Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс - Страница 40

Чудовищная дочь Мика пронзила обманку, словно муху — смешно и как-то нелепо, фальшивый чародей закачался в её хватке. И тут же взорвался.

Несчастную осыпал ворох обжигающих искр — пятясь, она споткнулась о собачью будку. Звоном отозвалась старая, покрытая ржавчиной цепь.

Чародей родился из воздуха — вынырнул прямиком из ниоткуда, соткал себя обратно — бывшие вилы с размаху вмазались в крепкую плоть. Панцирь, покрывавший паучье тело лопнул, словно яичная скорлупа. Вместе с осколками наземь повалилась девичья ладонь, будто переспелые груши, отвалились некогда привлекательные груди.

Рун почуял, как к горлу подкатил тошнотворный комок. Вместе с мерзостью, что была у паучихи вместо крови, чародея будто с ног до головы окатили тьмой. Он чуял, как по его телу, не ведая стыда и сомнений, ползёт нечто.

Боль чудищу не нравилась, боль как будто была ей абсолютно в новинку. Будто ошалелый, чародей ждал от неё хоть крика, хоть стона, но вместо них была лишь булькающая из ран жижа и хруст ломающегося панциря, скрип остервенело смыкающихся жвал.

Вместе с болью к ней пришла злость. Кипучем варевом она норовила пролиться прочь, бросая несчастную в опрометчивые атаки.

Парень чуял себя — магом? — мужчиной. Старый Мяхар грязно ругнулся, когда разум его ученика вновь принялся заполнять пьянящий дурман.

Парень ощутил себя героем. Перед глазами будто раскрыли сборник сказок — он воин и защитник, перед ним дракон. Позади народ, ждущий защиты, в руках дубина, в глазах отвага, сам он — храбрый парняга.

Неуместная улыбка норовила исказить боевой оскал последнего из Двадцати.

Паучиха отступила на пару шагов, не выдержав его напора. Острые, будто штыки, паучьи лапы сминали под собой всё — лавки, обеденный стол, заботливо выстроенную ограду грядок.

Краем глаза, на задворках сознания чародей видел, что она — тоже не в себе. Для тварей, подобных ей, вести себя подобным образом несуразно. Но разум отчаянно тонул в мареве всё заволакивающего морока.

Всё, чего ей хотелось — это поймать его, будто мальчишку, обвить руками, зажать в горячих объятиях. Рун впервые в своей жизни столкнулся с подобным — крайне враждебным проявлением любви.

Морок взял над ним верх. Не ведая жалости, он крушил дракона под весёлое улюлюканье ещё недавно трясущейся от ужаса толпы. Он оторвёт чудищу голову, а уже затем будет отдых, пир, невеста…

— Господин, берегитесь!

Окрик вывел его из устоявшегося равновесия. Сказка перед глазами спешила растаять, стать всего лишь испарившемся в одночасье сном.

На смену ей пришла суровая реальность. Рун спохватился — не он отважно побивал дракона, это его собирались самым бесстыдным образом побить. Туша паучихи нависла над юным чародеем грядущими неприятностями. Её лапы заработали, будто машины — остроконечные и сильные они месили землю там, где мгновение назад стоял чародей. Ему стоило немалых трудов не поддаться гнетущему искушению и не провалиться вновь — в забытье. Ведь там, подобострастно вздыхая убеждала его тишина, счастье. Сейчас-тие. Щас тье…

Едва парень ушёл от прошлой атаки, как паучиха одарила его парочкой новых. Мастер Рубера хмыкнул, качая головой и повторяя про клинок, когда Рун неловко отразил удар, едва избежал следующего, но вот уйти от хитрой подсечки не сумел.

Мальчишкой он бухнулся в свежую грязь. В нос бил дурман переспелых, не убранных во время овощей. Звездотыквы мягко и противно лопались под руками, ладони скользили по влажной мякоти.

Дочь разбойника подхватила несчастного своими лапами. Губы бессловесно и жутко шамкали, в немых надеждах донести мысль. Оскал? Улыбка. Голова качается из стороны в сторону, будто у тряпичной куклы.

Она вскрикнула, едва чародей обратился жгучим пламенем. Потоком огня он ударил ей в самую противную рожу — блестящие бусинки глаз, не выдержав жара, лопнули.

Ещё недавно готовая прижать его к плотной, ставшей невообразимых размеров груди, сейчас она спешила избавиться от парня.

Поздно. Не ведая жалости, он перескакивал с мохнатых лап но омерзительное туловище, плавил волосы, заставлял кожу съезжать клочьями. И всё только ради того, чтобы услышать её крик.

Чудовище не кричало. Выгнувшись в предсмертном экстазе, она вдруг сжалась, свернулась клубком.

Рун затушил своё пламя раньше, чем оно перекинулось на траву перед домом. Неплохо было бы вызвать дождь — пока пожар не распространился дальше.

Вокруг треклятой твари закружился ворох алых клинков — парень черпал силы из собственной злости. Иглами, одна за другой, они пронзали паучиху — та была уже безвольна и не сопротивлялась. Рун же вдруг осознал, что тратит ману почём зря и издевается над трупом.

Моргнул — по носу щёлкнула капля, над головой сгущались грозовые тучи. Собирался дождь.

Открывались двери, отворялись окна — любопытство, казалось, вот-вот явится сюда раньше самих людей. Рун не обращал внимания, когда показались хозяева двора, чей огород они только что столь бессовестно превратили в грязное месиво. Его взгляд был прикован к трупу паучихи — в липкую лужу у самых его ног выкатился человечек. Бесформенный, словно маленькая туча, неясный, будто полуденная тень — он на пример юного чародея пялился в всё собирающуюся толпу. В каждом его движении чувствовалась нервозность — он будто не знал, куда себя деть…

Люди высыпали на улицу, будто горох. Рун вдруг почуял, что он тонет в плеяде обращённых на него взглядов. Словно загнанный зверь, он обернулся — крестьяне смотрели на него.

И улыбались.

Не так, как радуются убийству чудовища. Нелепо, по-кукольному, неестественно.

Ужас пробежал по телу юного чародея холодными мурашками. Парню вдруг стало зябко и неуютно. За неловкостью спешила злоба — что эта челядь себе позволяет? Почему она позволяет? Что с ними всеми не так?

Он вздрогнул, когда плеча коснулась холодная ладонь. Ска была поблизости. Ей не требовались слова — первым делом она оборвала жизнь тени, что закопошилась у неё под ногами. Тот прыснул ошмётками в стороны не хуже собрата. За молчанием механической куклы крылось многое: понимание, осознание, а главное — решительность. Всё ещё ничего не объясняя, она схватила его за руку и потащила чародея за собой…

Слабость обуяла чародея сразу же, едва механическая кукла остановилась. Почти опустошённый, он рухнул в высокую, давно не ведавшую косы, траву. Воздух заполняла предгрозовая свежесть — ночные тучи вот-вот норовили разразиться ливнем. Копящаяся под утро роса приятно холодила кожу лица.

Первым вопросом стал — что это было?

Румка, вдруг уныло заговорила в его голове Гитра. Парню казалось, что даже будучи плодом его воображения, она хмурится и поправляет очки. Румка, она же, если верить черни, подменка, лесная хочунья, страстуница. Бестиарий от года Основания, страница семьдесят семь…

Рун отмахнулся от надоедливой зануды. Но не признать её правоты не мог. В самом деле, румка. Тварь, что принимает человеческий облик — обычно красивой девицы.

Чтобы спариться — Гитра будто находила особое удовольствие в подобных подробностях. Парень выдохнул и зажмурился — если бы румка была главной проблемой.

Главная проблема — что это такое было?

Перед глазами вновь был сгусток тени, спешивший сползти с несчастной, когда ту покидала жизнь. Крохотным человечком он озирался по сторонам, будто в надежде высмотреть того, на кого можно перекинуться.

Он видел перед собой только слепую улыбчивость крестьян, пока не кончил так же, как его недавний собрат — под сапогом Ска.

Механическая кукла была равнодушна, как и обычно. Приводила себя в порядок, поправляя платье, волосы, отращивая новый кожимит… Рун осмотрел её с ног до головы, задаваясь лишь одним вопросом — знакомо ли ей понятие усталости? Усмехнулся, покачал головой, удивился глупости, что лезет ему в голову…

— Ска, проведи магический анализ окружения.

— Не желаете прослушать отчёт о предыдущем анализе? — выдала автоматон. Ну да, вспомнилось ему, ведь именно за этим он её и отправил. Кивнул в знак согласия.