Под знаком феникса (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 2

— Милая ты моя, прости, не срослось…

Горечь невольно вырвалась из глубины души, ощущение такое, будто по сердцу ножом резанули, полностью воткнув рукоятку. И там провернули сталь, чтобы уже наверняка зарезать.

— Так и жизнь прошла, бесплодно и бесполезно, как в пьяном угаре запойного мужика! Эх, повернуть бы время вспять…

Павел Иванович тяжело поднялся со стула, подойдя к окну. Повернул ручку, приоткрыл створку. Наклонился и достал из-под газовой плиты чистую пепельницу, вытряхнул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой. От первой затяжки чуть закружилась голова, он даже ухватился ладонью за подоконник, но вскоре почувствовал себя значительно лучше, и, главное — перестало давить грудь.

Шагать курить на балкон не хотелось, хотя сорок лет он дымил именно там. «Любимая» супруга не терпела табачный дым и постоянно гнала его прочь — зимой на лестничную площадку, за толстую трубу помойного коллектора, летом на балкон. Но идти сейчас, этим заснеженным ранним утром через всю спальню, где на широкой кровати дрыхли десять пудов рыхлого сала с отвисшими брылями щек и тремя подбородками, ему категорически не хотелось. Опостылевшая жена сразу же вскинется — сон у Ларисы Петровны был чуткий, как у сторожевой собаки на привязи — и начнет обвинять его во всех смертных грехах, начиная от Адама и заканчивая соевыми сосисками в ближайшем супермаркете.

Секса с ней лет десять не было, а то и больше — ей врачи запретили, да и как-то заниматься сексом, какая уж тут любовь, по которой сходят с ума поэты, с разжиревшей и сварливой супругой ему категорически не хотелось. Выручали смазливые аспирантки и студентки, ведь всем профессорам с советских времен известно, что супруги стареют, а третьекурсницы никогда. А он все же мужчина видный еще, член Ученого Совета, сорок лет преподавательской работы в университете.

— Может, на хрен послать такую жизнь, она меня просто в гроб вгонит своими скандалами с вечно недовольным брюзжанием…

Трехкомнатную квартиру покойный тесть, в прошлом всесильный 2-й секретарь обкома, на доченьку переписал, чтобы дележа при разводе не случилось. Но деньги есть «однушку» купить, зря, что ли десять лет «заначку» копил. Так что ипотеку или кредита брать не потребуется, двух миллионов заныканных «вечно деревянных» вполне хватит.

Мысль показалась интересной и завлекательной, но тут сердце кольнуло, он потер грудь ладонью — на таблетках давно сидел, лет десять после первого инфаркта. Тогда супруга устроила грандиозный скандал, причем совершенно безосновательно — ничего у него с той смазливой аспиранткой не было и в помине. А жаль — хоть воспоминания бы остались…

— Надо решаться, хватит! Баста! Хоть последние годы поживу как человек, без этих вечных попреков!

Никритин заскрежетал зубами, вспомнив как его «оженили» на третьем курсе. Подстава была конкретной — или под венец, либо с «волчьим билетом» из стен «альмы матер» с долгой отсидкой по статьям 70 и 72 УК РСФСР. Так что понятно, какой выбор он тогда сделал, и шутками тут не пахло, двоих его сокурсников на нары для острастки и посадили, чтоб другим «вольнодумцам» неповадно было. Так что пришлось идти в ЗАГС, тесть подключил связи в КГБ, от статьи «отмазали». И как по накатанной дороге жизнь пошла — аспирантура, кандидатская диссертация, получение просторной квартиры, а еще партбилет в карман, номенклатурная «отоварка» в спецмагазине.

И закончилось все это благолепие перестройкой и распадом страны. Но тесть к этому времени «перекрасился», и ни в чем своей единственной дочке не отказывал, все на внуков надеялся. А та, будучи старше Павла на три года, родить была неспособна — недаром ее втихомолку «переходящим вымпелом» именовали, отчего ему самому частенько было стыдно. Но как то привык к ней и благам, и с налаженным бытом расставаться не захотелось.

И зря — ибо за все в жизни нужно платить, а если не хочешь, то будешь расплачиваться!

