Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс - Страница 44

Словно бур он последовал за механической куклой, взрезая толпу, раскидывая прочь потоками ветра. В миг он оказался у кострища, зачерпнул горсть огня, сдул её с ладони. Пламя огненной птицей прыснуло на подступающих к чародею крестьян — те в миг отступили, в воздухе тотчас же завоняло гарью подпаленных волос.

Рун схватил виранку, но та оказалась тяжелей, чем он думал. Под хрупкостью и изяществом форм как будто засела целая котомка гирь. Парень плюнул, влил в себя манны — под рукавами дорожного платья затрещали наливающиеся мощью мышцы. Наверно, задумчиво отозвался старый Мяхар, было бы проще сделать её саму легче пуха и провернуть тот же фокус с разбойником, чем…

Юный чародей как будто не слышал. Мана потекла по венам, тело мальчишки разрослось. Он взвалил Мика, словно мешок, на плечо, в два огромных прыжка оказался у дверей. Ска уже вскрыла дверь — лишь краем глаза Рун видел, как небрежно она швырнула детей внутрь. Не заходила внутрь, застыв стражем, приняла из рук юного чародея ношу, спешно затащила внутрь. Заклинание, что действовало на чародея иссякло, возвращая его к прежним размерам, наваливая на натруженные плечи дикую усталость. Рун лишь успел развернуться, прежде чем увидел горбатого старика, что замахнулся клюкой.

— Господин, осторожней! — Ска, только что протиснувшая массивную тушу разбойника внутрь, бросилась ему на помощь, но было уже поздно…

У Руна разом и резко потемнело в глазах, боль в виске ударила. Словно тысяча игл. Безвольно и беспомощно, он ухнул в пучину небытия…

Сегодня он здесь ради этого чистого, полного звёзд неба. Луна стыдливо выглядывала из-за туч полумесяцем и походила на прикрытый бледный глаз. Ночной воздух здесь, на самой вершине шпиля бил в ноздри, будоражил, казался невероятно свежим и приятным. Хотелось расставить руки навстречу ветру и представить себя пресловутой птицей — главное, не рухнуть вниз.

Рун не стал рисковать. При одной только мысли о том, куда он забрался, руки и ноги сводило судорогой. Пальцы норовили вцепиться в любое крепление, как в самую последнюю надежду. Мальчишка отважно боролся с собственным страхом и понял, что на месте. Когда в ноздри ударил резкий, шибкий дух.

Старик почти нагишом лежал на черепице, ухмыляясь в свой беззубый рот. Как только на горизонте явится солнце, он спустится, а набедренная повязка сменится роскошно пошитым плащом. Всклоченная борода будет уложена в красивые пряди, а веселье, пляшущее в глазах старика, обратится если не мудростью веков, то строгим знанием.

Но это завтра, знал мальчишка. Завтра, не сейчас. Потому что сейчас — веселье.

Старый Махяр не отрицал. Он заметил крадущегося к нему парнишку ещё задолго до того, как то показался — Рун не понимал, как старику это удаётся? Что его выдавало? И тут же находил внутри себя ответ — он-то взрослый, чего ему стесняться? Захочет — наколдует, что ему, запретят? Послушает, плюнет, да разотрёт — повезло ему. Рун не скрывал своей зависти к годам старика. Он же, закряхтев, приподнялся, качнул кувшином в руке в сторону мальчишки, сделал немаленький глоток. Словно дорогому гостю, протянул кувшин как угощение: Рун припал к нему губами, надеясь отведать чудного взрослого напитка — вина. Поморщился, ибо вместо него в кувшине был кислый до бесконечности яблочный сок. Как такое вообще можно пить?

— Пришёл? — Словно утратив зрение, спросил Мяхар. Рун сел прямо перед ним, будто для пущей наглядности; старик потрепал его по голове, дыхнул винным духом.

— Везёт тебе… — мальчишка осмелился высказать свою зависть. Давно мечтал, думал, что будет звучать круто, а получилось глупо.

— Ты так думаешь? — старик точно не страдал от уверенности. Сомневался он почти в каждой мелочи, выискивая в ней каверзный, грызущий изнутри подвох. Не бегая по поручениям Матриарха, он либо торчал в Шпиле, либо спорил с каждым, до кого мог дотянуться. Другие взрослые считали его странным, Рун считал счастливым. Но скажи он ему об этом, старый чародей наверняка бы нашел и здесь повод для спора.

