Фиктивная жена герцога Санси (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна - Страница 4

Дядя был похож на отца — такой же высокий, крепкий и смешливый. Он обожал меня — на тот момент единственную наследницу де Клери — и постоянно пытался то посадить на лошадь вместо пони, то всучить мне мизерикорд в качестве меча, чтобы учить драться. Маменька ахала, злилась на дядю, жаловалась папеньке, но тот только фыркал от смеха и говорил: «Пусть забавляются, посмотрите, какая ваша дочь ловкая, даром что кроха!» Я тоже обожала дядюшку и горько рыдала, когда узнала, что он больше никогда в жизни не прискачет в замок и не подбросит меня в воздух…

Друг дяди, низенький бородатый крепыш, говорил о смерти виконта де Клери со слезами на глазах. В походе они разделяли все тяготы военной жизни, делились мыслями и надеждами на победу, даже поклялись, что будут неразлучными друзьями всю отмеренную им жизнь и сообщат семье другого, если тот погибнет. Как же его звали? Я силилась, но никак не могла вспомнить. Только эта борода — рыжая с ранней проседью — осталась в памяти, да ещё глаза. Маленькие, тёплые, синие, как небо над Ланселем в тёплый и ясный июльский день, окружённые веером коротких и густых светлых ресниц, грустные глаза человека, который слишком много горя видел на своём веку.

Вот бы найти этого человека…

Только как? Из тех, кто видел его и присутствовал при разговоре, остались только я и Жаннина. Может быть, она вспомнит имя? Вряд ли, конечно, моя нянька и кормилица слишком стара… Но попытаться мы должны. Не верю, что дядюшка воскрес из мёртвых, прибыл в Лансель, чтобы вступить в наследство, и всё сразу же продал. Не верю, чтобы он не помнил обо мне и не захотел увидеть меня. Да и столько лет прошло, почему он не вернулся раньше?

Во дворе домика привратника Ивон гонял кур, которые решили полакомиться посаженными у забора ростками овощей. Я направила лошадь к сараю и крикнула слуге:

— Ивон, принимай Мызку!

— Ваше сиятельство! — старик аж присел, хлопнув себя по ляжкам, потом поспешил ко мне, бросив кур. — Неужто выкупили?! Ах ты, Мызонька моя, добрая коровушка! Вернулась, красавица!

— Да, да, благодарю тебя, милая Мариола, что вернула нам корову и не потратила ни гроша, — пробормотала я, слезая с телеги. — Я продала масло и сыр, продала гобелены и остальное старьё. Где Жаннина? Мне нужно с ней поговорить.

— Ужин готовит, — махнул на дом Ивон, поглаживая Мызку между рогов. — Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, я распрягу.

Я, прижав к груди кошель с деньгами, направилась на кухню. Жаннина колдовала в пару и дыму, а по всему помещению витали ароматы куриного мяса и жареных кабачков. Вдохнув несколько раз, я ухватилась рукой за косяк двери — голодная, не обедала, со вчера маковой росинки не было во рту — и сказала твёрдо:

— Жаннина, ты мне нужна.

— Тут я, голубонька моя, — откликнулась нянька. — Скажи Жаннине, что тебе понадобилось, и я всё сделаю!

— Ты помнишь тот день, когда пришёл бородатый мужчина и сказал, что дядя Августо погиб в бою?

Нянька обернулась и смерила меня взглядом. Потом сказала, отодвинув кастрюлю на холодный край раскалённой плиты:

— Мариола, детка, зачем тебе вспоминать это?

— Дядя Августо воскрес, отобрал у меня замок, земли и титул, а потом всё продал заезжему герцогу. Ну, кроме титула, разумеется.

— Святый Боже, — Жаннина перекрестилась и взглянула в окно, откуда был виден шпиль с крестом городской церкви. — Воскрес, как же так-то?

— Как-то так. Его узнали трое уважаемых горожан. Поэтому я и спрашиваю тебя: помнишь ли ты имя того человека, который сообщил моим родителям о смерти дяди?

— Оберон, — ответила Жаннина, не раздумывая. — Я помню. Его звали Оберон Мортье. Запомнила, потому что имя у него редкое. Кто называет ребёнка железякой от замка? Только человек с фамилией каменщика.

Оберон Мортье. Имя действительно редкое, и найти его будет не очень трудно. Найду. Найду и узнаю точно, что случилось с моим дядей Августо. Если тот мужчина, который представился его именем, самозванец, продажу замка можно будет аннулировать.

Обрывки воспоминаний затопили меня.