— Павел Иванович, я же тебя просила не курить на кухне! Иди немедленно на балкон, а то мои цветы от твоего табака задыхаются! Чтобы подымить на кухне, ты у меня должен разрешения спрашивать, как мы с тобою раньше договорились! Своевольничаешь?!

— Договорились?! У твоей паршивой болонки прав в этом доме намного больше, чем у меня! Ты же, сука порченная, тогда меня подставила специально, на себе оженила, стерва!

Впервые за долгую супружескую жизнь Никитин взорвался, и стал говорить то, что на душе накипело. И почувствовал невероятное облегчение — Лариса Петровна побледнела, отпрянула, увидев перед своей порядком раскормленной физиономией увесистый кулак. Она не узнавала вечно покладистого мужа, которым привыкла помыкать, а у того «тормоза» полностью слетели. Схватил цветок и грохнул его об пол, только земля в разные стороны полетела, засыпав шелковый, в китайских узорах женский халат. Супруга взвизгнула и бросилась прочь с кухни — ей стало страшно. Это как жить с пушистым котиком, который неожиданно оскалил внушительные клыки, и набросился на хозяйку с плотоядным урчанием.

— Сука, какая тварь! Все, на хрен валить надо! На хрен…

Профессор не договорил, осекся и схватился за сердце, покрываясь смертельной белизной. Зрение помутнело, и последнее, что он увидел в своей жизни, это наполненные слезами глаза Эльзы, когда в далеком 1981 году он приехал в Нарву и сказал девушке, что пришлось жениться на другой. И тут, словно черное покрывало набросили на зрение и разум, и Павел Иванович рухнул навзничь…

Майский снегопад в Иркутске

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ май 1978 год. Глава 1

— Паша, милый, что с тобой?! Да очнись же!

Сознание возвращалась медленно, но краешком рассудка Никритин ощутил дикую несообразность, которая может быть в состоянии алкогольного или наркотического бреда с галлюцинациями, или полного сумасшествия. Он слышал голос Эльзы, девичий и громкий, а его трясли за плечи. А еще чувствовал что-то крепкое за спиной, а вот задницу, то место, на которое люди постоянно находят приключения, изрядно холодило. И лицо было мокрым, и за шиворотом — мерзостное и неприятное ощущение, когда по голой спине текут струйки ледяной воды.

— Паша! Очнись!

Лицо обожгла пощечина, потом последовала другая, и гораздо сильнее — голова ударилась о что-то твердое, но деревянное. Было бы хуже, если на том месте оказалась кирпичная кладка или стальная дверь. Но это нехитрое действо при обмороке принесло определенную пользу — мысль заработала, а то казалось, что мозг в желе превратился, в липкий студень.

— Паша, Пашенька!

Голос был Эльзы, никаких сомнений у Никритина не оставалось — даже какие-то нотки истерики послышались, чего раньше в ней, на удивление спокойной эстонке, вообще не замечалось. И тут он краешком сознания понял, что все является полным бредом воспаленного разума — он хорошо запомнил, как в страхе убежала с кухни ненавистная супруга, а память показала Эльзу — это то последнее, что осталось в мозге.

И все, провал!

«Я умер, или в больнице?! Скорее, склеил ласты — потому и брежу, что сижу на холодной земле и слышу голос Эли. Но кто же тогда меня по морде бьет так бесчеловечно? Надо хоть взглянуть, а то и ответить!»

В жизни Никритин, даром что профессор, драться умел еще со школьных времен — куда там без этого. Даже боксом немного занимался, пару лет, это было хорошее дополнение к шахматам — быстрее думать начинаешь, когда четко понимаешь, что драка неизбежна и просчитываешь варианты. Битым быть приходилось, но чаще сам побивал оппонента, и порой не одного — Иркутск не мирная Эстония, и всякого антисоциального элемента в нем хватало, и при царях, и в годы советской власти. А в лихих девяностых» вообще беда — любое кладбище у входа буквально утыкано черными мраморными постаментами в полный рост — там нашли вечное успокоение те, кто возомнил себя новыми хозяевами страны, живя по «волчьим законам», и безжалостно навязывая их другим.