Сон-трава. Истории, которые оживают - Воздвиженская Елена - Страница 29

Подбежавший мужчина собирал рассыпавшиеся по тротуару яблоки из пакета, какая-то женщина склонилась над ней и что-то спрашивала, но в ушах гудело, всё вокруг плыло, голова кружилась от нестерпимой боли в ноге.

– Ой, у неё кровь, вызовите скорую – верещала полная женщина в пестром платье, кто-то достал телефон.

***

– И как только вы так умудрились, милочка? – цокал языком врач, когда Вероника отошла от наркоза в палате, – Упасть, ну практически на ровном месте, и получить открытый перелом, сотрясение головного мозга и рваную рану головы разом!

– Мужу позвоните, – слабо прошептала Вероника, – Я уже в полном порядке.

– Да уж вижу, что в порядке! А муж уже здесь, ему из приёмного покоя ещё позвонили. Ну что же, будем пока лечиться, завтра вас ещё разок осмотрит невропатолог, а пока лежим, соблюдаем покой. Операция прошла хорошо, осколки соединили, пришлось пока поставить аппарат.

Вероника с горечью взглянула на свою ногу с торчащими из неё спицами, вот тебе и майские праздники.

***

Когда сняли спицы и провели вторую операцию, врач разрешил выходить в коридор на костылях. Вероника потихоньку прыгала на одной ноге, стараясь побольше двигаться, не залёживаться в палате. Здесь она и встретила однажды этого мужчину. Преклонных уже лет, лицо покрыто морщинами, невысокого роста, со щетиной на лице, редкие седые волосы уложены набок, задумчивый, глубокий взгляд, дрожащие пальцы.

– Выпивает? – подумала про себя Вероника, когда мужчина впервые подсел к ней на диванчик в коридоре. И тут же стыдливо одёрнула себя, укорив за осуждение и скоропалительные выводы.

– Что читаете? – спросил мужчина.

– «Зулейха открывает глаза», новый бестселлер, роман Гузель Яхиной, она из Казани, – зачем-то пояснила Вероника.

– Вот как. А я всё больше классику. А с ногой-то что?

– Да вот, упала, буквально три ступеньки не смогла перешагнуть, как нормальный человек, – рассмеялась Вероника, – Да я всю жизнь, честно говоря, была неуклюжей. Мама даже забрала меня из детского садика, потому что я вечно попадала во всякие ситуации. Однажды даже повисла на веранде, зацепившись пояском платья за угол крыши. Невысоко, конечно, метра два там, но для ребёнка вполне себе даже высота. В наше время воспитателя бы по судам затаскали, а тогда с этим проще было, люди понятливее что ли. Мама решила, что не стоит больше искушать судьбу и решила работать на дому, чтобы я была под присмотром.

– Да, значит вы с детства хулиганка, – улыбнулся мужчина. Улыбка его была грустной и какой-то даже печальной, – А кем же работала мама?

– Она была швея, – Вероника помолчала, – Шесть лет назад мамы не стало.

– Простите.

– Всё нормально. Как говорила мама, это всего лишь жизнь, так и должно быть, старые листья опадают, чтобы дать дорогу новым. За осенью всегда приходит весна. Мне её очень не хватает.

– Мудрая была ваша мама.

– Очень. Она вырастила меня одна. Отец бросил её, когда узнал, что она забеременела. Но мама справилась. Правда замуж больше так и не вышла. Не смогла больше никому поверить, как она сказала.

Оба замолчали.

– Однажды я поступил так же, как твой отец, – проговорил, спустя несколько минут молчания, мужчина.

– Молодой я тогда был. Двадцать лет мне было. Когда она сказала мне, что беременна, я испугался. Как жить будем, думал я. И я смалодушничал. Предложил своей девушке сделать аборт. Мы поссорились. Прошло месяца два. Я сходил с ума. Она не шла у меня из головы. И я принял решение, что плевать, как нибудь выдюжим, буду работать по ночам. Пришёл к ней. А она встретила меня холодно. Мама, говорит, твоя была уже у меня. Денег дала на аборт. А я, говорит, её послушала. Так что нет больше никакого ребёнка. Убила я его. Спасибо вам, что жизни научили да на путь наставили. Вот так она мне ответила…

Мужчина замолчал, в глазах его стояла невыразимая, щемящая тоска.

