кончился поздним утром совсем не так, как ожидалось. Всеобщее внимание вдруг переключилось на Дессеффи и Хоймана.

Незадолго до того, летом, у Дессеффи началось что-то вроде романа с дочкой землевладельца, имение которого соседствовало с замком, это был самый богатый помещик здешних мест, но роман закончился уже к осени. Дессеффи подозревал, что тут приложил руку Хойман — тот вместе с другими членами Союза навещал барышню и, в отличие от Дессеффи, простодушного, недалекого малого, часто болтал с ней, например, о деде майоре, описывал столичную жизнь, заграничные путешествия, занятия юриспруденцией, коллекцию оружия… Тогда Хойман еще мало напоминал нынешнего советника криминальной полиции. Сельская барышня внимала Хойману с интересом и восхищением, как и каждая девушка, видевшая в жизни лишь поля, луга и коровники. Дессеффи постепенно терял все позиции, возможно, еще и потому, что помещик был сказочно богат, Дессеффи же, несмотря на аристократическую фамилию, принадлежал к безнадежно захудалой и обедневшей ветви рода. Когда девица окончательно дала Дессеффи отставку — Хойман, правда, при этом так и не занял его места, — Дессеффи выкинул совершенно неожиданную штуку. Однажды вечером он поджег сенной сарай в имении. Выгорел сенник до основания, но все бы обошлось, если бы Хойман спустя месяц не упомянул в деревне о поджоге и поджигателе. Однако дело все равно замяли, помещик уже получил приличную страховку. Дессеффи же после этого возненавидел Хоймана смертельно.

…Поутру, когда занялся рассвет и темный пейзаж в стрельчатых окнах замка Бук начал сереть, когда конфликт между Ценгером и Растером уже угас, Хойман вдруг увидел под ногами Дессеффи золотой кубок Растера — тот валялся там с тех пор, как Растер швырнул его… Хойман внезапно поддал кубок ногой, да так сильно, что едва не выбил окно. Растер что-то закричал, но никто не обратил на него внимания, все повернулись к Дессеффи. Так же как помещику — за дочь, он бросился мстить Хойману за все. Драка длилась недолго. Кадеты притащили кувшин ледяной родниковой воды, вылили на голову Дессеффи, и тот, отряхиваясь, уполз куда-то в угол…

Советник криминальной полиции Хойман помнил все так ясно, будто и не прошло столько лет. И воспоминание это, в отличие от воспоминаний о победе Растера, его не огорчило. Глупая история, случившаяся тридцать пять лет тому назад, однажды на рассвете…

Постучав, вошла Бетти с кофе и чашками на подносе.

— Глупая история…. — проворчал Хойман.

Ваня обратил внимание на чашки.

— Прекрасный фарфор, господин советник, я у вас еще не видел этого сервиза… Старый “мейсен”? Где это вы купили?