Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени - Гнилорыбов Павел Александрович - Страница 34

В управлении медицинской отраслью некоторое время сохранялось двурушничество – в Москве находился Аптекарский приказ, а в Петербурге – Аптекарская канцелярия. Вскоре была создана единая Медицинская канцелярия, и реорганизованной структуре передали для выращивания лекарственных растений Вороний остров на окраине Петербурга. Там же в 1718 году была основана «инструментальная изба», первая в стране мастерская по производству хирургических инструментов.

Растет число госпиталей, они открываются не только в Москве, но и в Петербурге, Кронштадте, Казани, Астрахани, Ревеле. Были разрешены частные аптеки. Церковь создавала «странноприемницы и лазареты» для людей «престарелых и здравия весьма лишенных». Медицинская канцелярия старалась бороться с шарлатанами – по России слонялось немало «бродячих лекарей», которые гарантировали своим клиентам чудодейственное избавление от всех болезней. С 1721 года каждый врач должен был проходить освидетельствование в Медицинской канцелярии.

Доктор Эрскин (Арескин), заведовавший в России медицинской частью, в 1710-е годы принял ряд мер для поиска минеральных источников. На Кавказе нашли воды, оказавшиеся «весьма целительными во многих болезнях». Врач Шобер назвал их Петровскими. Под Петербургом, в имении графа Кушелева-Безбородко, обнаружился источник с высоким содержанием железа, воды которого «полезны слабонервным». Воды в Карелии были открыты благодаря заводскому уряднику Ивану Рябову. Он «первый вылечился этими водами от тяжкой болезни» и в награду «за объявление сего, что первый знак лечения на нем означился», был освобожден от податей. Кончезерские марциальные (железные) воды в Олонецкой губернии использовал сам Петр и его приближенные. Чуть позже опубликовали специальное «дохтурское определение», разъяснявшее правила использования минеральной воды. Всякий, кто прибывал на первый российский курорт, должен был несколько дней отдыхать, параллельно принимая воду и лекарства, «как лекарь рассудит», и сочетать лечение с пешими прогулками. Часа через три после приема воды больному полагался обильный обед с чаркой анисовой водки или двумя рюмками бургундского вина. Отдыхающим советовали не экспериментировать с квасом, кислыми щами и брагой, но для утоления жажды «легкого самого пива пить по малу не запрещается». В первой четверти XVIII века в Олонце поправляли здоровье россияне самого простого звания. О солдате Семене Лихачеве писали, что он «…18 дней оной воды пил и получил себе совершенное здравие»[6]. После смерти Петра марциальные воды постепенно стали забываться.

В XIX веке вся русская богема ездила на курорты, но начало этой традиции, похоже, положил первый император. В 1717 году Петр поправлял здоровье в Спа: «Хотя его величество пользовался в прежние времена водами в других местах, но нигде не нашел таких, которые бы ему принесли столько пользы». В память о своем пребывании в Спа император приказал изготовить мемориальную доску.

Петр сделал российскую медицину весьма прогрессивной: создавались учебные заведения, выписывались врачи из-за границы, появились первые дипломированные медики российского происхождения. Но реформы, инициируемые сверху, доходили до населения с большим опозданием. Даже в середине XVIII века в империи были заняты только 26 мест городских лекарей из 56. Жители некоторых городов ходатайствовали об упразднении должности, потому что не видели в ней надобности. Основными средствами лечения оставались жарко натопленные бани, заговоры, травы и настои. Недоверие к официальной медицине сопровождалось суевериями и относительно благоприятными условиями для распространения эпидемий и инфекционных болезней.

Санитарное состояние русского города в первой половине XVIII века оставалось далеким от идеала. «…Какая грязь в домах, площади которых огромны, а дворы грязные болота», – сокрушалась Екатерина Великая уже на исходе восемнадцатого века, осматривая Москву. Впрочем, во время правления Петра Великого было выпущено несколько указов, посвященных борьбе с мусором. В 1709 году жителей Москвы предупреждали, «…чтоб они с дворов своих навозу и мертвечины и всякаго помету в улицах и в переулках не метали, и во всех улицах и в переулках навоз и мертвечину и всякой помет отчистили б, и возили б за Земляной город, от слобод в дальныя места, и засыпали землею». В марте 1712 года власти стали требовать, чтобы от каждых 10 московских дворов избирался специальный человек «для надзора за чистотою на больших улицах и по проезжим переулкам». Мусор полагалось вывозить «за Земляной город в поля вдаль».

