Опер с особым чутьем - Шарапов Валерий - Страница 9

– Я дал ей эту фотокарточку, когда она уезжала… Постой, Куренной, вот тебе и ответ. Катя работала на радиоцентре, куда стекается информация о делах в районе. И не только о тех, что нужно доносить до радиослушателей. Не настораживает? Екатерина действовала не по собственной воле, девушку заставляли. Она могла получить любые сведения. Почему пошла на это, неизвестно. Но я уверен, что причины были. Ее держали на поводке, внушали страх, заставляли добывать информацию. Явно не о намолоте зерна и восстановленных бараках. Если не знала чего-то, могла воспользоваться служебным положением. Когда привезут зарплату в то или иное учреждение, какие продукты поступают на продовольственную базу, когда в Госбанке появляется наличность, когда военные покинут город и какова численность оставшихся…

– Да иди ты, – рассердился Куренной, – наговоришь сейчас. Кто ты такой, Горин? Ты в этом городе… – Куренной замялся, подыскивая обидный оборот.

– Не пришей куда седло, – подсказала Кира. – Очерняешь свою возлюбленную, Горин. Должен заступаться за нее, а сам топишь…

– Разобраться хочу. Я бывший опер. Сужу объективно, на основании имеющихся улик. Гражданская жизнь меняет людей – это горько, но надо признать. Катя сломалась, стала другой. Я увидел чужого человека. Она испугалась, увидев меня, – и дело даже не в том, кто прятался за дверью. А судить меня – не ваше дело, Кира Сергеевна.

Что он нес? Резал правду-матку вилами по воде? Лишь позднее сообразил: дело даже не в смерти Катюши. Не дождалась, спелась с другим, возможно, участвовала в преступной деятельности (хотя это домыслы). Самое горькое – спала с другим. Это унизило, оскорбило до глубины души. И не важно, хотела или нет, важен факт. Трудно изменить мужскую природу. Кира сдержалась – хотя не прочь была врезать из всех стволов. Куренной покачал головой.

– Да, это надумано, – буркнул Павел. – Можете смеяться, осуждать. У вас объявилась банда. Грабит банк, убивает патрульных с целью завладения оружием. Получает сведения из неких источников. Лично мне плевать. Ничто не держит в этом городе. Отпустите – уеду, не отпустите – сяду. Решайте, граждане опера.

– Он мне, ей-богу, надоел, – выдохнула Кира.

– Забирай свое барахло и проваливай. – Куренной отодвинул от себя горку вещей. – А то ведь не посмотрим, что у тебя великое горе…

Вечером накрыло – такая тоска, хоть на стенку лезь. Павел шатался по каким-то подворотням – искал приключений, но не нашел. Образ Кати стоял перед глазами, она вытирала слезы, смотрела с обидой: дескать, зачем на меня наговорил? Сам не знал, грызла совесть. «Уезжать нельзя, – решил Горин, – Катю похороню, потом уеду». Кто, если не он? У нее ни родни, ни друзей. Зароют на отшибе за казенный счет и забудут. По-человечески надо сделать, деньги есть…

Продавщица в магазине – сдобная дама лет сорока – смотрела с похотливым интересом: мужчина, вы такой интересный, зачем вам бутылка водки? Водка стоила 60 рублей, но это не имело значения. Не придумали врачеватели человеческих душ другого средства от душевных ран. Он добрел до барака на Кленовой, посидел на завалинке, решая насущный вопрос: пить или не пить. Как не пить, если уже купил? На улице темнело, небо было пронзительно ясное, на западе еще поигрывали сполохи севшего солнца. Дождь в последний раз был утром, рисковая домохозяйка развешивала постельное белье для просушки: шевелились на ветру залатанные простыни, надувались парусами застиранные наволочки. Подошел местный житель с фонарем под глазом, интеллигентно поинтересовался, не нужна ли товарищу компания – при этом выразительно покосился на оттопыренный карман товарища. Собутыльники точно не требовались. Пришлось огорчить аборигена, и тот, печально вздыхая, подался прочь. В квартире на втором этаже было холодно, неуютно. Он стал блуждать, запинаясь о предметы обстановки, нервируя скрипом половиц соседей снизу. Тоска навалилась звериная. На войне приходилось терять близких, но такой безысходности он еще не испытывал. Водка была отвратительной, дурной, произведенной непонятно по каким технологиям. С нее мутило, и опьянение было гнетущим. Становилось только хуже. Он вливал в себя эту дрянь, ломал руками буханку ржаного хлеба. Вспомнил, что на окне лежала луковица, стал кромсать ее ножом.

Ужин в этот вечер вышел весьма странным. Павел метался по квартире, стараясь забыться, выл на луну, поблескивающую сквозь ветки липы. Пытка совестью продолжалась. Возникали видения, и водка их не изгоняла, а только притягивала. В какой-то момент захотелось набить морду всем живущим в этом городе – или хоть кому-то! Неудивительно, что он решил «пройтись». Но дверь оказалась запертой. Горин, матерясь, бился в нее и не мог понять, что ее держит, чуть не выломал. Дверь оказалась прочнее, чем выглядела. Смутно вспомнилось, что перед началом «банкета» он заперся, а ключ куда-то спрятал – а теперь не мог вспомнить, куда именно. Действие правильное, понимал, что в пьяном виде может натворить непоправимого. А утром протрезвеет – найдет свой ключ. Надо же, какие мы предусмотрительные… В ту минуту он готов был избить самого себя – за неимением прочих кандидатур. Справиться с дверью не удалось, выломать – не хватило сил. Мутило до рвоты, подкашивались ноги. И такое пойло продают советским трудящимся, победившим страшного врага! В бутылке оставалось чуть-чуть на дне. Он вылакал остатки из горлышка, обвел пространство вокруг мутным взором. Швырнул со злостью бутылку, желая разбить на мелкие кусочки, чтобы полегчало. Но рука подвела – бутылка отскочила от ковра, висевшего на стене, и откатилась на середину комнаты. Последняя мысль была убийственной: выбить всей массой проклятую дверь, добыть водку за любые деньги, а дальше хоть трава не расти. Утро по-любому не станет добрым…