«Нужно дать этому бравому солдату немного денег, чтобы он начал своё дело».

Папенька тогда оставил Оберона на ночь. Хотел дать ему работу в замке, но мужчина отказался. Он хотел вернуться домой, где его ждала невеста…

Думай, Мариола, думай!

Нет, маменька отослала меня в кровать. Я больше ничего не слышала из разговора. Но наутро… Наутро Оберон, прощаясь, потрепал меня по волосам и сказал, что возвращается к Волшебным Садам, чтобы выкупить мастерскую отца.

Мортье. Каменщик. Волшебные Сады.

Столица.

Мне надо ехать в столицу.

— Жаннина, где ты хранишь маменькины платья? — спросила деловито. — Хочу посмотреть, что можно сделать, чтобы немного освежить их.

— Деточка моя, зачем тебе понадобились платья? — насторожилась нянька. Я вздохнула:

— Завтра я еду в столицу. Не спрашивай ничего, просто помоги.

— Ох, ох… Не к добру это всё, не к добру! — закачала головой Жаннина. — Что это ты задумала такое?

— Уж не думаешь ли ты, что я оставлю замок и земли какому-то проходимцу?!

— Твой дядюшка Августо — законный наследник титула, а с ним и земель Ланселя, — рассудительно сказала нянька. — Как ты можешь идти против закона? Голубка моя, ведь тебе с сёстрами и братьями остался Монтферрас, не ломись в закрытую дверь! Если нас выгонят отсюда, мы отправимся туда.

— Ну уж нет, — почти весело ответила ей я. — Мы останемся здесь, и я не желаю слушать никакие предложения. Заканчивай с ужином и проветри платья, я поеду с первой же почтовой каретой.

Первая почтовая карета в направлении столицы отправлялась с городской площади ровно с шестью ударами башенных часов. Я даже послала братишек в город, чтобы уточнить это. Остаток дня мы с Жанниной употребили на то, чтобы собрать багаж. Ехала я налегке — всего с одним сундуком. Кроме белья и запасной пары чулок, туда уместились три маменькиных платья, которые моя нянька вычистила и проветрила, а я освежила кружевным воротничком, перчатками в тон и почти новой тесьмой, найденной в закромах запасливой старушки. В дорожный несессер уложила щётку для волос, тряпочку и коробку мела для зубов, склянку с натираниями для кожи лица, которые Жаннина изготовляла лично каждый год, а ещё маменькины серьги из длинных связок речного жемчуга. Она завещала их мне перед смертью, и я никак не смогла решиться продать или заложить их.

Если что-нибудь случится, продам в дороге.

Перед сном я зашла к братьям и сёстрам, чтобы попрощаться. Мальчики очень мне завидовали, потому что тоже хотели отправиться в путешествие, а девочки… Эмилия плакала, превращая своё миленькое личико в подобие поросячьей морды с распухшим носом. Каролина пыталась успокоить ей, но безуспешно. Поэтому окрысилась на меня:

— Вот, сказала ей, теперь она будет реветь всю ночь!

— Эми, успокойся, сестрёнка, — я обняла девочку и прижала к себе, укачивая. — Я скоро вернусь, всё будет хорошо!

— Нет! — всхлипнула она и разрыдалась пуще прежнего. — Мы больше никогда не увидимся, я это знаю!

— Вот ещё восхитительная глупость! — воскликнула я. — Конечно же, увидимся! Послушай, Эмилия, мне нужно найти одного человека, я его найду и сразу же вернусь! И всё станет, как раньше, обещаю тебе.

— Не станет, — ревела она. — Не ста-а-ане-е-ет!

Едва успокоив её, я укрыла девочек одеялом, подоткнула его, поворошила угли в жаровне, чтобы они грели ещё долго, и наклонилась к Каролине:

— Теперь ты остаёшься за старшую в семье. Помни, что твой долг — защищать младших и опекать их.

— Ты правда вернёшься, Мариола? — спросила она, кусая губы. В её глазах я увидела страх. Боялась ли Каролина за меня или за себя — я не знала, но понадеялась на её благоразумие. Ласково погладила её по щеке:

— Вернусь, не беспокойся. Помогай во всём Жаннине, прошу, не огорчай её!

Выйдя из спальни детей, я спустилась в гостиную. Моя старая кормилица, нянька и служанка шила что-то в моём дорожном платье — поношенном, но очень удобном и всё ещё приличном. По её морщинистому лицу катились слёзы. Ну вот, и она тоже! Я подошла к Жаннине, обняла сзади, стиснув так, что старушка запротестовала: