Сон-трава. Истории, которые оживают - Воздвиженская Елена - Страница 45

– Скоро всё у нас будет хорошо, – ответила ей мама, – И ножки болеть не будут, и глазки.

Священник приступил к Таинству. Полетели молитвы под купол храма, отражаясь под его сводами, и расплываясь повсюду. Лики святых взирали с икон на маленькую девочку, которая скоро станет христианкой.

– Крещается раба Божия Фотиния во имя Отца и Сына и Святаго Духа, – произнёс священник трижды, погружая девочку в большую купель.

После того, как Светлана присела и встала в третий раз, все вздрогнули. Густое чёрное облако взвилось вверх от её макушки, с шипением пронеслось по храму и вылетело в распахнутые двери. Пахнуло смрадом под сводами, зловонием и мерзостью, и пропало. Девочка вздрогнула, будто по телу её пробежала крупная дрожь и стихла. Присутствующие стояли не в силах вымолвить ни слова, лишь старенький священник громче запел молитву и улыбнулся, широко перекрестившись.

– Вот и новый христианин пришёл в мир! – возвестил он родителям радость, – Теперь живите по-Божьи, приходите к нам в храм, мы всегда вам рады!

– Мама, папа, смотрите! – вдруг закричала Светочка, на груди которой поблёскивал серебряной звёздочкой крестик на гайтанчике.

Все повернули головы в ту сторону, куда указывала пальчиком малышка, но ничего не увидели.

– Что там, дочка?

– Ну вот же дяденька в белом платьишке, у него голова светится, смотри, он летает! Он такой смешной, улыбается мне.

Батюшка улыбнулся:

– Господь сподобил её увидеть своего Ангела. Вот, милая, не огорчай теперь его, чтобы он всегда улыбался.

– Светочка, а ты что, видишь? Глазки не болят больше? – взволнованно спросила Инна.

– Нет, ни капельки, – звонко ответила малышка, – Я всех-всех дедушек вижу, которые на стенах нарисованы. Они тоже смотрят на меня и улыбаются.

Инна отвернулась и заплакала от радости. Вячеслав обнял жену.

– Батюшка, а с домом этим что нам сделать?

– Сожгите его на пустыре каком-нибудь. И молитву прочтите. Псалом 90-ый. Всё будет хорошо, не бойтесь лукавого, с вами Бог.

***

Светочке исполнилось восемнадцать. Она забыла про тот домик, но навсегда в памяти её остался тот светлый миг, когда она увидела своего Ангела-Хранителя. Она точно знала, что Бог есть.

Отучившись в школе, она поступила в медицинский, чтобы нести добро людям, лечить деток. А вскоре вышла замуж за священника. А за кого и выходить, когда всё детство она провела при храме! Кстати, тут же вырос и её будущий муж. Это был внук того самого старенького священника, крестившего Светлану и приведшего её с родителями к Богу.

Домовой

– Маменька, да не брешу я, видел я его! Сам махонький, с ладошку, с веничком, ка-а-а-ак махнёт на меня, я весь в золе сразу стал, пока глаза протёр, его уж нет! Не полезу больше в печку мыться!

Авдотья обтирала младшенького, Кузьму, которому вот только пошёл пятый годок, мягкой ветошкой. Раскрасневшийся от жара мальчонка тараторил без умолку, а началось всё с того, что семья этим вечером собралась помыться.

Печку с утра жарко протопили, золу выгребли, да под вечер и принялись за банные процедуры, вернее печные. Зимой-то оно так сподручнее. Старшие ребята сами помылись. Запарила им Авдотья трав в котелке, чтобы обтереться, да яичной воды навела для мыльности. Ну а младшенького, Кузьку, с собой взяла в печь, да как помылись, вперёд вылезла, да буквально на минутку отвернулась, чтобы полотенчишко чистое взять для сынишки, а он уж весь в золе. Вылез весь чёрный! И где только набрал? Ведь всё выскребла Авдотья, всё вычистила. Вот ведь пострелёнок! Да нет, чтобы сознаться, так ещё и сочиняет.

Усадила Авдотья сыновей за стол, чай пить, мёду душистого поставила, хлеба. А Кузька всё не унимается, губёнки надул обиженно:

– Вот не верите, не верите, да? А я видел его! Это печной дух.

– Не бывает такого, – возразил меньшого старший Васятка, вихрастый и круглолицый мальчишка, лет девяти.

