Отец с обложки (СИ) - Вильде Арина - Страница 38

— А тебе то какое дело? Зачем ты вообще за мной увязался? — вскрикиваю сквозь слёзы, злясь на весь мир за чертову несправедливость.

— Поехали, — Леон полностью игнорирует мои вопросы. — Я отвезу тебя домой, — он находит мою руку и тянет к машине. Бросает мне на колени бумаги из клиники, которые мне хочется тут же выбросить.

Леон громко хлопает дверцей, выезжает на дорогу. Я, чуть подумав, спрашиваю:

— А мы можем сейчас прямо сдать повторно анализы? Я не могу ждать, Леон. Мне так страшно.

Смотрю на него умоляюще, доставая очередную салфетку из пачки.

— Хорошо, сейчас ещё раз наберу знакомого и попрошу чтобы подготовили все к нашему приезду.

Один короткий звонок и Леон сворачивает с проспекта в обратную сторону. Он выглядит серьезным, напряженным. Словно вся эта ситуация заботит и его. Я сижу рядышком и всхлипываю, ничего не могу с собой поделать, поток слез не остановить.

В клинике нас уже встречают, проводят в процедурную, где после нескольких стандартных вопросов берут кровь на анализ.

Леон о чем-то общается в стороне с доктором, я не прислушиваюсь к их разговорам. Потом я вновь оказываюсь в его машине.

— Отвезу тебя домой. С тобой все будет в порядке? Твоя мама ещё у тебя?

Отрицательно качаю головой.

— Она уехала.

— Может к родным подвезти? Тебе не стоит сейчас оставаться одной в квартире.

— Не хочу никуда. Домой отвези.

Леон тяжело вздыхает, но не спорит. Мы молча едем в сторону моего района. Я отворачиваюсь к окну, полностью изнеможённая прикрываю веки, в голове ни одной связной мысли. Хочется уснуть, а потом проснуться и узнать что мне просто приснился плохой сон. Разве я много прошу?

Я вздрагиваю, когда в руках оживает телефон. Мелодия звучит пронзительно громко в тишине салона.

— Из клиники звонят, — говорю тихо и удивленно, но Леон услышал.

— Из твоей или в которой мы сейчас были?

— Моей.

Отвечать не хочу. Не сегодня. Но Дарья Васильевна ни в чем не виновата, она наверное тоже за меня волнуется.

— Ало, — отвечаю севшим голосом.

— Ксюшенька, у нас тут такое произошло, что я даже не знаю как сказать. Мы взяли новую девочку на работу и она, — женщина прочищает горло, я же напрягаюсь, — в общем, она напутала все пробирки. Не сразу наклеила штрих коды с именами пациентов, запуталась и никому ничего не сказала. Мы узнали это только что, когда анализы беременной девочки пришли шестидесятилетней женщине. Ужасная безответственность, уже готовят приказ на ее увольнение. Так что есть большая вероятность, что у тебя сейчас чужие анализы. Сдай, пожалуйста, еще раз все.

— Хорошо. Спасибо что сообщили, — в груди зарождается лучик надежды. Я делаю глубокий вдох, про себя молясь, чтобы результаты моих анализов и в самом деле оказались ошибкой. Меня немного отпускает.

— Что сказали? — интересуется Леон. На мгновенье я забыла о том где и с кем нахожусь.

Поворачиваю к нему голову, выдавливаю из себя улыбку:

— Сказали, что скорее всего произошла ошибка. Их работница напутала что-то с анализами и мне пришли чужие.

Леон резко сворачивает на обочину и тормозит. Я испуганно смотрю на него, не понимая что случилось. Он вдруг превращается в разъяренного быка. Я пугаюсь от такого перевоплощения, не понимая что происходит и считая, что эта злость направленна на меня.

— Да я их засужу за такое халатное отношение! – он бьет рукой по рулю и я вздрагиваю.

Леон тяжело дышит, злится безумно. Потом делает несколько глубоких вдохов, успокаиваясь. Поправляет ворот рубашки. Я вжимаюсь в спинку кресла и внимательно слежу за ним.

Немного успокоившись, он поворачивается ко мне и говорит:

— Вот видишь, я же говорил, что все будет хорошо. Я более чем уверен, что и в самом деле произошла путаница, — он находит мою руку и сжимает в знаке поддержки.

Я опускаю взгляд вниз. Обескураженно смотрю на наши переплетенные пальцы. Леон замечает мой взгляд и резко забирает руку, понимая, что этот жест лишний.