— Спать тебе не надо ложиться, вот. Лежишь тут, на звёзды смотришь. Колдуешь. Когда захочешь. Вино, пьёшь…

— Сок, — Мяхар мягко запротестовал. — Яблочный. Куда в мои седины вино? Будешь ещё?

— Вино, — настаивал Рун, удивляясь собственной наглости. Сейчас, ждал он, сейчас Махяр стукнет его заклинанием по голове, подхватит, словно нашкодившего котёнка и притащит вниз, к остальным. Скажет — поглядите-ка! Сам мал, а спорить горазд! Неплохо бы проучить!

И ведь проучат так, что на всю жизнь запомнится…

Не ударил, не подхватил, не потащил. Лишь усмехнулся, отрицательно покачав головой.

— Экий паршивец, а? Мелок, что твоя горошина, а наглости на целую кукурузу! Ну-ка, говори, принёс?

Парень вместо ответа разжал кулачок, показал содержимое старику. Тот потрогал глиняный комок на ладони, всё ещё сомневаясь. Потом понимающе крякнул, взял себе, растёр меж пальцев, блаженно зажмурился. Сухая мана была под запретом, и хранилась лично у Матриарха — только сейчас до мальчишки дошло, что поймай его кто-нибудь с этой ношей, и уж ругали бы его точно не за ночную прогулку.

Старый Мяхар бы и ругал — одним из первых прискакал бы и устроил хорошую взбучку. Оправдывайся потом, что для него же и старался: он лишь плечами пожмёт, а остальные взогреют пуще прежнего. И Виска опять будет смеяться…

Рун показал мысленный язык вредной ябеде. Кулак было бы лучшее, так ведь она потом жалобиться побежит. Девчонка, что тут скажешь…

Старик выдохнул, шмыгнул носом, гаркнул так, что Руна хватили опасения — а ну-ка сейчас все разом как выскачут, как выпрыгнут, как поймают их тут на крыше? Словно заранее, мальчишка выдумывал себе оправдания — одно вральней другого. Живое воображение тут же нарисовало мальчишке завиральцев, что варят в котлах маленьких лгунов; и ему показалось, что их грязные лапы уже хватают его за пятки. Парень неуютно поёжился…

Мяхар же встал, потянулся, словно надеялся разрастись и проломить макушкой саму Стену. Он дёрнул из курчавой бороды волос, растянул его меж рук. Парнишке казалось, будто он видит, как мана потоками течёт по старым, но ещё полным силы рукам. Волос в миг скатался в рулон, а после побежал белесыми, молочными узорами по воздуху. Ковёр, казалось, ткался из серебряных лучей лунного света. Старик заскочил на него, потопал ногой — летающий ковёр протащил его по воздуху. У Руна от одного только этого зрелища захватило дух. Мяхар, словно всю жизнь только и летающий на коврах, вознёсся под самые небеса, соколом спарировал вниз, рассек тучные барашки облаков, остановился чуть далее края крыши. Бросил на Руна взгляд, позвал жестом. Было разбежавшийся Рун вдруг понял, что на самой вершине Шпиля. Страх неприятной змеей ползал в душе, жалил ядом, лил его на раны старых обид.

Мальчишка смотрел вниз не без опаски. Знал, что стоит ему сделать неровный шаг, поскользнуться, камнем ухнуть вниз — как его подхватят. Сам он делал под собой облака — мягкие, что пуховые одеяла. Матриарх однажды поймала его — и её заклинательский хват был нежен и осторожен, словно объятия матери. Старый Мяхар ловил, будто клещами. Мастер Рубера же был строг, а потому ловил только взглядом стремительно падающую вниз точку.

Знал, что подхватят.

И всё равно боялся. Унять нервную дрожь было сложнее, чем сделать первый шаг. Мягкий ворс ковра казался ненадёжным. Что он обманчиво твёрд, и обязательно скинет ступившего на него наглеца в бездну.

— Ну, смелее! — грозно и не шуточно нахмурив брови прикрикнул старик. Мальчишка облизнул разом высохшие губы и представил, что если он сыграет труса — его ждёт унылый поход в кровать. Днём учитель, ночью друг махнёт на него рукой, обидится. И не дай Архи обо всём этом узнает Виска! Вредной занозой будет издеваться над ним: впереди ждали приключения, а Рун оказался тот ещё сикун — даром что портков не обмочил.

У него в голове буквально прозвучал её смех — и тогда он решился. Зажмурился, поддаваясь внутреннему животному страху, разве что не завопил, но сделал шаг навстречу.