Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 38

Я стиснул зубы:

— Зорон-Ат взял на себя слишком большую ответственность, не поставив в известность о возможных рисках ни вас, ни меня. Он скрыл информацию. Я считаю, что он превысил…

— …сейчас меня это не волнует. Зорон-Ат поплатится жизнью, если его эксперимент потерпит крах. Меня волнует только моя дочь.

Я вновь склонил голову и промолчал. Не повернулся язык солгать. Меня волновала только Тарис.

Архон облизал губы:

— Я даю месяц, Нордер-Галь. Если Этери не пробудится, я хочу, чтобы Зорон-Ат снова извлек сущность.

Я онемел. Какое-то время молча смотрел в лицо архона. Значит, толстяк выболтал все. Впрочем, я вполне мог представить его отчет, полный оговорок, призванных прикрыть зад. Но когда он успел? Наконец, я опомнился:

— Но тогда тело умрет. И нет никакой гарантии, что сущность Этери закрепилась в нем. Тогда это бесполезно. Я боюсь совершить ошибку.

Лицо архона не дрогнуло ни единой мышцей:

 — А какое нам дело до этого тела? Не вышло с этим — будет другое. Главное, чтобы Зорон-Ат сделал все, как полагается. Надеюсь, ты правильно понял меня, Нордер-Галь. Я хочу, чтобы ты во всем содействовал Зорон-Ату.

Я стоял, закаменев. Даже не замечал, как лицо архона стало бледнеть и, наконец, совсем растворилось, оставив над апотом лишь белый полупрозрачный квадрат, будто чистый лист бумаги.

Месяц. Но что потом?

Я долго сидел в кают-компании за закрытой дверью. Один. Эта прослойка пустоты словно отгораживала, давала иллюзию, что еще есть время. Я будто чувствовал его объем, но одновременно понимал, что это ничто. Месяц пройдет, как один миг.

Месяц…

Этери не пробудится — я понимал это. И больше не хотел иного исхода. Мне не нужна Этери, тем более, такой ценой. Я курил, смотрел в иллюминатор, в мутную осеннюю даль. Накрапывал дождь, бился в стекла, но звук не проникал за изоляцию. Тишина и пространство, заполненное дымом.

Наверняка я знал только одно — я не позволю Зорону убить Тарис. Чем бы это ни грозило. Но, что потом? Архон ясно дал понять, что толстяк неприкосновенен… Если бы только знать, что он написал в своем отчете? Когда успел? Жирный скользкий урод!

Меня почти лихорадило. Теперь Зорон-Ат был для меня, как распорка в горле. Мерзкое чувство на уровне кадыка, которое инстинктивно хотелось сглотнуть. Снова и снова. Казалось бы, что проще — полоснуть по мясистой шее. Но что-то подсказывало, что информация мигом дойдет до архона. Уж, не знаю, как. А это уже измена.

Я почувствовал себя жуком, зажатым в кулаке. На ум приходила лишь одна мысль — привести в негодность метатор. Так, чтобы манипуляции не казались очевидными. И, в конце концов, кто такой этот Зорон-Ат?

Я решительно поднялся, отпер дверь и вышел. Я был прав — Абир-Тан терся в коридоре. Заметив меня, он выпрямился, бросил беспокойный взгляд и направился ко мне широким неровным шагом, приволакивая левую ногу. Напряженное широкое лицо выдавало беспокойство, которое он с трудом пытался скрыть. В последнее время он стал слишком нервным, порывистым. Не замечал за ним прежде. Он всегда больше пил, чем о чем-то переживал. Впрочем, сейчас он оказался кстати.

— Что сказал архон? — он сверлил меня пристальным взглядом.

— Ничего интересного. Как всегда, недоволен положением дел. Считает, что мы бездействуем.

Абир-Тан помолчал, вскинул голову:

— И только?

Я посмотрел в его лицо:

— А чего ждал ты?

Казалось, он хотел что-то сказать, но отвел глаза и промолчал. Я не намеревался делиться тем, что услышал — об этом никто не должен знать. По крайней мере, не теперь. Но Абир-Тан оказался вовремя.

— Я хочу, чтобы ты поднял личное дело Зорон-Ата.

Он повел бровями, замялся. Но спорить не стал:

 — Как прикажете, мой карнех. Я передам через адъютанта.

Я покачал головой:

— Нет. Прямо сейчас.

— Такая срочность? — его лицо посерело.