— Если мои анализы спутали с чьими-то, то мне очень жаль ту девушку. Ведь это значит, что ее малыш болен. Я не желаю никому пройти через то, через что сейчас прохожу я.

— Не думай об этом, Ксюша. Ты не можешь что-либо изменить. Сейчас главное, что твой ребенок здоров. Больше ничего тебя волновать не должно.

Меня режет это «твой ребенок». Хочется выкрикнуть что вообще-то он «наш», но не решаюсь. Тему отцовства мы давно закрыли.

— Да, ты прав, — говорю тихо. — Но все же, вдруг как раз именно мои результаты не перепутали? — мне все еще страшно, я буду спокойна только когда получу свои анализы из клиники, в которую меня привез Леон.

— Если бы было так, тебе бы не звонили из клиники. Поверь, халатность сотрудников – не то что им хотелось бы сообщать клиентам, - заверяет меня Леон и снова выезжает на дорого. — Ты голодна? Хочешь чего-то? Может, заедем в ресторан? Или на вынос возьмем? У тебя вряд ли есть дома еда, ты все еще с гипсом.

— Мне мама приготовила. И домработница. С едой у меня полный порядок, - усмехаюсь я. — Но… не могли бы мы заехать в «Виленд», хочу в их кондитерском отделе чего-то сладенького купить.

— Конечно, как скажешь.

Я вижу холодильные полки с манящими, воздушно-кремовыми тортиками и на несколько секунд забываю обо всем на свете. Поглаживаю живот и направляюсь к ним.

Мне кажется, мой малыш будет таким же сладкоежкой, как я.

Сердце снова сжимается. Это совсем неважно. Главное, чтобы был здоровым. Я не переживу, если с ним что-то случится. Теперь страх, что он может быть больным, будет преследовать меня до самого его рождения.

— Ксюша, — оглядываюсь, услышав оклик Леона.

Я так разогналась, обрадовавшись виду сладостей, что теперь нас разделяет не меньше пяти метров. Он крутит в руках телефон и смотрит на меня:

— Важный звонок. Не могу не взять. Ты пока выбирай и жди меня здесь, хорошо? Никуда не убегай только.

Я послушно киваю, после чего слежу, как он подносит мобильный к уху и принимает звонок.

Мне кажется, или во всем — взгляде, голосе, поведении чувствуется искренняя забота? Это странно, учитывая наши с ним отношения и то, как безжалостно он умеет избивать одними лишь словами.

Об этом непременно нужно подумать, но сначала…

Я снова оборачиваюсь и наконец-то подхожу. Глаза разбегаются, слюнки текут. К своему стыду я осознаю, что до дома торты могут не доехать — я начну есть их уже в машине, если не прямо на кассе.

Снова начинаю себя уговаривать: хороший аппетит у мамы — разве это не признак здорового ребенка? Очень хочу в это верить.

— Что-то выбрали? — продавец кондитерского отдела спрашивает, открывая ящик Пандоры, я же бесстыже начинаю перечислять:

— Да, наполеон, пожалуйста. И еще кусочек красного бархата… И вот этот чизкейк… И лимонный тарт….

— Да вы что, какая неожиданная встреча, — от знакомого пропитанного ядом голоса меня передергивает. По коже мороз. Я ежусь и поворачиваю голову на звук.

Вместо аппетита к горлу подкатывает тошнота из-за волнения, а волноваться мне нельзя.

— Это всё? — слышу вопрос продавца, но смотрю уже не на миловидную располагающую к себе девушку. А на приближающуюся ко мне вразвалочку мать Толи.

— Да, спасибо…

Она смотрит на меня так, будто сама — пуделиха королевских кровей, а вот я — страшненькая дворняжка. Будто это не её сын виноват передо мной за предательство, не он отменил нашу свадьбу, бросив меня разгребаться одной с проблемами, и это я должна перед ними за что-то извиняться.

Я не здороваюсь первой. Екатерина Павловна же останавливается так близко ко мне, что наши плечи соприкасаются. Так, словно ей не хватает места перед широкой витриной.

Разговаривать с ней я не хочу. Смотрю как девушка ловко собирает белую коробку для моих тортов, но взгляд то и дело тянется к Екатерине Павловной.

Она открывается от разглядывания витрины и «одаривает» порцией презрения. Молчит недолго, не выдерживает: