Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Коллектив авторов - Страница 31

Аристарх Иванович Кашеваров шел по Губернской. И такое у него было впечатление, что она, подлая, выползает у него из-под ног.

Вчера засиделись у Водовозова-Залесского, говорили о судьбах России, поэтому пили исключительно водку. Сегодня пенсне на носу Аристарха Ивановича сидело косо, а в глазах стояла боль, тихая и глубокая, как вода в омуте.

Аристарху Ивановичу было тридцать лет, обычно он выглядел на 29, а сегодня — лет на девяносто. Он был адвокатом, но всю жизнь защищал только себя. Покойный родитель оставил ему 2-этажный дом в Кургузом переулке и 13 тысяч годового дохода, от которых Аристарх Иванович сначала хотел отказаться из-за цифры 13.

Батюшка его покойный занимался торговлей: по весне наполнял Н-ской минеральной водой бочки и обозами отправлял во все концы России. Не ведал только покойный, что возчики, лишь выезжали за город, воду выливали, чтоб ни лошадей, ни себя понапрасну не мучить, ехали порожними, а наполняли бочки уже при въезде в тот или иной пункт назначения из местной речонки или, случалось, из придорожной канавы. От этого у потребителей Н-ская вода считалась особенно целебной: так, в Твери пользовали ее при расстройстве желудка, в городе Згунь (у них мыловаренный завод) считали, что нет ничего полезнее при запорах и тягостных мыслях. А москвичи добавляли ее в керосин, от чего лампы горели ярче, но иногда взрывались.

…Трактир Хвостова стоял на Губернской улице прямо посредине, чтобы никто не мог его ни обойти, ни объехать. Редко кому удавалось проскользнуть мимо, но и того ловили проворные половые, предлагали отведать севрюжью уху, налимьи потроха, грибочки-ядрышки, икру такую-сякую-всякую, ну и для аппетита что пожелаете — рябиновой, можжевеловой, на огурцах настоянной, на тыквенных семечках, на солнце на подоконнике, но особенно хороша наливочка «Хвостовская» — на слезе сиротской, вдовьей, в подвале темном не один год выдержанная. Такой наливочки хряпнешь, и аж шея вытягивается то ли от страсти, то ли сама в петлю лезет.

Хороши бывали также бекон, расстегаи, расплюй, копчености всякие, маринады, но лучшее, что было в трактире, это, конечно, самовар. Огромный, как удивление, сопящий, как паровоз или даже как кит, потому что было в нем что-то живое, и кипяток он отдавал, как кровь свою. Жара от него в трактире была неимоверная, бывало, зимой и печи не топили. Куда он потом подевался, этот самовар? Уже при советской власти, в 25-м году, председатель горсовета Иван Терентьев искал — хотел электростанцию сделать на самоварной тяге — не нашел. И позже любители старины — коллекционеры искали, сколько старух обошли, чего только им не предлагали, а самовара не смогли сыскать. Узнали только, что самовар был медный, а вода в него заливалась холодная…

Кашеваров вошел в трактир, а его ждут уже с подносиком. А на подносике бокальчик специальный опохмелочный — емкость в самый аккурат, вес нулевой, прочность, — выделанный в свое время из дамасского клинка капитана Полосухина.

История клинка-бокальчика проста и поэтична: много-много лет назад молодой юноша Салтык полюбил красавицу Зульфию. Любовь юноши была столь велика, что смотреть на него приходили люди из дальних стран: тянулись караваны из Бухары, Египта, Александрии, привозили хлопок, урюк, тесьму… Так в городок, где жил юноша, попал кусок железной руды. Но сколь велико было чувство юноши Салтыка, столь было оно и безответно. И тогда влюбленный решил убить себя, чтобы хоть этим доставить радость своей избраннице.

Восемь дней и ночей ковал он клинок, придавая ему гибкость стана возлюбленной, остроту ее взгляда и прочность отказа. На девятую ночь, когда клинок был готов, возлюбленная Салтыка вдруг заболела и умерла.

После этого о судьбе клинка ничего не известно вплоть до второй половины XIX века, когда капитан Семеновского полка Полосухин выиграл его в карты у поручика Пуха. На спор, что сталь дамасская, поручик заложил клинок в пушку и выстрелил. Хоронили Пуха со всеми воинскими почестями.

