Я хочу твоего мужа (СИ) - Дюжева Маргарита - Страница 24

— Так что же ты тут делаешь, Лешенька?

— Просто коллега попросила отвезти за документами, которые забыла дома, — он пытается говорить миролюбиво и уверенно, а я понимаю, что его слова для меня обесценились, пролетают мимо, как бесполезный треп. Его голос — как белый шум.

— Есть служба такси. Если она такая забывчивая, то вызвала бы машину и доехала.

— Надо было очень срочно. Успеть за обеденный перерыв…

— Что успеть, милый? — не моргая смотрю на него. Изучаю так, будто впервые вижу, впитываю каждую черточку, чтобы навсегда сохранить в памяти образ предателя.

— Я уже сказал. Документы…

— Причем здесь ты? — я методично добиваю его вопросами, — не твоя сотрудница. Не твои документы. Не твои проблемы.

Теряется на миг, но потом выкручивается:

— Михалыч попросил и отвезти, и проконтролировать.

— Серьезно?

— Да. Ну мы выскочили и понеслись.

— Снова врешь.

— Нет!

— Это был не вопрос, — качаю головой. Разочарование с каждым мигом становится все больше, — твоя дорогая Марина ждала тебя в Алмазе, спокойно попивая чаек. Ты прилетел на крыльях любви и повез ее в ваш райский уголок.

У меня настолько все сковало внутри, что даже голос не дрожит. Звучит на одной ноте. Ровно. Отстраненно. Как у прокурора.

— Я не понял, ты за мной следишь что ли? — Березин понимает, что снова попался на вранье, и включает защитный механизм.

Знаю, что сейчас начнет надувать грудь колесом и строить из себя униженного и оскорбленного, но мне уже насрать. Вот просто насрать и все.

— Да, — жестко, глядя ему в глаза. Не стесняясь, не сомневаясь, не жалея, — тебя что-то не устраивает?

Он не привык к такому, поэтому теряется. Наверное ждал что, как всегда, буду тактичной женой, которую можно деморализовать подростковой истерикой.

Хер бы там! Свою тактичность я приберегу для других людей. Для тех, кто не предает, не обманывает, и не ведет себя как кусок говна.

— Какого…

— Чтобы убедиться, что всего лишь брехун и поставить точку.

— Да я ничего не сделал!

— Не успел?

— Кира, прекрати! Я сейчас все объясню.

— Леш, ты до сих пор не понял? Мне уже все равно. Можешь устраивать ночные «совещания». Можешь катать свою Мариночку хоть на машине, хоть на чем-то еще. Резаться с ней в сапера, обжиматься по углам, а когда она тебе осточертеет, можешь завести себе новую восторженную цацу. Мне. Все. Равно.

По мере того, как я говорю, у Леши лицо становится белее мела. До него постепенно доходит, что точка невозврата пройдена.

— Кира, — неуверенно шагает ко мне. Пытается взять за руку, но я отбиваю, не позволяя к себе прикоснуться.

— Не трогай меня. Я брезгую.

Он дергается, словно отвесила ему пощечину.

— Кир, — голос звучит неуверенно, взгляд бегает, — пожалуйста, послушай меня. Просто…

— Хоть одно слово, о том, что ты белый и пушистый, а я дура ревнивая, которая все придумала, и этот камень полетит в твою машину, — покачиваю на ладони кусок булыжника.

— Я так не говорил.

— Говорил. Сегодня утром. Не помнишь? И до этого говорил. С пеной у рта доказывал, что я вижу то, чего нет.

Он виновато морщится:

— Знаю, что со стороны это выглядит не очень, но все не так.

— Я предупреждала, — с разворота, со всей дури швыряю камень в лобовое.

— Кира!

Звон стекла и визг сигнализации заглушают его крик.

— Что ты делаешь? — Леша переводит ошалелый взгляд с меня на покореженную машину и обратно, — ты же разбила ее.

— Так засуди меня, — равнодушно жму плечами, — подай заявление в полицию. Потом пожалуйся друзьям. Они у тебя классные, поддержат, советов хороших надают. К Мариночке сходи поплачься. Уверена, она сейчас висит в окне и наблюдает за шоу. И, конечно же, пожалеет бедного мальчика Лешу.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Он стоит неподвижно, как статуя, смотрит на меня, беспомощно открывая рот.