Грозные слова о чистоте приходилось периодически повторять. В 1722 году выходит «Инструкция Московской полицмейстерской канцелярии». Жителям Первопрестольной указывали «на реках на Неглинной и Яузе никакого помету и сору бросать не велеть и того смотреть накрепко, и чтоб на улицах никакого помету и мертвечины не было». Горожанам полагалось убирать мусор и чинить булыжные мостовые «утром рано, покамест люди по улицам не будут ходить, или ввечеру». Нарушителей собирались штрафовать и бить батогами. Внимание было приковано и к уличным торговцам: «Носили бы белый мундир и наблюдали бы во всем чистоту».

Эпидемии в довольно скученном и тесном городе распространялись очень быстро. Упоминавшаяся выше инструкция призывает жителей «объявить, ежели у кого в домах от чего Боже сохрани, моровая язва и прочая прилипчивая болезнь явится». Для осмотра больных посылались врачи, «дабы те болезни не размножились». Волна «морового поветрия» обычно начиналась на Балканах или в Восточной Европе, а потом попадала в центральную Россию. Не последнюю роль играло участие России в военных конфликтах – так, после Полтавской битвы чума вспыхнула в Польше, затем переместилась в Скандинавию, и Петр в лице болезни нашел врага «опаснейшего, нежели шведские армии»[7]. Часть русских войск затем отправилась в Прибалтику, где болезнь выкашивала население Риги и Ревеля. Сообщения о чуме часто попадали на страницы газеты «Ведомости». В 1705 году россиянам сообщали, что «в Ярославле сто пятьдесят человек в одной ночи умерли». В 1710–1711 гг. чума фиксируется в Киеве, Чернигове, Пскове. Власти реагировали довольно оперативно: армейские части располагали на достаточном расстоянии друг от друга, а в городах (в том числе Москве, Коломне, Калуге, Туле и Твери) учредили заставы. Всякий путник должен был показывать документы и подорожную, а если путешественник следовал из города, где свирепствовал мор, то его не пропускали вообще. «А кто тайно проедут, и таких имать и вешать». Письма из «чумных» мест полагалось несколько часов держать «на ветре», а затем окуривать можжевеловым дымом. Болезнь затем возвращалась в южные губернии в 1718–1719 годах. С началом эпидемии полагалось учреждать круглосуточные заставы на въезде в города, а дома, куда проникла болезнь и где не осталось никого живого, сжигать вместе с вещами («со всем, что в оных есть, и с лошадьми и с скотом, и со всякой рухлядью»). Самая страшная волна чумы придет в Москву в 1770-е годы. Чувство страшной растерянности от ожидания болезни передал Пушкин:

Оспа тоже не щадила людей. От нее в 1719 году умер Петр Петрович, сын первого императора от Екатерины I. Ему едва стукнуло три года. Оспа в 1730 году забрала жизнь Петра II, последнего мужского представителя династии Романовых по прямой линии. Прививки получили распространение только с конца 1760-х годов, при Екатерине Великой. Оспа чрезвычайно уродовала спасшегося человека. Оноре де Бальзак в «Герцогине де Ланже» приводит слова одной из героинь: «…Оспа для нас, женщин, та же битва при Ватерлоо. Только тут мы узнаем, кто нас истинно любит». От болезни пытались спастись с помощью довольно странных обрядов. Детей наряжали в праздничную одежду, отправляли их к больному, заставляли кланяться и приговаривать, обращаясь к невидимой женщине: «Оспица-матушка, прости нас, грешных!» Затем больного полагалось три раза целовать[8]. Интересный способ избавления от эпидемий приводит Лажечников в романе «Ледяной дом», посвященном, правда, уже 1740-м годам: «Девки запахивают нить кругом слободы; где сойдется эта нитка, там зарывают черного петуха и черную кошку живых. Впереди идут две беременные бабы, одна, дескать, тяжела мальчиком, а другая – девочкою. Немочь будто не смеет пройти через нить». Малярию (ее называли «трясухой», «лихоманкой») в XVIII веке лечили хиной, но снадобье было дорогим, и пользоваться таким лекарством могли только представители высших слоев. Простой народ практиковал обряды и заговоры. На севере подходили к осине со словами: «Осина, осина, возьми мою трясину».