Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 60

Этери подчинила ее — не было ни малейшего сомнения. Это чувствовалось буквально во всем. В посадке головы, в презрительных, чуть приподнятых уголках губ, в каждом едва уловимом жесте. Казалось, даже лицо изменилось. Такая непохожая, как могут быть не похожи день и ночь, она будто наделяла Тарис своими былыми чертами. И сомнения покинули бы даже того, кто до последнего не верил. Я с каким-то небывалым облегчением отметил, что она не обрезала великолепные светлые волосы, не перекрасила, чтобы больше походить на саму себя. Будто издевалась, позволив мне еще раз взглянуть на них. Вероятно, так и было.

Этери сделала несколько шагов, цокая каблуками по камню, остановилась на расстоянии:

— Здравствуй, мой дорогой… Наконец-то, здравствуй, — знакомые губы изрекали чужеродные слова. Этот тон, эта надменность…

Я должен был приветствовать ее так, как полагается приветствовать дочь архона, но отныне я считал себя избавленным от всех обязательств. Эти стены стирали условности. И сейчас я будто впервые ясно увидел, насколько чужой она была. С первой минуты.

— Здравствуй, Этери.

Она скривилась. Привычным движением потирала пальцем о палец, будто вот-вот собиралась издать ими щелчок, точно намеревалась подозвать прислугу. Старый неосознанный жест, который всегда меня раздражал. Я отвык от него.

— Вижу, ты не рад… И твоя глупая гордость не позволяет солгать…

 — Разве моя ложь что-то изменит?

Она вновь желчно скривилась, кивнула:

— Значит, ты сознаешься?

— В чем именно?

Этери приблизилась на шаг:

— Я отобрала у нее Ариш-Андил. Эта девка оказалась слишком слабой и быстро призналась.

Я молчал. Значит, Тарис… Я обнаружил пропажу далеко не сразу, лишь когда начал собирать личные вещи. Я уже понимал, что едва ли вернусь на корабль.

Я поднял голову:

— Призналась в чем?

— Что ты намеревался избавиться от меня.

Я даже усмехнулся:

— Ты сошла с ума. Чтобы вернуть тебя, твой отец развязал войну.

Но я прекрасно понимал, что под давлением Тарис могла сказать все, что угодно. Все то, что от нее хотят услышать.

— Мой отец. Не ты. Разве ты можешь объяснить, как Ариш-Андил попал в такие руки, если не сам отдал его?

Я промолчал. Не хотел играть в эти игры. Если Этери что-то вбила себе в голову — ее не переубедить. Никогда.

Она неожиданно подошла вплотную, коснулась кончиками пальцев моей щеки. Сердце кольнуло от того, насколько близко оказалось это лицо. Я едва сдержался, чтобы не отшатнуться.

— Убеди меня, Нордер-Галь. Убеди в своей преданности. Ведь я еще могу все изменить.

Она горячо выдыхала мне в губы, и даже в этом дыхании я видел лишь Этери. Пока не заглянул в лицо.

Я смотрел в эти лазурные глаза, похожие на теплые ласковые озера. И тонул, захлебывался. Я готов был клясться собственной жизнью, что на меня смотрела Тарис. Будто была накрепко заперта и безмолвно колотилась в стекло. Я не видел ничего кроме этого взгляда. Этери не способна так смотреть. Вдруг меня пронзила жгучая мысль: я даже не знал ее имени, не спрашивал. У нее есть имя. Ее имя. Она не Никто, она не Тарис.

И она все еще была здесь.

Я могла лишь смотреть. Биться внутри собственного тела, глохнуть от собственного голоса, как прежде глохла от разливающегося внутри визга Этери. Но я молчала. Просто молчала, не понимая, что чувствую.

Что с ним стало? Или это ужасное место все настолько меняло, что было способно задавить даже Нордер-Галя? По-прежнему высокий, резкий, прямой. Но что-то изменилось. Настолько, будто я видела перед собой кого-то другого, незнакомого.

Каш-Тар — кусок камня в камне. Монолит в монолите. Склеп в склепе. Никакое воспаленное воображение не способно создать то, что я видела собственными глазами. Пока еще собственными… Этери миновала шесть укрепленных ворот гранитной громады, два залитых водой рва, подъемный воздушный мост. Затем мы спустились в бездну, чтобы снова подняться, будто в лифте зловещей шахты.

Здесь было нечем дышать. Будто камни всем своим весом ложились на грудь. Узкие запутанные коридоры, словно мы продвигались по какому-то мистическому святилищу древних. Порой где-то под сводчатым потолком виднелись щели окон, настолько узких, что, казалось, в них даже не способна влететь птица.

