Жалейка - Мельникова Мария - Страница 17

На небе, окруженная багряными всполохами, стояла жуткая, но величественная кровавая луна. Где-то там, в сердце кладбищенского холма, Фросю ждали родители. Девочка боялась только одного – что уже опоздала на эту встречу…

– Фрося, стой! Мы тебя одну не отпустим! Кто знает, что там за передряга может произойти?.. – тревожно зашептал Илья, поймав Фросю за руку.

Они с Лидой уже давно поджидали Ефросинью у кладбищенской ограды.

– Я надеялась, что ты не придешь… – честно созналась Лида.

Вид у нее был взъерошенный и хмурый. Лезть ночью в кровавом свете луны куда-то в самую середину могильного холма, где лежат покойники и полусгнившие гробы, Лиде не хотелось.

– А вам-то это зачем? – удивилась Фрося. – Уходите скорее домой. Вас же не звала жалейка!

– Если по домам, то идем все вместе. Если идем дальше, значит, тоже вместе. Это не обсуждается! – твердо проговорил Илья.

Юноша чувствовал серьезную опасность, сгущающуюся вокруг холма, и не мог допустить, чтобы Фрося осталась одна.

В эту ночь на кладбище собрались почти все жители деревни. Они мало разговаривали между собой, лишь изредка перебрасываясь вопросами. Все были напуганы и скованы ожиданием и полной неизвестностью. Никто не знал, что произойдет дальше, как, когда и где появится вход, куда нужно идти, а главное – что будет ждать впереди.

– А Игнат не пришел?

– Нет, не видать его…

– Жаль… Он всегда все знает…

– И проводил бы.

– Может, сходить за ним?

– Ты пойдешь?

– Нет, вдруг опоздаю…

– И мы не пойдем…

Прошуршали в темноте несколько испуганных голосов, но потом все снова стихло, и были слышны только чьи-то взволнованные шаги и шорохи.

Одни ждали, что разверзнется холм, пропуская их внутрь, другие думали, что вспыхнет зарево и явится некто, кто проводит их на условленное место. Время шло, но ничего не происходило. Ожидание выматывало и лишало людей воли.

Фрося первой услышала далекий погребальный плач дудочки.

– Это моя жалейка! – встрепенулась девочка и побежала туда, откуда лился скорбный звук.

Жалейка звучала со дна могилы Фросиных родителей. Она звала, манила к себе.

Красный свет луны освещал земляные ступени, уходящие глубоко под землю.

– Вот он… вход… – тяжело выдохнул кто-то.

Фрося, не раздумывая, первой стала спускаться вниз. За ней последовали Илья и Лида, затем все остальные.

Спуск оказался долгим и трудным. Ноги то и дело цеплялись за корни деревьев. Чтобы не упасть, приходилось держаться за стены. Иногда руки касались чего-то влажного и скользкого, но скрытого темнотой. Становилось все темнее, и все меньше поступало с поверхности свежего воздуха.

У подножия ступеней начинался тесный тоннель, земля давила со всех сторон, воздуха не хватало. Идти можно было только по одному, растянувшись долгой вереницей. Шли в полном молчании. Никто не смел роптать. Чем глубже они погружались под землю, тем меньше оставалось шансов вернуться назад. Люди сами запирали друг друга в подземелье. Оказавшись здесь, все лишились зрения, характера и воли.

Всё громче и резче звучала жалейка.

Воздух заканчивался. Внутри кладбищенского холма никто прежде не дышал – до сих пор здесь находились только мертвецы, призраки и демоны.

Грудь сдавливала боль, каждый вдох и выдох застревал в пересохшем горле. Мысли тоже пересыхали и путались, и к концу пути уже никто не мог вспомнить, зачем и по чьей воле сюда пришел.

Жалейка оглушала. Ее громкий гнусавый звук полностью заполнял тесное, лишенное света пространство и вселял в людей животный страх.

Проход сужался, но впереди наконец забрезжили красноватые всполохи. Там кто-то был…

В пещеру с огромным истуканом Фросю втолкнули те, кто шел следом.