– А вот и бывает! – распалялся Кузька.

– Домовой это, вот кто, – сообразил средний брат, Ванюшка.

– А вот и не домовой, – спорил Кузьма, – Того я знаю, он старенький и с бородой, во-о-от такенной, а этот дядька с усами!

– Знает он, глядите-ка вы, – засмеялся Васятка, – Прям на короткой ноге они.

Кузьма засопел ещё сильнее и на глазах блеснули слёзы:

– Ну и не верьте, а когда вас дома нет, домовой выходит из угла и пол метёт. А этого я первый раз вижу, который в печке. У-у! – погрозил он пухлым кулачком, – Ещё и золой мажется, насмешник!

– Будет вам над маленьким смеяться, – осадила Авдотья сыновей, – Вот придёт отец, расскажу ему про вас.

Васятка с Ванюшкой притихли и молча принялись пить душистый чай, отхлебывая из чашки горячий отвар, и макая хлеб в янтарный, тягучий мёд, пахнущий летом и лугом. Кузька ещё малость повздыхал, покосился обиженно на старших и тоже взял чашку.

– Ох и выдумщик он у нас, отец – шептала Авдотья мужу, накрывая на стол, когда ребятишки уже крепко спали на полатях. – В печке мыться больше не стану, бает, там печной дух какой-то с веником. Изгваздался весь в золе, пока я полотенчишко искала, ну отвернуться нельзя, только было намыла его, напарила, а он опять весь чёрной. То он с домовым в прятки играет, забавляется, пока мы в поле да огороде, то ещё что. И в кого он у нас такой выдумщик, не знаю.

Муж Захар сидел напротив жены и хлебал похлебку большой деревянной ложкой. Выслушав жену и отломив знатный кусок от каравая, Захар, помедлив малость, ответил:

– А ну как не выдумывает?

– Да ну, Захар, ну сказки всё это, что ты! – отмахнулась Авдотья.

Муж улыбнулся хитро и сказал:

– Поди и я видел этого домового…

– Брешешь? – всплеснула руками Авдотья.

– Чего мне брехать? Я, почитай, в этом доме вырос, тятю с мамкой в последний путь отседова проводил. Матушка, между прочим, тоже его видала. Ну да я не о ней. Я когда маленьким-то был, мать с отцом уйдут, бывало, а меня со старшими оставят. Тем больно охота со мной вошкаться, посидят малость да сбегут на улицу, меня дома запрут. Вот я и ревел поначалу.

Однажды сижу так, реву, а из-за печи выходит кот, большой такой, толстый, полосатый. А у нас такого не было. Испугался я. А кот ко мне. Трется спинкой, мурлычет, после набок свалился и лапками так умильно задергал, что я не сдержался, и про страх забыл, ну и давай хохотать. А кот и рад. Вскочил, спинку прогнул, и будто вот, право, улыбается. Чего смеёшься? Как есть говорю.

– Да не смеюсь я, не смеюсь, – ответила Авдотья, пряча улыбку, – Чего дальше-то было?

– Так вот и сказываю. Несколько дней кот этот со мной играл и ласкался. И я уже и реветь перестал, напротив, ждал, когда все уйдут. Кот-то при других не показывался. Ну а вот значит, как прошло несколько дней, тут-то он мне в настоящем обличье и показался.

– Кто – он?

– Да ты меня вовсе что ли не слушаешь? Домовой, конечно, кому ещё быть.

– Слушаю, слушаю, не серчай.

– Так вот, раз вышел он вот эдак-то из запечья, подошёл снова ко мне, потёрся ласково, а после как перекувыркнется через голову, да тут и стал дедом таким махоньким, а борода пышная да белая. Я аж рот разинул. А он мне подмигнул эдак хитро и пошёл по кругу вприсядку, шёл-шёл, а как до меня дошёл, так и пропал. С той поры нет-нет да и показывался он мне. А вот как подрос я, так и не встречал его более. Он, видать, только малым детям, вон навроде Кузьки нашего, показывается.

– Ну и чудеса, ты говоришь, отец, так выходит, что и печной дух тоже есть? – подивилась Авдотья, – Ну, доедай да спать пора.

***

В тот день неспокойно было на сердце у Авдотьи, поехали они с Захаром с раннего утра на ярмарку в город, повезли молоко да масло, творог да сметану на продажу, яичек подкопила Авдотья целую корзину, Захар дичи в силки наловил.