Меня морозило, но Этери продвигалась в каменной толще с такой легкостью, будто все здесь было привычно и понятно. Сейчас мне представлялось, что она выбирала это страшное строение площадкой для своих детских игр. Кто знает, может, так и было. Может, интегрированная память и подкидывала эти мысли. Тот, кто вырос здесь, будет либо бессердечным, либо безумным. А, может, одно не исключало другое.

Нордер-Галь казался мне сейчас замурованным, обреченным. Похоже, он сам это прекрасно осознавал. Этери сказала, что мало кто выходил живым из Каш-Тара. Знает она — значит, знает и он…

Стерва касалась кончиками моих пальцев его шершавой небритой щеки. Нордер-Галь отводил глаза, казавшиеся сейчас погасшими, потемневшими, будто зашвырнули перламутровую створку раковины в грязную лужу. В них больше не было безумия, того дикого огня, который заставлял меня сжиматься от страха. Зрачки сливались в треугольник с крошечным просветом в самом центре.

Этери привстала на цыпочки, и мои губы оказались в опасной близости от его сомкнутых губ:

— Убеди меня, Нордер-Галь. Убеди в своей преданности. Ведь я еще могу все изменить.

Я никогда не слышала, чтобы мой голос звучал настолько томно. Бабушка всегда говорила, что умение очаровывать голосом — важная наука. Едва ли не важнее красоты. Я никогда не принимала всерьез эти слова. Какое очарование может быть в комарином писке. Теперь мне казалось, что я была просто ленивой неумехой, которая не осознавала силу собственной женственности. И с моим голосом было все в порядке — я просто не умела им пользоваться. А эта сука — умела. Так, что заставила Нордер-Галя буквально впиться взглядом в мои глаза. И я смотрела, наблюдая, как его взгляд заострялся, как зрачки за секунду сузились до крошечных точек. И мне вдруг ясно показалось, что он смотрит на нее, а видит меня. Меня, запертую внутри.

Я бы хотела отпрянуть, но мое тело, управляемое чужой волей, бесстыдно льнуло к нему. Рука скользнула на шею, нырнула за ворот кителя. Жар его кожи обжигал кончики пальцев и разносился с кровотоком. Сердце расходилось, дыхание тяжелело, втягивая знакомый запах кожи и металла. Эта потаскуха хотела его, и тело охотно считывало эти жаркие сигналы. Впрочем, теперь мне казалось, что она хотела все, что имело член. Это лишь случайность, что сейчас перед ней стоял Нордер-Галь. Или прихоть. Теперь кажется, и шла она именно за этим, а не за мистическим разговором. Похоже, мне просто повезло, что рана задержала ее в постели, и она ограничивалась лишь собственными руками. Я еще не удостоилась чести наблюдать, как становлюсь шлюхой. Надеюсь, я перестану существовать прежде, чем это произойдет.

Бабушка считала, что мужчина в жизни должен быть один — первый и единственный. Это выглядело старомодно, но я невольно впитала эти взгляды, хоть и пыталась поступать по-своему.

Я усмехнулась внутри, вспомнив, какой отпор Этери дала этому идиоту Питеру. Видно, тогда еще не пришла в себя, и ею двигали более правильные инстинкты. А, может, не сочла его достойным. Какой-то мужик с битым геном… Должно быть, это было для нее недопустимо.

Мои руки расстегивали китель Нордер-Галя. Проворно, но с какой-то затаенной чувственной медлительностью. Нырнули под майку, оттягивая ворот. Ладони с нажимом шарили по жесткой смуглой груди. Я хотела опустить глаза, но не могла, будто под гипнозом. Нордер-Галь не сводил напряженного взгляда с моего лица, и я не могла отделаться от мысли, что он ищет меня. Именно меня.

Тело ныло, корчилось, объятое жаром разбуженного желания. Между ног становилось нестерпимо. Я до паники боялась, что Этери бесстыдно опустит руку, но одновременно одуряюще хотела. Но вместо этого моя рука легла на твердеющий бугор в его штанах. Поглаживала. Смело, не стесняясь. Так, как я никогда не позволила бы себе. Этери привстала на цыпочки и потянулась к его губам. Облизала кончиком языка, продавила до гладких зубов. Нордер-Галь завел руку мне за спину и прижал к себе, но так и смотрел в глаза, не отрываясь, удерживая меня взглядом. Дыхание стало единым, и я уже не замечала, что моими действиями управляет эта стерва. Я бы делала то же самое. На мгновение показалось, что тело вернулось ко мне, зазвенело, ожило. Я горела так же, как горела моя захватчица. Трепетала, шумно втягивала воздух. Я плавилась, растворялась в раскаленном мороке, будто в воздухе полуденной пустыни. До тех пор, пока мое тело не дернулось, а ладонь не зажгло отголоском звонкой пощечины.