Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 48

– А снять приличное жильё ты уже не в состоянии?

– С беременной по чужим халабудам таскаться? – фыркнул супруг. – Ты соображаешь, о чём говоришь.

Но, видимо, сам сообразил что-то такое, потому как опять поморщился, поставил шикарно закинутую ногу на пол, выпрямился.

– Ты должна понять, как женщина, – надавил, даже вперёд подался, – у неё первая беременность, резус-фактор отрицательный. Я не мог настаивать…

Чуть раньше обида обожгла больно, а вот сейчас совсем никаких чувств не было, только кончики пальцев почему-то разом замёрзли. И под рёбрами, кажется, смёрзся лёд. Ведь у неё тоже была первая и отрицательный резус-фактор, а Павел… «Нам надо встать на ноги, всё ещё будет, потерпи!» И ведь в палате сидел, и за руку держал.

Получается, тогда мог, а сейчас не может? Почему?

– Ну вот что, господа хорошие, – голос на самом деле раздался за Машиной спиной, в реальности, а вовсе не в мечтах. – Меня достало. Уши вянут вас слушать.

– А ты не слушай, – вяло посоветовала Мария Добренко. – Подслушивать вообще нехорошо.

– Зато полезно, – хмыкнул дрессировщик, перемахивая через перила. – Значит, это и есть твой козёл?

– Послушайте, уважаемый, – Павел неторопливо встал, так же не спеша поправил пряжку ремня. – Я понятия не имею, кто вы, да меня это и не интересует. Но шли бы вы по своим делам.

– На самом деле, Саш, ты иди, – заторопилась Мельге, испугавшись до съежившегося сердца. Выглядели они… Ну как здоровенный породистый ухоженный пёс рядом с недокормленной дворнягой. Павел высокий, выше дрессировщика почти на полголовы, плечистый, валунки мускулов играют под тонкой рубашечной тканью. Добренко же жилистый, до черна загоревший, ещё бандана эта! – Я потом к тебе приду.

– Как знаешь, Мань, – Саша весьма успешно игнорировал Павла, даже спиной к нему повернулся и смотрел он на Марию эдак пристально, исподлобья. – Решать тебе. Только вот прямо сейчас решай, ладно? Или-или. Надоели мне все эти заходы с подходами. Давай, как скажешь, так и будет.

– Уважаемый!..

– Пасть закрой, – вежливо попросил Добренко, не оборачиваясь. – Ну, Мань, на чём порешим?

Мария Архиповна ничего не сказала, да это, кажется, и не требовалось.

– Смотри, сама напросилась, – усмехнулся дрессировщик. – Обратного хода нет. Теперь с тобой, – Саша наконец развернулся к Павлу. – Сам уйдёшь или помочь?

– А то что? – Супруг, теперь уже определённо точно бывший, тоже умел усмехаться. – Что ты мне сделаешь, доходяга?

– Саш, не надо, не лезь к нему, – опять залепетала госпожа Мельге, хватая Добренко за руку. – Давай сами уйдём…

– Ты за кого испугалась-то, за него или за меня? – дрессировщик глянул через плечо, укоризненно головой покачал, мягко высвободился и переставил Марию поближе к перилам, как куклу. – Обижаешь, Мань.

А потом сделал что-то такое очень быстрое, но не очень понятное, только Павел странно скрючился, почти тычась подбородком в собственные колени, взвыл, зачем-то отставив вывернутую и далеко вытянутую руку за спину – Мария не сразу поняла, что Саша придерживает эту вывернутую и вытянутую будто даже и ласково.

– Давайте не будем тут мусорить, уважаемый, – с непередаваемым сарказмом сказал дрессировщик, свёл супруга со ступенек, а потом дал такого пинка коленом под облитый итальянским льном зад, что Павел, явно против собственной воли пробежавший несколько шагов, вломился в сиреневый куст, как кабан.

***

Кустами экзекуция с вразумлением не ограничились. Саша, кажется, готов был оставить педагогику, но Павел, как, наверное, и любой нормальный мужик, которому даже не морду начистили, не пощёчину дали, а пинка отвесили, полез на рожон. Понятно, сделал он это абсолютно зря, но слов из песни не выкинешь. Пришлось Добренко его до калитки провожать, волоча за шиворот и периодически придавая ускорения всё тем же коленом. Строго говоря, бывшего супруга он не бил, Мария Архиповна с чистой совестью могла в суде клясться: даже пальцем не тронул. Но выглядело всё это и смешно, и унизительно, и мерзко, как в дурной комедии, когда от «испанского стыда» уже изнемогаешь, а выключить почему-то не можешь.