Хозяин трактира Хвостов получил клинок от капитана на ярмарке в Нижнем Новгороде. До сих пор Хвостов вздрагивает, вспоминая, как снежным утром к нему в трактир вошел совершенно голый заиндевевший человек с клинком в руках и попросил взамен опохмелиться и штаны.

Поначалу клинком рубили мясо на кухне, но потом стали замечать: то мясо костлявое, то с тухлинкой… И тогда Хвостов решил, от греха подальше, сделать из клинка бокальчик. И что удивительно, хоть трактирщик и не знал историю любви юноши Салтыка, но бокальчик получился на редкость какой-то крутобокий, изящный, притягательный.

Аристарх Иванович опорожнил бокальчик, сел за столик под фикусом и почувствовал себя словно в какой-нибудь Флоренции. С другой стороны растения, пряча лица за широкими листьями, сидели двое.

Кашеваров наполнил стопку, наколол на вилку грибочек, вздохнул и… перекрестился. В Бога он не верил, потому что однажды в юности со вершил нехороший поступок, ждал кары небесной и не дождался, но перед трапезой крестился всегда для аппетита.

Те двое, за фикусом, пили чай. Один из них, глядящий исподлобья даже на баранки, был старый разбойник Чашников (кличка Чашка). Мальчонкой еще он попал к Дубровскому, был на каторге, бежал, опять гремел кандалами. На волю вышел, когда уже ни соратников, ни крепостного права.

Второй — Клюквин, человек идейный, из дворян. Кончил, как он говорил, два университета. То есть взорвал. Лицо у него было, словно он поджидает, когда ему удобнее схватить вас за горло. Роста он был высокого, но сутулый, потому что прятал лицо. Его разыскивали по всей России. Было арестовано три тысячи Клюквиных, а его так и не поймали. Впоследствии его поймает ЧК, и о дальнейшем жизненном пути Клюквина уже ничего не известно.

— Позор! — шипел Клюквин. — Лучшие люди уже действуют, а мы?! Сидим сложа руки!..

Чашников убрал свои кулаки под стол, моргал виновато.

— Истинные сыны народа не жалеют своих жизней, а мы распиваем чаи!..

Чашников подавился баранкой, закашлялся.

— Интересно, что они ставят своей целью? — гадал Клюквин. — Какая у них программа?..

«Прог-рам-ма… — думал Чашников, — перерезать всех богатеев, вот те и вся программа! Пустить им кровя по всей Руси-матушке, и — вся идеология! А то напридумывали черт-те что, прости господи!»

Чашников потянулся к баранкам, но руки не донес, мурашки россыпью пробежали от поясницы до затылка. Кожей почувствовал старый разбойник — следят!

Половой Щиплев наблюдал в щелочку из посудомойки. Все было подозрительно — звуки, запахи. Особенно фикус, самовар и господин под фикусом. Уж очень радостно он ел, несмотря на то что в городе третий день траур по выбитому зубу губернатора. Как-то не по-нашему он ел: без жадности, на брюки и на пол ничего не ронял… И раньше Щиплев встречал этого господина, и теперь с ужасом убеждался, что он и раньше вызывал у него подозрения.

Ладони зудно чесались. «К деньгам!» — возбужденно думал осведомитель Щиплев. И не знал он, простофиля, что супружница его Елизавета каждое утро, когда он еще спит, натирает ему ладони солью, чтобы побольше брал чаевых.

Чашка сидел, напружинившись, по количеству и размеру мурашек пытаясь определить силу опасности. Клюквин соображал: «Сдает старикан — вон как долго за баранкой тянется!»

Хлопнула входная дверь, и в трактир с конским топотом ввалилась толпа полицейских. И не успел Чашка отдернуть руку от баранок, не успел Клюквин выхватить револьвер, как схватили они зазевавшегося Кашеварова и поволокли к выходу.

— А мы без-дей-ству-ем!.. — застонал Клюк вин и обхватил голову руками, словно хотел оторвать ее и швырнуть вслед полицейским, как бомбу!

Губернский город Н. располагался между трех холмов в пологой впадине, сделанной метеоритом «Колючий» в 1799 году. Название Н. дал ему лично император, а основание положили любопытные, сбежавшиеся посмотреть.