Канарейка - Страйк Кира - Страница 1

  Объясните, кто-нибудь, как при росте метр, пятьдесят девять можно расшибить лоб в дверном проёме дома с высотой потолков четыре метра? В прыжке? Смешно. Да ещё с таким-то весом…

  Я с усилием потёрла гулко звенящую голову и прислушалась к ощущениям. Монотонные раскаты раздражали настолько, что захотелось оглохнуть. Как будто это поможет. Тем временем боль стала совершенно нестерпимой, и руки иррационально потянулись к ушам.

  К величайшему удивлению, звук хоть и не исчез совсем, но стал гораздо тише.

– Это что? Не поняла…

  Выходило, что звон – не производное ушибленной головы, хоть и казался продолжением эпического удара гонга, взорвавшего череп после столкновения лба с неизвестным, но очень твёрдым предметом. Вот этот раскатистый :"Бом-м-м! Бом-м-м!" – явно шёл извне.

– Шутите?

  Я с трудом разлепила глаза…

***

  За сутки до этого

– Мария Изильевна, я к Льву Петровичу, Константин с Леночкой меня заберут. Можете спокойно ехать к детям до самого понедельника. – взбивая перед зеркалом копну медных волос благородного отлива, сообщила помощнице по дому – педантичной, но сердечной даме, жившей в нашем доме уже, наверное, лет, не соврать, двенадцать.

  Ещё Лёвушка нанимал её, когда мы переехали в эти стены. Кормилица, хранительница и бдительный опекун, строго, с терпеливой настойчивостью, не сказать назойливостью следившая за моим здоровьем. Особенно после смерти мужа. Её упрямой заботой, наверное, только и стучит до сих пор моё слабое сердце. Сама бы с таким заполошным характером сто лет забросила выполнять рекомендации Костика, хоть он у нас и знаменитый кардиохирург.

  Поправила яркий платок, улыбнулась отражению в зеркале. М-м-да. Время летит незаметно. Через четыре месяца – пятьдесят. Впрочем, ни прибавляющиеся годы, ни лишние килограммы никогда не огорчали меня слишком серьёзно. С тех пор, как поняла, что Лёвушка, кроме неунывающего характера и задорной улыбки, действительно обожает мои пышные формы. Конечно, четвёртый размер бюста, крутые бёдра и осиная талия в молодости выглядели более эффектно. С возрастом все эти прелести заметно раздались вширь, сделались монументальнее, но баланс сохранился.

  А благодаря многолетнему увлечению танцами, походка и движения до сих пор не утратили известной грации. Думается, приди такая дурная мысль в голову, я и сейчас могла бы сбацать чего-нибудь эдакое, с огоньком.

  Автоматически поправила вазу в технике "барботин", стоявшую на старинном комоде, выполненном в замысловатом стиле мастера Андре-Шарль Буля, вынула из неё заранее приготовленные цветы и ещё на секунду задержалась у зеркала.

– Мария Изильевна, дорогая, перед уходом наберите, пожалуйста, Ниночке и назначьте на послезавтра. – чуть поморщилась, заметив, что от корней всё ещё богатой шевелюры уже пополз родной, совершенно дурацкий цвет из разряда "нарочно не придумаешь", который срочно следовало поправлять. Терпеть его не могу.

  Нет, серьёзно, у Бога, наверное, закончились приличные краски адекватного колера, когда на свет производили меня. Не рыжий, не русый, не соломенный, а какой-то фантастический блёклый бурдомес с нелепым отливом, цвета советского яичного порошка, за который ещё с детства за мной прочно увязалось прозвище "канарейка".

  Удивительно, где бы я ни появлялась, у окружающих моментально возникала совершенно однозначная ассоциация, как будто сие слово было прописано на моём лбу крупными буквами и подчёркнуто двумя жирными полосами для особо невнимательных или слабых зрением. Наверное потому, что к этому вот "подарку "судьбы прилагались ещё птичий рост и необоримая страсть к пению.

