Нерушимые обеты (СИ) - Акулова Мария - Страница 30

Второй нож входит следом за первым. И тоже не больно. Только уже и не улыбнешься. И в розыгрыш не поверишь. Такими словами не разбрасываются. Так же и убить недолго.

– В чем ошиблась? – взгляд Гаврилы скатывается с бледного любимого лица на губы сначала, оттуда по шее, ключицам, кисти к вжавшимся в плечи пальцам. Она напряжена до предела. Его боится, что ли?

– В себе… – ответ заставляет снова вернуться к лицу. Ни черта не объяснила. Нихуя не понятно.

– Полька... – правда и он не очень-то красноречив. Только и может, что обращаться. А она всё кривится. Так, словно неприятно слышать свое имя из его уст. Ей опять что ли о нем наплели? – Я тебя люблю, Поль. Всё хорошо, – Гаврила пытается успокоить тем, что самому кажется важным.

Он её больше жизни и до луны.

А она морщится. Отворачивается. Смотрит куда-то вниз и в угол. Гаврила видит, что крупной дрожью бьет. Взгляд стеклянный. К душе не пробиться.

– Ты заболела что ли, а? – он спрашивает и тянется рукой к женскому лбу. А её как током бьет. Она уворачивается и отступает.

Смотрит твердо. Взглядом тормозит. Потом же как-то сквозь:

– Это не твое дело. Я попросила уйти.

Специально подбирает слова, чтобы звучали пренебрежительно, Гаврила это отлично понимает.

Забыла только, что он не псих с затмевающей всё гордыней. Его таким не задеть. Хоть нахер шли – он не уйдет, если видит, что нужен.

– Поль, давай врача…

Он всё же пытается притронуться ко лбу, чтобы понять, не лихорадит ли, а Поля вдруг вскрикивает:

– Да отвали ты!

Выставляет вперед руки и отталкивает.

Сама же отворачивается, прячет лицо в ладонях, громко дышит.

– Отвали ты… Отвали… Отвали… – повторяет тихо, как будто сама же себе эхо. А Гаврила смотрит в спину и вот сейчас реально страшно тронуть.

– Что случилось? Объясни, пожалуйста, – он просит, готовясь, наверное, ко всему. У неё истерика, только помощь от него не нужна.

Полина отнимает от лица руки, снова обнимает ими себя, но не разворачивается, а смотрит в зеркало. Он тоже. Там встречается с ней взглядами. В её – снова холод. А ему важно понять, что вообще происходит.

До кольца уже похуй. Как-то ясно, что до просьбы замуж выйти они сегодня не дойдут.

– Я плохо подумала, Гаврила. Тогда плохо подумала… Точнее думала вообще не тем.

– Тогда – это…

По коже Гаврилы идет мороз. Он поднимает волоски на руках под рубашкой и забирается внутрь. Чувство такое, будто голым стоишь на холодном вокзале…

Его жизнь сложилась так, что он готов ко всему. Ко всему, сука, но не к этим её словам.

– Когда мы переспали. Это была ошибка. Помутнение. Я тебя не хочу.

После её слов в квартире повисает тишина. Полина не отводит свой безразличный взгляд. Гаврила ответный тоже.

Этот нож уже создан для боли. Безжалостная Полина как бы говорит: нужно было сразу уйти, как я просила.

В последний раз такой жестокой она была еще тогда – в свои девятнадцать, – когда пыталась ставить его на место. Хотя тоже не настолько. За восемь лет поднаторела.

– Нехилые у тебя помутнения…

– Секса хотелось, – она пожимает плечами. Закрывает на миг глаза, сглатывает, а потом снова смотрит на него в зеркало: – Помню, что ты в этом хорош…

– Сука, что ты делаешь? – он и сам знает: зачем-то хочет его унизить. Его, их чувства. Вдобавок ещё и себя. Непонятно только, зачем?

– Сука просит тебя уйти из её жизни. Я передумала, что непонятно? Ты мне не нужен.

– А как же помощь? Тоже уже не нужна?

– Сама справлюсь, – Гаврилу топит в желании сгрести в охапку, на колени опрокинуть и по дурной заднице надавать. Самому, чтобы не надавала жизнь. Но тормозит чувство, что трогать её уже нельзя.

– Что тебе опять папандер твой наплел? – судя по тому, как увеличиваются Полины глаза, дело правда в нем. В Гавриле вскипает адресная злость, Полина разворачивается и хватает с полки телефон.