— И это…выключи сигнализацию, Леша, — отстраненно киваю на тачку, — не нервируй жильцов. Они ни в чем не виноваты. И поторопись, вам с Мариночкой еще документы Михалычу везти. Он терпением не отличается.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, и тут Березин отмирает:

— Да постой же ты!

— Ах, да…прости забыла, — останавливаюсь так резко, что он чуть не налетает на меня. Стаскиваю с пальца кольцо и протягиваю ему на раскрытой ладони, — забирай. Продашь, на ремонт лобового пустишь.

Он смотрит на золотую безделушку, и в глазах плещется самый настоящий страх:

— Ты чего творишь? — хрипит, — несмешно.

— Ты прав. — переворачиваю ладонь, роняя кольцо к его ногам, — совсем несмешно.

Пользуясь его замешательством, ухожу.

— Кира, стой! — рвется за мной. Хватает за плечи, пытаясь удержать, но я с неожиданной силой отпихиваю его от себя. Потом еще раз толкаю в грудь:

— Я разрешала себя трогать?

Откуда во мне столько выдержки я не знаю.

— Куда ты? — в голосе паника.

— До свидания, Леш. Хорошего дня.

Мне удается сесть в машину. Березин за мной, но я жму на кнопку блокировки, за мгновение до того, как он хватает за ручку.

— Кира! Вылезай из машины. Давай поговорим.

Время разговоров уже прошло. Увы.

Я больше не смотрю на своего мужа. Завожу двигатель и плавно трогаюсь с места. Он пытается преградить мне путь, но я не сбавляю скорость, плавно накатывая на него.

— Кира!

Прежней Киры больше нет. Сдохла.

Выворачиваю руль и, бодро подскочив на бордюре, объезжаю Березина по газону.

Муж что-то кричит мне вслед, но я врубаю музыку на полную и выезжаю со двора, ни разу не оглянувшись.

— Тише, тише, тише, — Алиса пытается обнять.

Я вырываюсь. Меня выкручивает, ломает, раздирает на лохмотья. Я не плачу. Я рыдаю в голос. По-базарному громко и некрасиво. Всхлипы перемежаются с невнятной судорожной руганью

— Козел! Козлина брехливая! Урод! Ненавижу.

— Зай, успокойся.

— Да не могу я. Понимаешь? Не могу.

В диком оцепенении я продержалась до самого вечера, а потом подъехала к дому и увидела у подъезда машину мужа с разбитым окном. И все. Накрыло. Я не смогла зайти в подъезд. Как представила, что там он, что придется смотреть на него, выяснять отношения, слушать либо бредовые объяснения, либо еще более бредовые обвинения, так чуть не сблевала.

В душе пульсировала отравленная рана, и бередить ее еще раз — это слишком. Поэтому сбежала к подруге.

И вот она носится вокруг меня, причитает, а я как конченая истеричка захлебываюсь соплями, слюнями, обидой, болью, злостью и еще хер знает чем. Хочется громить все, что попадет под руку. Останавливает только то, что я в гостях.

Наверное, проще сдохнуть чем, вот это вот все.

— Кира! — Алиса хватает меня за плечи и неожиданно сильно встряхивает. У меня даже зубы клацают, и голова запрокидывается назад, как у мягкой куклы, — соберись, тряпка.

И снова встряхивает.

— Не хочу, — вою во весь голос.

Она права, я — тряпка. Половая, грязная, использованная, покрытая десятком отвратительных дыр.

Подруга меня отпускает и убегает из комнаты, а спустя минуту возвращается с графином воды и бессовестно плещет мне прямо в морду.

— Эх ты ж…

Охаю и затыкаюсь. Замираю с открытым ртом, как бестолковая рыба, и хлопаю глазами. Вода холодная, стекает по лицу, пропитывает насквозь блузку на груди. Отрезвляет.

— Все? Истерика закончилась? — настороженно спрашивает Алиса.

Я провожу ладонями по мокрым щекам. Судорожно вздыхаю, дергаю головой, пытаясь кивнуть.

— Точно? Может еще раз облить? — делает шаг на выход, — это я запросто.

— Не надо.

Глубокий вдох, выдох. Туман в голове становится не таким плотным и горьким, а в груди расползается измученная пустота. Я больше не визжу, как потерпевшая, не крою матищем и не умываюсь горючими слезами.

— Чайку? — как ни в чем не бывало спрашивает подруга. И глядя на нее, я ощущаю дикую слабость.