  Несложно представить, как гордились мама, папа и особенно ревностно – бабуля талантливым чадом (ну, для любого нормального родителя собственный ребёнок – самый гениальный во всём мире и его окрестностях), распевавшим песенки нежным голоском.

  И пока я, стоя на табуретке, демонстрировала вокальные способности перед восхищёнными родственниками-соседями-друзьями семьи и случайными гостями дома, а затем осваивала фортепиано и гитару в музыкальной школе, танцы (нужно же уметь красиво двигаться), во мне росло убеждение в собственной одарённости. Ну дак! При таком-то пестовании и культивации.

  В общем, поголосить я любила. При каждой возможности и по любому поводу. Ну как поголосить… Имея практически идеальный слух, мощности моим данным явно не хватало. И чего-то ещё – очень важного. Только осознание этого прискорбного факта остановило юную барышню, к восемнадцати годам уже витавшую мыслями в лучах софитов большой сцены, от покорения вокального отделения института культуры.

  Точнее, с эйфоричных высот, куда несла от природы буйная фантазия, на грешную землю тогда опустило экспертное мнение одного из членов приёмной комиссии, которому достало милосердия честно высказаться по поводу моих грандиозных планов на карьеру певицы.

– Деточка, не рви связки. У твоего голоса один окрас – белый. Красиво, но скудновато. Скучно, как унылый флаг невинности, вяло поникший на идеальном древке слуха. Ни цвета – ни ветра. – сняв элегантные очки и потерев переносицу, образно и совершенно безжалостно резюмировал выводы относительно моей персоны молодой, лощёный и действительно одарённый преподаватель, к которому вся абитура жаждала попасть до дрожи в коленках.

  Я как раз отловила его в коридоре, куда тот вышел передохнуть от какофонии звуков, непрерывным полноводным потоком изливающихся из юных энтузиастов от музыки.

– Всё так плохо? – расстроилась-обиделась на неутешительный вердикт.

  Овеянный славой и  восторгами фанатов эстрадный полёт, где ещё минуту назад, по моему предвзятому мнению, такой звезде было самое место, неумолимо превращался в пике.

– Нет.

  И объяснил одну простую разумную вещь. Меня бы взяли – какой-никакой голос, идеальный слух, по его мнению, имелся, однако, про мечту о большой сцене с микрофоном наперевес, лучше сразу забыть и не строить вредных иллюзий. Если нет "лохматой лапы" – пробиваться можно только действительно уникальными данными, каковыми я, к сожалению, не обладала. И у них тут таких заурядностей – полный факультет.

  Размазывая по щекам горючую соль, вышла на улицу и добрела до ближайшей кафешки. Разочарование раскалённым углём жгло в груди. Если бы кто-то просто пытался меня отговорить, нудел бы в ухо о бесперспективности профессии артиста и возможных годах карабканья наверх, я бы ещё ух, как поспорила. Но его словам, прямым, холодным и честным, как скальпель хирурга, касаемым именно степени дарования, верилось сразу. Без значительного таланта там делать нечего. Заведомо зная, что ты – посредственность, рассчитывать на какие-то высоты – значит заниматься слепым и неумным самообманом.

  Может я и была натурой увлекающейся, творческой, но не дурой. Отрезвление оказалось болезненным, однако киснуть долго, в силу природного оптимизма, никогда не могла. Да и вообще, всегда считала, что длительное смакование обид и собственных страданий – удел мазохистов.

  Погоревав перед чашкой ароматного капучино, заела поражение нежным пирожным и принялась размышлять об иных перспективах. Тонкое лезвие сказанных слов как будто отрезало от меня тот красивый, но, увы – лишь созданный моим воображением мир. Возможно, если бы решение не принималось так скоропалительно и эмоционально, позже желание всё-таки попробовать могло и вернуться. Но я не дала себе шанса на "задний ход".

  В итоге, мои документы решительно перекочевали на факультет искусствоведения.

  Обо всём этом как-то ненавязчиво, само собой вспоминалось, пока ехала на кладбище. Сегодня – день памяти моего дорогого Лёвушки. Единственного мужчины, умевшего сделать меня по-настоящему счастливой. Пять лет, как его не стало.