– Ты или уходишь или я вызываю полицию. Это моя частная собственность, я не звала сюда тебя…

– Думаешь, меня полиция испугает?

– Господи, да уйди ты! Навсегда просто уйди! Я тебя не хочу! Забудь! Живи! Без меня! – в ее взгляде мешаются требования и просьба. Это так странно, что снова возникает желание себя ущипнуть. И уже даже не верится, что совсем недавно хотелось сделать этого, потому что как-то все слишком хорошо.

Это чувство прошло. Уже всё в норме. Снова жопа.

– Поль… Поль… – отступать ей некуда. А Гаврила делает новый шаг. Сжимает плечи, смотрит в лицо. Видно, что ей больно. Непонятно, почему. – Я тебя люблю, слышишь? Объясни нормально, мы всё сможем. Доверься. Знаешь же, я скорее сдохну, чем тебя в обиду дам…

Гаврила понятия не имеет, как больно бьет отчаяньем его искреннее заверение.

«Я скорее сдохну, чем тебя в обиду дам»…

Это настолько правда и настолько кажется неизбежным, что хочется выть. Так, как выла после ухода отца.

Полину окунули с головой в бочку, наполненную вязкой смолой совершенного греха. Преступления. Глупости, стоившей её ребенку жизни.

Она родила бы. Родила бы…

Здорового ребенка убила.

А её убил отец. Ужасной правдой.

Она уже убийца. Ей уже не отмыться. Ей даже сейчас непонятно, как дальше жить. Нужно ли?

Но Гаврила жить должен. И должен не с ней.

– Не неси бред, – Полина душа кровоточит, но на лице – безразличная маска. С сухих губ слетают безжалостные слова.

Поля видит, как сильно и незаслуженно ранит, но выбора нет. В свой тупик она сама себя загнала. Жаль, что он тоже в тупике.

– Услышь меня: я тебя не хочу.

На жестокие слова Гаврила реагирует вспышкой боли в глазах.

Но её Гаврюша… Он же такой… Не сдается.

Делает своей готовностью любить вопреки всему больно-больно. Заставляет всхлипнуть от бессилия и задрожать сильнее, когда мужские руки отпускают плечи, бережно сжимают щеки и не дают увернуться.

Он целует её в губы. Вгоняет в душу по рукоять миллион ножей. Он не знает, кого целует.

Не знает, кому признается в любви.

Он с детства хотел одного – семьи. Встретить девушку, которая родила бы ему любимых детей. А она… Она единственное, что доверил ей, не защитила. Не просто вещь, не какой-то крестик там, а жизнь.

Гаврила без слов просит её бросить дурить. Целует, не дает отвернуться. Опять признается губами в любви, а Полине только хуже и хуже. Хуже и хуже. Она не заслуживает такого.

Она действительно его беда. Он даже не представляет, насколько.

Жмурится, вжимается руками в мужскую грудь и пробует оттолкнуть. Гаврила не позволяет.

Пробует раскрыть ее губы своими. Думает, её глупость удастся сбить сексом. Но липкое чувство страха вперемешку с виной так не победить.

Никак не победить.

И не искупить никак.

– Полька, Полька, Полька… Блять, ну Полька… Нет… – оторвавшись от губ, Гаврила сгребает её в охапку так, будто и сам чувствует, что она просачивается песком. Чувствует и не хочет отпускать.

Покрывает короткими поцелуями щеки, лоб, волосы… Дышит отчаянно и надрывно.

Усложняет и без того невыполнимую задачу.

Она должна его выгнать. Так, чтоб не вернулся.

– Прекрати, – Полина уворачивается от губ и прогибается, пытаясь отдалиться. Запрещает себе же чувствовать вот сейчас тепло. Её снова им топит. Он – её опора. Стена. Любовь всей её жизни. Такой бестолковой. Такой ничтожной.

Он лучшего достоин. Лучше она умрет, чем он.

– Ты слышишь плохо? Я. Тебя. Не. Хочу.

– А чего ты хочешь?

– Не твое дело.

Из Гаврилы шумно выходит воздух. Полина чувствует, как размыкаются мужские руки и к ногам осыпается её мир.

Он её физически отпускает, отходит, ведет по волосам. Должно быть легче, но только выть сильнее хочется. Несколько секунд, когда он стоит к ней спиной, Полина тратит на то, чтобы продышаться через рот и не дать повлажнеть глазам.

Нельзя. Ещё чуть-чуть. Потом… Потом останется поплакать и умереть. Быстро или медленно – вообще не важно.