Запретный плод для нимфы, или Нимфы против Нагов (СИ) - Шевцова Наталья - Страница 8

— Хорошо, парк, так парк, — пришлось согласиться ей, — только пообещай, что если что…, то кричать будешь громко и сразу!

— Клянусь своим розовым оперением! — произнесла я нашу детскую клятву. — Все давай раздеваемся, берем одежду и полетели, а то я опоздаю!

— Так мы лететь будем?

— А как по-другому ты планируешь мимо горгулий-консьержей проскочить, чтобы нас не наказали за нарушение правил и дисциплины? Но если ты передумала, то я только за!

— Нет, конечно, не передумала, просто уточнила и все…

Где-то справа от меня зашелестели кусты, и я оглянулась, предполагая, что именно оттуда сейчас выйдет мой таинственный информатор.

— Каролина фон Флорель! — окликнул меня незнакомый мужской голос, раздавшийся из-за спины, но почему-то откуда-то слева.

— Да, — подтвердила я, оборачиваясь на голос.

— Спасибо, что пришли… — бесконечно вежливо и с явным облегчением в голосе поблагодарили меня и одели что-то вроде мешка на голову. Еще бы! Пришла сама, да еще и одна, как меня и просили, чем весьма облегчила задачу своему похитителю. Естестественно, мне были чрезвычайно и искренне благодарны! Само собой разумеется, я так и не успела толком разглядеть, кому именно понадобилась моя четко выполняющая все письменные предписания прилежная персона. И, разумеется, привлечь к себе внимание истошным криком я тоже не смогла, потому что уже в эту же секунду, меня еще и огрели чем-то тупым и тяжелым по макушке, что лишило мою изрядно пострадавшую от удара голову способности не только звать на помощь, но и разумно-эффективно мыслить. Наверное, поэтому, уплывая в несознанку, я вместо того, чтобы обдумывать план побега, думала о том, что на голову мне одели-таки определенно мешок, потому, что его теперь еще и завязывали у меня в ногах. Угу, честное слово, бо-о-ольшой такой мешок, да еще и, хотя это мысль совершенно мне не льстила, предназначенный специально для похищения доверчивых и глупых нимф.

Приходить в себя было нестерпимо больно и до дурноты муторно, но жизненно необходимо, поэтому пришлось шевелиться, причиняя себе адскую боль, и этим самым разгонять одолевавшую меня сонливость. Глаза мои были закрыты и открыть их, чтобы осмотреться, я была пока ни морально, ни физически не готова. Однако, это ни в коей мере не останавливало миллиарды колючих, разноцветных, двигающихся с неимоверной скоростью и исключительно по кругу, искр, которые вспыхивали каждый раз, когда я пыталась пошевелить головой. И как будто искр мне было мало, так еще и тошнота подкатывала к горлу каждый раз, как только я хотя бы пыталась пошевелить стопудово-тяжелыми веками, чтобы открыть глаза. Интересно, удивилась я, это кому же я так понадобилась, чтобы меня похищать прямо с достаточно неплохо охраняемой территории академии и что этому кому-то от меня надо? Я прекрасно осознавала, что убить меня там, в парке, было гораздо проще, чем бить по голове, потом какое-то время тащить в мешке мое хоть и изящное, но достаточно увесистое и весьма материальное тельце, после чего пихать мне в рот кляп с какой-то одурманивающей и тошнотворной гадостью, связывать по рукам и ногам и затем еще и ждать, когда же я очнусь. Следующая мысль, которая была о том, что если я до сих пор жива, то это отнюдь не потому, что похититель руководствуется правилом: «не убий», а потому что ему что-то от меня нужно… — порадовала меня еще меньше, потому что секретов, которыми бы я была готова поделиться, я не знала. Дура, отругала я себя, тебя должно другое волновать, то, как выбираться-то будем? И собираются ли тебя оставить в живых? Ну-у-у-у, рассуждала я, пока возможно собираются…