Здесь было просторно, но почти так же душно, как в подземном коридоре. Все было покрыто толстым слоем пепла и праха. В большом круге мерцающих красных углей стояла фигура, грубо вырубленная из черного мрамора. Огромная голова с вытаращенными глазами и распахнутой пастью практически упиралась в земляной свод. Идол стоял неподвижно, по нему медленно ползали красные отблески огня. Из-за этого слабого движения казалось, что он дышит.

По правую руку от него из земли торчал кол с головой медведя, по левую – жалейка, привязанная к узловатой палке, похожей на посох древних волхвов.

Жалейка пела, хотя никто не вдыхал в нее воздух. Пронзительная, невыносимо скорбная песня продолжалась до тех пор, пока все люди не собрались в пещере. Потом голос смолк, и воцарилась непроницаемая, плотная, давящая на уши тишина.

Люди жались друг к другу. От страха и этой внезапно обрушившейся, гнетущей тишины они боялись издать даже малейший звук, громкий вздох или возглас. Все чувствовали, что оказались не просто под землей, но в ином, подземном мире.

При видимой неподвижности и покое каждый подвергался страшной пытке: чувства находились в смятении, а тела были скованы оцепенением. Хотелось бежать прочь, но невозможно было шевельнуться. Не хватало воздуха, будто неведомая сила, медленно душа, зажимала рот и нос, оставаясь совершенно безразличной и к боли, и к страху.

– Люди, как вы ничтожны… Обладаете неисчислимым богатством, но даже не понимаете этого… Размениваете. Бросаете. Тяготитесь… – Мертвенный, холодный голос обвивал, как змея или невидимые щупальца, каждого пленника, проползая по шее и оставляя на коже ледяной скользкий след.

Этот голос, вызывающий одновременно отвращение и содрогание, принадлежал истукану. Он завораживал и гипнотизировал, рисовал в сознании страшные картины, выворачивая наизнанку человеческую жизнь и выставляя напоказ другую, черную сторону, называя ее истиной.

Истукан говорил о том, что любовь – лишь пустой звук, случайный набор букв. Так же пусты и надуманны другие слова: «дружба», «совесть», «стыд», «сочувствие», «жалость». Но люди готовы заплатить за них такую высокую цену, что развеивают по ветру свое богатство, а то и просто отдают его без остатка.

Каждое слово идола просачивалось сквозь тело, вцеплялось в сердце и в то же мгновение прорастало.

Люди стояли у подножия абсолютного зла и не могли вырваться и убежать, потому что застряли в ловушке.

– Вы останетесь здесь навечно… Это – ваша могила. Вы пришли сюда сами. Вас привела не жалейка, а ваши сожаления, заблуждения и нелепые слова, за которые вы теперь заплатите своей жизнью.

В этот момент земля содрогнулась, и прах, давно потерявший свой вес и прежние очертания, взвился и закружился над головами пленников. Медленно оседая, он погребал их заживо.

– А могли быть всесильными, – холодно и зловеще продолжал истукан. – Человеку подвластен и день, и ночь, он может достичь всего, чего только пожелает. Но не делает этого, потому что сам поселяет в свою душу червей, которые потом точат его изнутри и ослабляют. Люди хотят любить и быть любимыми. Уступают. Сочувствуют. Переживают. Вы недостойны обладать сокровищем, которое получаете даром. Ваши жизни я заберу себе и использую гораздо лучше, чем вы сами. Потому что во мне нет слабости…

– Что происходит?! – сдавлено вскрикнула Варвара, преодолевая онемение ужаса. – Мы пришли сюда, потому что сегодня ночь примирения…

– Примирения не существует. Как только охладевают тела, иллюзии умирают. Они превращаются в тлен куда быстрее, чем плоть.

– Не может быть! Что ты такое говоришь?! Это все ложь! Ложь! – вдруг изо всех сил закричала сумасшедшая Стаська. – Этого не может быть! Я люблю своих детей, я всегда их любила и буду любить! И даже смерть не вырвет эту любовь из моей души! Понял?! Не вырвать тебе из меня любовь! А детки все поймут… они хорошие… они святые! Они меня простят… – шептала она, прижав ладони к груди, оберегая тепло своей негасимой любви.

Пронзительный живой крик материнского сердца будто пробудил всех от окаменения, и в толпе поднялся глухой ропот протеста.