Маша шла по дорожке следом за воспитуемым и воспитателем, прикусив кулак, чтобы не заржать, потому как боялась: смех выйдет истеричным. А когда за ними калитка закрылась – дрессировщик что-то ещё дообъяснял супругу на улице – разревелась. И вот вроде бы не с чего, всё неплохо получилось, на самом деле, а слёзы лились даже не градом, вовсе каким-то водопадом, мигом затопив нос и горло. Ещё и подвывание какое-то наружу рвалось, но его Мельге всё-таки удалось проглотить.

– Ну ты чего? – Мария и не заметила, когда Саша успел вернуться. – Нашла из-за чего реветь.

– Я не из-за него, – прогундосила Маша, бессмысленно размазывая ладонью слёзы по щекам.

– А из-за кого?

– Не… не зна-аю, – в изнеможении простонала Мария Архиповна, тычась насквозь, кажется, мокрым носом в вылинявшую майку.

– Вот дурочка-то, – пожаловался Добренко неизвестно кому, благородно подставляя грудь, плечо и всё, что там ещё могло понадобиться в качестве носового платка, ну и попутно Машу обнимая. – Ну ведь дурёха же!

Да, дурёха! Маша и не спорила и хлюпала теперь по совершенно определённому поводу: жалости к себе и неспособности объяснить, что ведь её никто никогда ни от чего не защищал. Поклонника отогнать – это да, это пожалуйста. А вот, например, разобраться с Мишкой Ивановым, отобравшим и сломавшим куклу; с Потаповой, запустившей до боли в животе обидное прозвище Тётя Лошадь; с вконец обнаглевшими конкурентами, некому было. «Девочка должна самостоятельно находить способы социализации» – и всё, социализируйся, как знаешь хоть в песочнице, хоть в школе, хоть где. Ну а потом и вовсе: «Мария, реши этот вопрос сама!»

И ведь решала, худо-бедно социализировалась ровно до тех пор, пока не пришёл Робин Гуд мухлоньского разлива и очень неизящно, совершенно по-плебейски не выкинул бывшего супруга за ворота. Почему-то именно в этот момент Мария Архиповна осознала, что больше не хочет ничего решать сама и никогда не хотела. А хочет она, чтобы как за каменной стеной, чтоб без её участия, чтобы потом жалели и утешали. И обидно от того, что раньше никогда этого не было. Ну вот где этот чёртов Добренко до сих пор гулял? Явись он раньше, то, может, никакого Павла в её жизни вообще бы не случилось.

– Сам дурак, – пробубнила Маша, не в силах ничего объяснить.

– Может и дурак, а тебе теперь никуда от меня не деться, сама выбрала.

– Я бы, может, и раньше выбрала, да тебя не было. Он, видишь ли, тигров дрессировал и женился там на всяких!

– Л-логика, – явно ничего не понял тупой, как и все мужские особи, Саша.

И за это Мария полюбила его ещё больше. Она, оказывается, уж и так его любила, что переполненное сердце гудело тихонько, того и гляди лопнет.

– Машенька, – Алла стояла за забором, махала руками, как Робинзон Крузо проплывающему мимо кораблю, а в калитку почему-то не заходила. – Машенька, Саша, скорее, там такое!

– Ну вот, опять что-то случилось, – всхлипнула Мария Архиповна, вытирая нос о майку Добренко.– Так, всё, отставить рыдания.

– Дело хорошее, – одобрил дрессировщик. – Ведь ты у меня сильная и умная.

Да уж, действовать у него получалось куда эффективнее, чем утешать.

– Я слабая и глупая, – из чистого упрямства не согласилась Маша.

– Хорошо, ты слабая и глупая, – не стал спорить покладистый дрессировщик. – И, вообще, мышь зарёванная.

– Добренко! – Мария сердито ткнула его кулаком в грудь.

– Манька! – тут же отозвался Саша.

– Иди к чёрту!

– Машенька! Ну чего вы там? Нашли время миловаться!

– Пошли, что ли? – тяжко вздохнула Мария Архиповна.

– А, может, это их к чёрту? – почему-то шёпотом спросил дрессировщик, перехватывая Машу половчее, чтобы обниматься удобнее было и Марии в его руках оказалось побольше.

– Нельзя, без нас они никак не обойдутся, – с чувством полного осознания собственного достоинства и удовлетворения заверила его Мельге.