– А ведь сейчас моему ребёнку было бы почти сорок лет.

– Что прошло, того не вернуть, – Вероника положила свою ладонь поверх его ладони, она была грубая и местами в шрамах, – Я своего отца давно простила.

– Вы правы, конечно, – ответил мужчина, – А вот теперь мне под шестьдесят, жизнь почти прошла, можно сказать. И я, слава Богу, своё получил. Ответил за свой грех.

Вероника постеснялась спросить, что же случилось с ним, а тут как раз и медсестра позвала её на перевязку.

***

– Вы бы поменьше общались с этим пациентом, – сказала медсестра, ловко бинтуя Вероникин голеностоп.

– А что с ним не так?

– Он к нам с улицы поступил. По скорой. Бомж он. Хотя квартира есть. Да сынок единственный пьёт по-чёрному, несколько раз избивал его, он к нам в травматологию не впервые уже поступает. Жаль его, конечно, но что поделать. Подписал, говорят, на сына квартиру, а сын вот как с ним… А теперь вот сынок и вовсе его из квартиры выгнал. Второй год бомжует. Может заметили, трёх пальцев у него нет на левой руке? Прошлой зимой отморозил.

В груди Вероники шевельнулось нечто, что поднималось всякий раз, когда она видела или слышала то, что было противоестественно её мировоззрению, сначала медленно, словно тлеющий уголёк, а затем всё более и более разгораясь и превращаясь в бушующее пламя. В такие минуты ей хотелось, взяв в руки знамя, выступить из окопа и пойти против врага, ведя за собой товарищей.

В последний раз она испытывала подобное чувство, когда Лерка притащила домой собаку со сломанной лапой и отрезанным хвостом. Какой-то живодёр истязал бедное животное и теперь собака жалась в тёмный угол прихожей, плача, скуля и не веря человеку. Но они сумели вернуть ей эту веру. Лапа зажила, а собака осталась жить в их семье. Так и назвали её – Найда. От слова найденыш.

И сейчас, слушая рассказ медсестры, Веронике хотелось вскочить и бежать, неся перед собой развевающееся знамя, и исправить эту возмутительную ошибку, ведь не должно так быть в мире – чтобы дети били престарелых родителей! Вот будь у неё отец, она бы… Из перевязочной она вышла, дрожа. Но не от боли, а от пожара, бушевавшего в груди. Она немного постояла у окна, прижимая ладонь к губам, а потом достала из кармана телефон и набрала мужа.

***

Мужчина сидел на лавочке в больничном саду. На нём была всё та же больничная пижама. Он склонился вперёд, скрестив ладони.

– Ух, еле до вас допрыгала, – опустилась Вероника на скамейку рядом с ним, и положив костыли, – Погодка-то какая, а? Тополиный пух летит, всегда обожала это волшебное время. Летняя зима.

– Замечательная погода, – согласился мужчина.

– А вы знаете, в такое время лучше всего на даче, засесть где-нибудь под яблоней, в тенёчке, с чашечкой холодного чая и книгой, почитать… или же просто прикрыть глаза и помечтать, поразмышлять, а вокруг благоухают цветы, и пчёлы жужжат, ветерок жаркий колышет ветви…

– Как заманчиво вы всё описали, аж душа открылась.

– Так в чём же дело, приглашаю вас к себе на дачу! Отдохнёте у нас.

– Да вы что, неудобно, нет. Меня скоро выписывают, домой поеду.

Вероника помолчала, а потом, повернувшись к мужчине, взяла его ладони в свои, и тихо сказала:

– Послушайте, я понимаю, что это нехорошо, что я так прямо, но я знаю про вашу жизненную ситуацию, и я хочу сделать вам предложение – нет, не предложение, а я вас умоляю, пожалуйста, поедемте к нам на дачу, мне тоже не помешает отдохнуть, а вам и тем более. Там сейчас и муж мой и дети, мы всегда летом на даче живём. А потом, когда мы вернёмся осенью в город, вы приедете с нами.