Все мои лица (СИ) - Шутова Юлия - Страница 4

– Что это?

– Ключ от твоей квартиры.

От моей… Голоса родителей за стеной, тявканье Буси, зеркало за дверцей шкафа.

– Можно я его возьму?

Броненосец пошлепала губами, раздумывая:

– Ладно, бери. А документы я заберу. Выпишешься – получишь.

Удивительно, я не помнила свой адрес. Сама квартира выскочила из памяти сразу, стоило только сжать ключ в кулаке. Куча деталей запрыгала перед глазами: необъятная кровать под стеганным зеленым покрывалом в спальне родителей, папин кабинет с диваном и головой лося над его высокой спинкой, тяжёлая скатерть круглого обеденного стола, красный электрочайник на кухне.

– А где мы жили? Я не помню.

Директриса раздвинула бумаги, вытащила желтый лист:

– Воскресенская, сорок четыре.

В подаренной Африкой косметичке на дне обнаружился разрез, туда, под клеёнку был вставлен кусочек картона, для придания прочности хлипкой конструкции. В эту щель я сунула ключ. Заветный ключик от будущего. У меня есть дом, и я никогда не останусь на улице. Позднее под картонкой появился еще один квартирант – моя собственная банковская карта. У меня появился собственный счет, Броненосец оформила. И там даже были деньги! Я настолько обалдела, что, взяв ее в руки, даже не спросила, сколько.

***

Неделю я была слепой. Повязка закрывала глаза. Олег приходил вечером. То есть мы «виделись» и днем, первую перевязку после очередной операции он всегда делал сам. Брал мою голову, запрокидывал в ярком свете кольцевой лампы, поворачивал туда-сюда, рассматривал свою работу, улыбался или хмурился. Касания его сильных пальцев, тепло его ладоней, его глаза совсем рядом с моими – смесь боли и радости.

Ослепшая, я ждала: перед уходом домой, он обязательно зайдёт ко мне. Он не обманывал.

«Привет. Ты как?» – «Нормально» – шуршание, «др-р-р» пододвинутого стула. Он садился рядом, брал меня за руку и рассказывал свои бесконечные истории. Я не слышала слов. Вернее, не пыталась понять смысл, который они несли. Я слушала голос. Слушала, как музыку. Плыла по нему, тонула, выныривала в крохотных паузах. Чувствовала, как он прикладывает одну руку к виску, не выпуская при этом из второй мою ладонь. Пауза вспыхивала и гасла, я плыла дальше. В замкнутом круге временной слепоты рядом со мной оказался Он, тот самый, вымечтанный мною Он. Придуманный образ обрел плоть и стал Олегом.

Скрежет дверной ручки – кто-то открыл дверь. Мужской голос ворвался веселым щенком:

– Олег, выдь на минуточку.

Моя ладонь освободилась от сладкого плена. «Др-р-р» отъехавшего стула, шаги, «Что, Олежек, очередную барби кроишь? У нас в городе скоро все девки будут одина…», взвизг ручки, дверь закрылась.

Это был мой последний круг. Снимут бинты, и я буду свободна.

Уже завтра, в понедельник.

– Зайка, я тебя отведу в перевязочную, – слегка надтреснутый голос над ухом, – Олег Викторыч решил сегодня снимать. Не терпится, видать, результатом полюбоваться. Держись, —меня тянут за рукав пижамы.

Старшая и по должности, и по возрасту медсестра Маркеловна могла себе позволить лёгкую иронию в адрес молодого хирурга. Ну как молодого? Для неё, пятидесятилетней бабищи, да. А для меня, соплюхи-второгодницы, Олег – солидный мужчина. Тридцать шесть – ровно в два раза старше. Я только рот раззявила в родилке, только первый вдох на этом свете сделала, а он как раз школу закончил, как мне бы нынче полагалось. Школу закончил, в институт намылился, может, влюбился в кого-то в первый раз.

Повязки сняты, но глаза открывать не тороплюсь. Яркий свет давит на веки, беспокоит. Что-то суют мне в руки, большое, холодное, стеклянное.

Зеркало.

Сжимаю его покрепче, чтобы не отшвырнуть рефлекторно, если что. Тихо вокруг. Ждут. Заглянуть в него всё-таки придётся.

У неё распахнутые, чуть удлиненные к вискам глаза. Золотистые радужки – тягучий взгляд. Смотрит, будто тянет ложку из густого меда. Глаза – первое, что видишь. Скулы, щёки, нос, губы, подбородок – безукоризненные линии. Немного портят дело разлохмаченные светлые патлы, условно заплетенные в небрежную коску.

Я её не знаю.

