Вонгозеро. Живые люди (СИ) - Вагнер Яна - Страница 62

— Странные вы люди, — он сказал это беззлобно и даже, пожалуй, с каким-то удивлением, — не по-людски у вас все как-то, ей-богу. У меня там тыщи две с половиной литров еще осталось. Что ж вы не попросили? — И потом уже просто стоял, равнодушно и молча, словно потеряв к нам всякий интерес, в течение всего времени, пока Сережа с Андреем возились с канистрами, и потом, когда была заполнена последняя — и папа, уже опустивший карабин, повторил еще раз «вот видишь, ровно триста, я же говорил — мы лишнего не возьмем», и пока они поспешно распихивали потяжелевшие канистры по машинам, и потом, когда Сережа, вернувшись, но не поднимая глаз, проговорил «может, тебе патроны нужны? для ружья? или лекарства? у нас есть — ты не сердечник, нет? возьми, пригодится — не тебе, может, еще кому-нибудь? нет?», и даже тогда, когда мы уже все закончили и последний раз взглянули на него, стоящего в той же позе, с непокрытой головой, возле стены своего громадного, пустого дома — даже тогда он не произнес больше ни единого слова. Ни одного.

Когда мы выехали на дорогу, ведущую дальше, к Нигижме, пошел мелкий, негустой снег.

Мы ехали быстро — насколько это было возможно по засыпанной снегом дороге, и я поймала себя на том, что все время оборачиваюсь назад, чтобы убедиться, что дорога позади нас пуста; почему-то я была уверена, что человек, приютивший нас в эту ночь и позволивший забрать свое топливо, не бросится за нами в погоню сразу после нашего поспешного отъезда, но вот те, другие, приходившие к нему в дом сегодня, запросто могли это сделать — особенно теперь, когда мы дали им повод, когда мы первыми нарушили правила. Вероятно, эта мысль пришла в голову всем без исключения — и потому до самой Нигижмы мы ехали, не останавливаясь и даже не переговариваясь по рации, несмотря на то что нам срочно нужно было покормить детей, поесть самим и залить наконец топлива в опустевшие баки. Подгонял нас еще и начинающийся снегопад — пока безобидный, но способный в любую минуту набрать силу и преградить нам путь, в этот раз — окончательно.

Если бы не предупреждение старика о том, что Нигижма еще жива, мы бы ни за что об этом не догадались — проезжая сквозь эту темную, настороженно молчащую деревню, можно было предположить, что она уже погибла или что жители покинули ее — мне показалось, правда, что за одним из обращенных к дороге окон мелькнул и пропал какой-то тусклый огонек, но и он запросто мог быть всего лишь отражением наших фар.

— Ты думаешь, здесь кто-нибудь остался? — спросила я у Сережи, и он ответил:

— Не знаю, Ань. Неделя теперь — большой срок, здесь могло случиться все, что угодно, а старик об этом даже не узнал бы. — А я подумала, действительно — что такое неделя?

Две недели назад мы еще были дома — город к тому моменту уже закрыли, но мама еще была жива, и папа еще не постучал ночью в балконную дверь нашей гостиной, чтобы сообщить нам о том, какие мы беспечные дураки; две недели назад у нас в запасе было еще целых несколько дней до момента, когда наш привычный мир неожиданно рухнул — весь, целиком, не оставив никакой надежды на то, что весь этот ужас как-нибудь иссякнет, закончится сам собой, что мы можем просто затаиться и переждать его. Невозможно было поверить в то, что две недели назад в это время мы втроем — я, Сережа и Мишка — наверное, сидели за ужином в нашей уютной, светлой кухне, под абажуром из цветного стекла, и самой большой моей заботой было — что приготовить завтра на обед. Хотя нет, конечно нет, две недели назад мы уже попытались проникнуть в город — и я, и Сережа, и уже начали беспокоиться о тех, кто остался внутри, за кордонами, но надежда — надежда у нас еще была; мы никого еще не потеряли тогда, чужие люди еще не застрелили Ленину собаку, еще не сгорел дотла ближайший к дороге пряничный домик в соседнем коттеджном поселке, и мы ни разу еще даже не задумались о бегстве, чувствуя себя в полной безопасности в стенах своего прекрасного, нового дома. Невозможно представить, что все это было у нас каких-нибудь две недели назад.