Вот, тьма! Бабушка меня убьет! Пришла следующая мысль. Ведь если похитили и удерживают живой, значит, возможно, будут требовать с бабушки выкуп! А ведь она сотни раз настоятельно просила меня быть осторожной и разумной, и не просто просила, а требовала. А прогулка в одиночестве, в полночь, в парк для свидания с неизвестно кем и, по большому счету, неизвестно зачем, ну никак не подходит под определение: «вести себя осторожно и разумно». Да, уж, сделала я печальный вывод, не фламинго ты розовый, Каро, а самая, что ни на есть глупая гусыня. Страх разочаровать бабушку придал мне сил, и я попыталась пошевелить затекшими руками и ногами. Однако, мои запястья и щиколотки были так туго стянуты веревками, что я совершенно не чувствовала ни своих явно вывернутых рук, ни, чтобы там с ними не было, ног, и поэтому единственное, что я смогла, это издать протяжный стон, да и тот практически мысленно, потому что кляп не позволил мне даже такой малости, как постонать в свое удовольствие. И даже это были далеко не все мои проблемы, как оказалось, потому что я осознала, что ощущаю не просто дурманящий и лишающий способности мыслить трезво и четко запах лекарства, которым был пропитан мой кляп, но запах сыворотки правды.

— Каро, — вдруг сообщил мне уже знакомый голос моего похитителя, — судя по тому, как ты дергаешь головой и мычишь что-то нечленораздельное, то ты уже пришла в себя…

— Мммм… ммммм… — подтвердила я, что он прав.

— Каро, я сейчас сниму с тебя мешок и вытащу из твоего рта кляп, но не для того, чтобы ты заверещала, потому что в этом, поверь мне, нет никакого смысла, у этого здания очень толстые стены, да и само здание находится в нежилом районе, а для того, чтобы мы поговорили. И если будешь хорошей девочкой, я, возможно, даже сохраню тебе жизнь или, по крайней мере, убью тебя наиболее гуманным способом… — он снял с меня мешок и вытащил кляп, и я на свою и так больную голову открыла глаза…

Если вы когда-нибудь смотрели в глаза своей смерти, то, полагаю, вы вполне можете понять, что испытала я, заглянув в равнодушный омут пустых, безжизненных глазниц того, кто стоял напротив меня. Я это к тому, что до этого момента у меня была хоть и призрачная, но все же надежда на то, что я смогу договориться с тем, кто меня похитил. Так вот, после того как я увидела эти глаза, я поняла, что с этим существом договориться у меня нет ни одного шанса.

— Воды… — прохрипела пересохшим горлом я, преисполненная ужасом. И меня, невероятно, но факт, напоили водой. Правда, это был акт скорее не сострадания, а нечто вроде смазки инструмента, в данном случае моего горла, перед использованием.

— Итак, Каро, что написал тебе Этьен?

— Когда написал, где написал? — искренне недоумевала я. Более того, я была готова к любому вопросу, но только ни к этому, просто потому, что точно знала, что Этьен никогда и ничего мне не писал.

— Этьен написал тебе письмо… — констатировал бесстрастный голос.

— Но Этьен никогда не писал мне писем… — совершенно честно ответила обескураженная и плохо соображающая я.

— Лжешь, он написал тебе письмо! Ты получила его, когда была на каникулах. У нас есть показания курьера, который поклялся, что лично отдал письмо тебе в руки. Мы просто не придали этому значение, пока не увидели тебя сегодня в министерстве…

«Ох, Тьма! Вероятно, бабушка (чтоб ее!) перехватила письмо от Этьена, предположила я, и так как она не любит драконов, почти также как нагов, то поэтому решила скрыть его от меня. И кому-кому, а моей бабушке много труда не составило, чтобы одурачить курьера. Однако, по вполне понятным причинам, рассказывать похитителю о том, что это не я, а моя бабушка получила письмо — я посчитала плохим вариантом и поэтому решила попробовать выпутаться сама. Вот только учитывая одурманивающее воздействие на меня сыворотки правды, врать получалось так себе.

— Но это было любовное письмо! Зачем оно вам! — постаралась изобразить искреннее недоумение я.

— Ты врешь… — прошипел он. — Если бы это было просто любовное письмо, ты бы не скрывала его получение, это раз! И тебя бы не было сегодня в министерстве, это два!

— Но вы же слышите, что я не лгу… — попробовала я уйти от ответа, убедив его в своей искренности, но мое благое намерение отвести от себя подозрения во лжи оказалось дорогой прямиком в тьму тьмущую новых еще более неприятных вопросов.