Руки у меня дрожат, лицо за стеклом колеблется. Колеблется полуулыбка.

Поднимаю взгляд на Олега, спрашиваю молча: «Кто это?»

– Это ты, – его глаза смеются. – Нравится?

«Не знаю», – молча отвечаю.

За окном палаты пляшет ветер. Треплет жёлтые кусты, срывает с них листья, носится с ними по дорожкам и, прискучив, швыряет в лужи: «Плывите, тоните, мне всё равно». Ладони мои упёрты в подоконник, смотрю сквозь стекло, слежу за беготнёй листьев. Но краем глаза – за собственным полупрозрачным отражением. Не изменилось ли? Не превратилось ли, как незадачливая принцесса Фиона, обратно в монстра? Новое лицо кажется мне хрупким, тонким, просто плёночкой поверх того, старого, страшного. Я боюсь трогать его руками, вдруг расползется под пальцами, выпуская наружу красные росчерки шрамов. Боюсь улыбаться, вдруг растрескается, осыплется штукатуркой. Может быть, до завтра я привыкну к нему, перестану считать чужим. И вернусь к своей прежней жизни – детдом, школа. Прежней и в то же время новой. Ведь у меня есть не только лицо. У меня есть будущее, ключик к которому спрятан в дно косметички.

– Ну что, зайка, домой? – старшая медсестра басит с порога, тряся бумажками.

– Как домой? Завтра же вроде?

– А чего тянуть-то. Олег Викторыч тебя выписал. Вот, все документики. С собой заберёшь. Тут мне подпиши, – сует мне шариковую ручку, листы ложатся на подоконник, – и вот тут, – наманикюренный ноготок упирается в раскиданные галочки.

– Ну, собирайся, – на круглом, уже начавшем обвисать, лице довольная улыбка, будто это она сделала всю работу, будто это ей я должна быть благодарна.

– А-а-а… Олег Викторович? – я хотела спросить, он что, даже попрощаться не зайдёт, но притормозила.

Но Маркеловна поняла правильно. Улыбка её чуть съехала на бок, стала ехидной:

– Он уже домой уехал. Рабочий день закончен, детка.

Завтра за мной должна была заехать директриса. Не то, чтобы это входило в её обязанности, но Броненосец считала своим долгом встретить меня. Машка тоже собиралась. Все-таки выход на свободу. Некоторая торжественность не повредит. Звонить директрисе я не стала. Сама доберусь, в куртке завалялась полташка, на автобус хватит.

Через полчаса я одиноко торчала на остановке под меленьким дождиком. Белая машина подъехала, остановилась и побибикала. Я не отреагировала. Тогда машина откинула дверцу и выпустила Олега.

– Эй, – он помахал рукой, – забирайся, подвезу тебя. А то промокнешь.

Забралась внутрь, и тут же мне на колени лёг тугой букет бордовых роз.

– Это тебе. Понюхай, как пахнут. Особый французский сорт.

Ненужное объяснение. Взрослый же человек. Я что подумала бы, что он просто подержать просит? Конечно, мне.

Вдохнула густой терпкий запах, с какой-то прелой, кружащей голову нотой. Машина тронулась.

Что было потом, я так и не смогла вспомнить.

Темнота.

Воспитанникам детского дома запрещается: … уходить без разрешения педагогов из детского дома, самовольно покидать его территорию. (Правила внутреннего распорядка для воспитанников детского дома).

Пробуждение. Постепенное обретение себя. Потом окружающего мира. Собирание пазла. Тяжесть одеяла на спине. Нос в мякоти подушки. Руки – одной прохладно, она вылезла из постельной берлоги, другой жарко, она придавлена грудью. Грудь голая. Почему? Я никогда не сплю голышом. Откуда взяться такой привычке, когда всё время, даже ночью, не остаешься одна?

Одна? Я не одна в постели! Поэтому одеяло такое тяжёлое. На моей спине чья-то рука. Порыв – вскочить, вырваться, убежать. Но даже не открываю глаз. Продолжаю собирать кусочки. Воспоминания. Помню ли я хоть что-то?

Подношу букет к самому лицу… Пустота…

Нет-нет, там что-то брезжит. Руки, объятия. Я обнимаю… Кого? Поцелуи. Пальцы бегают по моему телу, как по клавишам рояля. Чьи? Снимают с меня одежду, скользят по коже. От этого мурашки. Что дальше? Не разобрать. Туман, плотный и почему-то бордовый. Багровый. Как розы. Розы? Лепестки сыплются, падают мне на грудь, на живот. Они бархатистые и тёплые, даже жаркие. Жгутся. Становится горячо в животе. Может быть лепестки проникли и туда?