Я лишь кивнул.

Абир-Тан помрачнел. Казалось, даже глотал обиду. Это прочитывалось в каждом жесте, в каждом взгляде. Его не удовлетворил мой ответ, а недоверие обидело. Но дело не в недоверии. Рассказать — значит, обсуждать. А я не готов был что-либо обсуждать, пока не смогу это осмыслить и принять. Все еще чувствовал напряжение в висках, которое не отпускало.

Абир-Тан долго рылся в сейфах картотеки в своей каюте. Вытягивал ящики, перебирал пальцами веера папок с маркированными бумагами. Перекладывал. Возвращал назад и брался за другие. Он даже взмок, расстегнул китель. Я сидел за столом и не понимал, как в этом бардаке вообще что-то можно найти. Но шкафы грузили в спешке. Впрочем, прошло достаточно времени. Все это говорило лишь о лени его адъютанта. И о безразличии самого Абир-Тана. Может, он просто стареет?

Наконец, он оторвался от ящиков, опустился на стул рядом, бросил на стол папку. Провел ладонью по лбу и покачал головой:

— Ничего не понимаю.

Его тон настораживал. Я ощутил, как по позвоночнику прокатило иголками.

— Что?

Абир-Тан снова покачал головой, вывалил на стол стопку маркированных листов:

— Кажется, ничего нет, — звучало неуверенно.

— Не может быть. Он приписан к твоему полку и имеет чин. Личное дело и медицинская карта обязательны.

Абир-Тан перекладывал сенсорные листы из стопки в стопку и обратно. Посмотрел на меня:

— Должно быть здесь, по алфавиту.

Я пододвинул бумаги к себе, просмотрел. Он был прав — ничего. Я убрал листы в папку:

— Посмотри в апоте, в архивной базе.

Абир-Тан кивнул, достал из кармана прибор и выложил на стол. Долго рылся, сосредоточенно вглядываясь в мелкие надписи. Прошло не меньше получаса, пока он сверял зарегистрированные коды. Наконец, повернулся ко мне и вновь покачал головой:

— И здесь ничего. По документам его просто не существует.

Мы оба молчали, понимая, как абсурдно это звучит. Я посмотрел на Абир-Тана:

— Но, без приписки ему никто не позволил бы здесь находиться. Для этого нужно основание — назначение. Значит, оно было. Он производит подотчетные закупки.

Абир-Тан кивнул:

— Если бумаги можно было бы перепутать или затерять, то информация осталась бы в архивах. А если ее нет, то остается лишь два варианта: либо ее по каким-то невероятным обстоятельствам не было вовсе, либо ее убрали сознательно.

— Сделай запрос в Виссар. Если что-то было, то там осталось наверняка.

Абир-Тан с готовностью кивнул:

— Будет сделано незамедлительно. Ты помнишь, откуда он вообще взялся.

Я кивнул:

— Его представил архон.

Нордер-Галь вернулся, когда за окнами уже стемнело. Я никогда не видела его таким. Усталым, раздавленным. Он дошел до рабочего стола, опустился в кресло и откинулся на спинку, расстегивая пуговицы кителя неловкими пальцами. Даже взгляд был потухший, будто смотрел кто-то совсем другой.

Я открыто наблюдала за ним, стоя в дверях спальной. Была совершенно спокойной, потому что наир «спал» — я точно знала это. Асуран насторожился на своем насесте, прижал перья до глянцевой шелковой гладкости и тянул голову в сторону своего хозяина. Но осторожничал и молчал. Теперь я видела беспокойство птицы. Кажется, он чуял что-то неладное.

Я не понимала, как относиться к Асурану. Он ластился, как котенок, но потом набросился на этого бедного мальчика, которого прекрасно знал. Он чудом не выцарапал Прусту глаза. Я тогда так и сидела на полу, онемев. Просто смотрела, как острые когти рассекают кожу. Адъютант выбежал, ладонь была в крови, а птица осталась. Я приготовилась защищаться, уже прикидывала, как стянуть с кровати одеяло, чтобы изловчиться накрыть Асурана. Но он спланировал на пол и неспешно направился ко мне, выбрасывая черные ноги. Слегка растопырил перья, становясь просто огромным. Когда вот так приподнимала покровные перья Мимоза, бабушка говорила, что она «расчепушилась и стала похожей на тертый желток». Асуран тоже расчепушился, но напоминал, скорее, огромный ерш трубочиста.