На этом все закончилось. Подкосились ноги, он добрел до кушетки, рухнул как был – босиком, в майке, в штанах с подтяжками. Тьма накрыла. Но долго это счастье не продлилось, он очнулся через несколько часов, когда на город улеглась предутренняя серость, – взвыл от раздирающей головной боли. Когда-нибудь он точно покончит с собой! Еще не протрезвел, а уже начиналось похмелье. Пошли галлюцинации. Он вертелся на кушетке, отбиваясь от чудищ. В квартиру вторгалось что-то страшное. Призраки шептали, вились над душой. Большинство из них носило немецкую форму с рунами «зиг» в петлицах. У них отсутствовали лица, скалились черепа, свешивались обрывки волос. Гнилостный запах исходил от покойников. «Белая горячка! – сообразил Павел. – Я ведь уже не пьяный, что происходит?» Происходило что-то удручающее. Казалось, раздвигались стены, в квартиру проникали звери в получеловеческом обличье. Что-то пролезло, сплющившись, под дверью, стало надуваться. Заскрипела оконная рама, словно ее поддели стамеской, приоткрылась. В щель проползло нечто – еще одно чудовище, рожденное воспаленным воображением…

В голове Горина что-то щелкнуло. Последняя галлюцинация несколько выбивалась из ряда. Павел сполз с кушетки, с хрустом поднялся, сделал нетвердый шаг. И в тот момент, когда невнятное образование скатилось с подоконника, он запнулся о пустую бутылку. Она валялась посреди комнаты. Нагнулся, метнул со всей дури – и на этот раз с толком! У твари из потустороннего мира была голова, которую и поразил сосуд. Но голова оказалась крепкой, а стекло – не очень. Бутылка разбилась, человек закричал. Он оказался не видением. Грабитель? Да уж, это не квартира, а пещера Али-Бабы…

Они бросились друг на друга одновременно. Злоумышленник шатался, действовал неуверенно. От удара бутылкой по голове та же контузия, только иного происхождения… Осколок стекла вонзился в голую пятку Павла, боль дошла до мозга. Горин протаранил соперника – тот оказался невелик ростом, худощав. Противник отлетел к подоконнику. Павел, наступая, ударил его кулаком. Но тот увернулся, кулак поразил торец оконной рамы – метко, черт возьми! Рама загудела, зазвенело стекло. Соперник ушел от удара, вдруг оказался где-то внизу, блеснула сталь в свете луны. Ну конечно, с пустыми же руками в гости не ходим! Настал его черед увертываться. Злоумышленник хрипел, плевался, бил, сжимая нож хватом снизу. Он был почти умельцем – но не на того напал! Павел ударил по руке блокирующим приемом и вскричал, когда лезвие пропороло ладонь. Отклонялся, энергично заработал руками. Улучил момент, схватил «работающую» конечность, вывернул. Мужчина завизжал, нож полетел на пол. Теперь он находился спиной к Павлу, осталось лишь треснуть его лбом о подоконник. Но время ушло – тот внезапно вырвался, бросился вперед, одновременно ударив ногой. От боли в паху потемнело в глазах. Вот же гад! Павел согнулся пополам, хватая воздух. А враг акробатически перекатился через подоконник, охнул и пропал из вида. Высота была не смертельной, второй этаж, но все же… Превозмогая боль, Горин подбежал к окну, высунулся. Противник переоценил свои возможности, упал неловко, повредив ногу. Он выражался доступными оборотами (ни одного приличного слова за всю тираду), пытался привстать. Жар ударил в голову, не уйдешь! Павел тоже перекатился через подоконник, но решил быть умнее, вцепился в карниз, который обладал запасом прочности – тот прогнулся, но не обрушился. Горин повис в воздухе, болтая ногами. Пальцы сползали с края карниза, удержаться было невозможно. Да и не нужно, пальцы разжались, он упал, заранее сгруппировавшись. Было больно, но обошлось. Посторонние предметы впивались в босые пятки. Враг уже поднялся, убегал, подволакивая ногу и постоянно озираясь. Павел пошел за ним с каким-то горловым урчанием. Тот от страха сменил направление, бросился на пятачок, где сохло белье, и исчез за простынями. Уже рассвело, порывами налетал ветер. На такое варварство хозяйка точно не рассчитывала. Ходили ходуном веревки, метались простыни и пододеяльники. Павел бросился в эту гущу белья, расшвыривая высохшие тряпки, отдавил пятку убегающему злоумышленнику. Тот завизжал, как баран, снова начал отбиваться. Павел оттолкнул его, ударил ногой в мягкое место. «Живым брать, – мелькнуло в голове. – Он не просто так зашел». Прыжком настиг противника, навалился. Оборвалась веревка, за ней другая. Противник оказался под пододеяльником, его обволокло материалом, как мумию. Но он все еще упорствовал, лягался, снова попал по незащищенному и весьма ранимому месту. Это окончательно взбесило Павла, в его голове пылал пожар. Горин повалил злоумышленника вместе с пододеяльником, сдавил горло обрывком бельевой веревки, оказавшейся под рукой. И не мог остановиться, хотя давно пора было прекращать. Неизвестный захрипел, стал брыкаться. Потом его движения стали замедляться, делались какими-то судорожными. Он уже не хрипел, затих…