Ржавый-ржавый поезд (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 1

Annotation

Мир "Лисов графства Рэндалл", тридцать лет спустя после окончания войны Железа. Бродячий цирк останавливается недалеко от городка под названием Йорсток...

Ржавый-ржавый поезд

Ржавый-ржавый поезд

Ржавый-ржавый поезд

Ржавый-ржавый поезд

Рельсы время источило, через шпалы мох пророс,

Нотой резкой и фальшивой режет уши скрип колёс.

Кислым-кислым светом поит лунный серп сухую рожь.

Ржавый поезд, мёртвый поезд… Ты его так долго ждёшь?

Луна висела над холмом, как приклеенная, уже больше двух часов.

Время остановилось.

Не то чтобы это сильно меня пугало. В конце концов, я сам искал удобного случая, чтобы сбежать хоть ненадолго из нашего дурдома. Это, кстати, не метафора – кочующий цирк недалеко отстоит от психиатрической больницы. Разница в том, что цирковым клоунам платят за изображение кипящего чайника, а больничных – лечат.

Хотя иногда мне кажется, что там нормальных больше.

Я не люблю конфликтов. И не потому, что не могу постоять за себя, пусть многие из наших считают именно так. В плохой компании очень быстро учишься различать запашок палёного и реагировать адекватно – то есть бить или бежать. Мне ближе второй способ, потому что сразу насмерть бить нехорошо, а по-другому я не умею.

Поэтому мне сегодня и пришлось опять… убежать.

Сначала я собирался подремать пару часов и вернуться, когда кое-кто успокоится. Но меня словно затянуло. Тишина здесь, в ложбине между холмами, была слишком густо пропитана ожиданием; точно корж в торте – коньяком, уже не в удовольствие, а до жжения на языке при каждом вдохе. Запахи немытых звериных вольеров, дыма, ветхой ткани и подгнивающей древесины остались внизу, у реки; там же играла, наверное, и музыка – как в другом измерении. А тут… Я лежал с широко открытыми глазами, весь внимание, но видел только пергаментно-жёлтую луну и слышал только один звук – приближающегося поезда.

Низкий и неприятный, как от лопнувшей струны у виолончели.

Звук будил память – амфигурические образы, хаотическая нарезка из кадров немого кино. Люди и города, настырный вой сирены, чёрные точки бомбардировщиков в светлеющем небе и оранжевые маки в высокой траве… Воспоминания, ниточка за ниточкой, сплетались в блёклый гобелен; а поезд, рассыпая хлопья ржавчины, взрезал его наискосок, и там, из-под лопнувшего полотна, в беспросветной черноте проступало что-то… что-то…

Фш-х-х-х!

Ярко-зелёная вспышка просочилась даже сквозь веки. Я заморгал, приподнимаясь на локте – надо же, всё-таки заснул, как и хотел с самого начала. Под тёмным куполом неба всё ещё таяли цветные искры, в ушах стояло эхо от шелестящего хлопка. Луна мигнула и перепрыгнула сразу с одной вершины холма на другую, пониже и поудобнее.

И я был уже не один.

– Ты здесь.

Волшебник не спрашивал – так, ронял вскользь, отмечая для себя интересующую деталь мира. Так же, как мог сказать: «Вечером будет ливень», или там: «Из этого города надо уходить», или: «К утру лошадь издохнет, а новую мы не купим до самого Лилля». Он редко ошибался – и крайне редко говорил что-то приятное.

Исключением был я. Кажется.

– Рад, что нашёл тебя.

Я зевнул, падая обратно в траву. Теперь, когда хандра отступила, веки слипались и страшно хотелось спать, и не мешала ни липкая рубашка, повлажневшая от росы, ни мелкие камешки под боком.

– Обязательно возвращаться?

Вместо взрослого, делового вопроса получилось жалобное детское бормотание. Не моя вина – это он на меня так влиял.

Если у кое-кого есть милое хобби – исполнять любые твои капризы, то удержаться практически невозможно.

– Репетиция заканчивается, Кальвин. – Волшебник склонил голову к плечу, ожидая ответа. Я фыркнул – глупая отмазка, репетиции давно не нужны ни мне, ни ему.

– Придумай другую причину.

Он подошёл ближе и присел рядом со мной на корточки. Протянул руку, точно хотел дотронуться до лба и откинуть волосы в сторону, но почти сразу отвёл её, так же плавно и неторопливо, как делал всё остальное.

– Так не хочешь возвращаться?

– Мне всё равно.

И это тоже было правдой. Почти.

– Тогда почему ты здесь?

Я зажмурился, раздумывая, как много можно сказать. Нет, конечно, шила в мешке не утаишь, и если глупый клоун продолжит вести себя так же, как вчера и сегодня, то рано или поздно всё выплывет наружу. И тогда проблемы, разумеется, возникнут. И, скорее всего, не у меня. Но и врать сейчас тоже не получится… Волшебник слишком хорошо меня знает.

Похоже, придётся обойтись намёками, и пусть он сам додумывает, если захочет.

– Арон.

– О.

Это было очень короткое и многозначительное «О». Видимо, имя сказало больше, чем я хотел. Или Арон успел растрепать языком о своём «подвиге», или нас кто-то видел. Последнее, учитывая толкотню в лагере, более чем вероятно. И если опять пойдут сплетни…

Лицо у меня, наверное, было более чем выразительное в эту секунду, потому что волшебник счёл необходимым приободрить меня – в своей манере.

– Тебе не о чем беспокоиться, – сказал он, поднимаясь. – Сегодня ты будешь работать только со мной. Йорсток – богатый город. Здесь не любят комедии, здесь любят роскошные зрелища. Дешёвые подделки вроде Арона – это для деревенских простаков. А ты – очень и очень дорогое удовольствие, Келли. Как и я.

В горле у меня запершило.

Да уж. Бесспорный факт.

…От него всегда немного пахло едким порохом фейерверков, железом и сладкой рассыпчатой пудрой из набора для театрального грима. Если взять его за руку и прижаться губами к запястью – там, где есть маленькая щелочка светлой кожи между краешком рукава и перчатки… Не то, чтобы я лично это делал – видел, как это делали другие, даже Ирма, даже та красивая дама в столице, выкупившая наш цирк на день только для себя… Словом, если так поступить, то можно различить очень-очень слабую ноту чабреца – но не больше. Весь остальной волшебник вместе с его запахом, цветом и вкусом спрятан глубоко под ворохами тонкой шуршащей ткани.

– Иди за мной, Келли.

…То есть, конечно, она шуршит, если до неё дотрагивается кто-то из его женщин. Сам волшебник двигается абсолютно бесшумно, текуче, как вода. Вот он тут – а через несколько секунд уже далеко впереди, у дерева. Спина выпрямлена, дыхание спокойное, как у спящего ребёнка, и кисти рук по-прежнему спрятаны в широких рукавах, а широкий подол приминает траву, и из-под края его не видно даже загнутых мысов сафьяновых туфель.

Даже берут сомнения, призрак он или маг.

Я крепко зажурился, отгоняя навязчивый образ, потянулся, затем быстро встал мостик, разминая задеревеневшие мышцы – и, прижав куклу к груди, вприпрыжку помчался за волшебником.

Надо же. Едва не забыл про неё, потому что за мной пришёл именно он.

Хозяин «Удивительного цирка Макди», сам Франк Макди Третий, сидел на козлах крайней повозки и дымил сигарой. Фальшивые усы небрежно торчали из верхнего кармана рубашки на манер накрахмаленного носового платка. А золотой монокль из старых, ещё довоенных времён, наоборот, поблёскивал в глазу, а не болтался, как обычно, на цепочке.

Я хмыкнул – вот точно, не «Франк Макди», а Франт. Отменное чувство позы, как Ирма острит.

…И отменный слух. Хмыканье точно было совершенно лишним.

– Явились, чер-р-рти! – рявкнул Макди. Прекрасно поставленным голосом, между прочим – откуда такой берётся в тощем, костистом теле? У Макди даже усы не растут свои, приходится клеить накладные для солидности. Хотя, на мой взгляд, лошадь с усами – это фантасмагория какая-то. – Повалял мальчишку по травке, Клер-р-рмонт? Нравится? Сор-р-рвали репетицию, мер-р-рзавцы. Выступление тоже сор-рвёте, а?

Этим двум смешным претензиям, насчёт наших мифических особых отношений и насчёт репетиций, было уже столько лет, что я даже раздражения не почувствовал. Тем более что и первая, и вторая – абсолютно безосновательны. И если кто-то, как Арон, продолжает верить – это исключительно его проблемы.