Именно поэтому было очень легко поверить в то, что одной недели, в течение которой с Нигижмой не было связи, с лихвой хватило бы для того, чтобы болезнь добралась сюда и погубила всех ее немногочисленных жителей, или те самые появившиеся в округе «лихие люди», как назвал их старик, нашли наконец сюда дорогу; и деревня эта кажется такой безлюдной и мертвой потому, что она на самом деле безлюдна и мертва и нет уже никакого Ивана Алексеича в третьем доме справа, к которому мы даже могли бы обратиться за помощью, если бы у нас хватило теперь на это совести. Правда, все могло быть иначе — возможно, четыре больших, тяжело загруженных автомобиля, издалека заметных на пустынной дороге, заставили обитателей деревни запереться в домах, спрятаться, и сейчас они наблюдают за нами из темноты своих окон, провожая нас глазами: кто-то — с недоверием и страхом, а кто-то, очень может быть, через прицел охотничьего ружья.

— Не нравится мне здесь, — сказала я, поежившись, — поехали быстрее.

— Пап, давай поскорее проскочим, — тут же сказал Сережа в микрофон, словно ждал этих моих слов, и папа ответил ворчливо:

— Не могу быстрее, дорога видишь какая, не хватало еще посреди деревни завязнуть. Не паникуйте, если они сразу на нас не набросились, то дадут нам проехать.

Я смогла выдохнуть только километра через три-четыре после того, как неприветливая Нигижма скрылась за поворотом и пропала, словно ее и не было, и заснеженные, казавшиеся бесконечными поля по обеим сторонам дороги снова сменились густым лесом. В этот момент Андрей сказал:

— Все, ребята, не знаю, как у вас, а я все топливо сжег, бак пустой, больше мы не протянем, давайте остановимся.

— Давай отъедем еще хотя бы километров на пять, — предложил папа, — нехорошо вот так, у них под носом…

— Я последних пятнадцать километров тяну на честном слове. — Андрей говорил тихо, почти шепотом, но слышно было, с каким трудом он заставляет себя сдерживаться и не кричать, — между прочим, я все топливо спалил, пока Лендкрузер ваш вытаскивал, так что если я говорю, что больше мы не протянем, значит, не протянем, — едва закончив фразу, он остановил машину, и нам ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Стоило мне распахнуть пассажирскую дверь, как пес тут же вскочил и попытался даже просочиться между спинкой моего сиденья и боковой стойкой; как только я выпустила его, он немедленно бросился в лес, петляя между деревьями, и исчез, а я с тревогой смотрела ему вслед, думая о том, что неожиданно для себя самой из всей нашей странной компании я выбрала не человека, а этого большого, незнакомого и, пожалуй, даже не слишком дружелюбного зверя, чтобы добавить в короткий список тех, за кого я готова волноваться. Этот список — или, скорее, круг, всю мою жизнь был невелик, а в последние несколько лет сжался катастрофически и вмещал уже только самых близких — маму, Сережу, Мишку, даже Ленка — и та была последнее время скорее снаружи, чем внутри; и дело было даже не в том, насколько им удалось поладить с Сережей, просто с тех пор, как он появился, весь остальной мир как-то обесцветился и отступил, сделался неважен, как будто кто-то отделил от меня всех, кого я знала раньше — друзей, знакомых, коллег — прозрачным, притупляющим звуки и запахи колпаком, и все они, оставшиеся снаружи, превратились в тени на стене, узнаваемые, но не имеющие больше значения. И вот теперь этот желтый, мрачный пес, приходящий и уходящий, когда ему вздумается, заставляет меня искать его глазами, беспокоиться о том, что он не успеет вернуться, и о том, что я не сумею уговорить остальных подождать его.

Я вышла на обочину и, выудив смятую пачку из кармана, на ощупь нашла в ней последнюю сигарету. За моей спиной мужчины сосредоточенно выгружали на снег тяжелые, уютно всплескивающие двадцатилитровые канистры, перекрикиваясь — «Андреич, посвети, я лючок не вижу», «Мишка, хорош, эта последняя, больше не влезет», а я все шла по застывшему краю дороги с незажженной сигаретой в руке и не могла заставить себя остановиться, мне вдруг остро, непреодолимо захотелось отойти как можно дальше, чтобы и свет фар, и человеческие голоса на какое-то время исчезли — ненадолго, хотя бы на минуту, на пять минут остаться одной в этой морозной, свежей темноте; мне просто нужна была пауза после ночи, проведенной с чужими женщинами в тесной и душной комнате, и я сделала пять шагов, десять, когда Сережа окликнул меня: