Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера - Страница 20

А он тихонько шепчет ей всякую успокаивающую дурь на ушко и поглаживает девушку по спине, слушая, как трепыхается ее сердечко. Ведь и вправду как встревоженная пичужка, что бьет крыльями.

Зря трепыхаешься, малышка. Ты привыкнешь, что Генрих Хартман для тебя — это всегда сильные эмоции и острые ощущения.

Генрих, конечно, разожмет свои когти сейчас, но только для того, чтобы ты в них сама порхнула. Позже.

— Кретин, кретин, кретин, — отчаянно пищит Агата, когда успокаивается настолько, что хватает силы разговаривать. Пищит и барабанит по его плечам маленькими кулачками. Смешная.

— Эй, а кому тут за оскорбления накапает? — весело интересуется Генрих.

— Это не оскорбление, это диагноз, — ох ты Боже, эта прелесть умеет еще и голос повышать?

Она же видит, что он по-прежнему силится не расхохотаться, отпихивает демона от себя и шарится по карманам брючек в поисках ключей.

— Да ладно тебе дуться, птичка, у меня все под контролем было, — Генрих ловит девушку за запястье. — Ну, скажи же, было здорово.

— Было страшно, мать твою, — выдыхает Агата, резко оборачиваясь и бросая на Генри раздосадованный взгляд. Ну точно надо будет повторить. И поцеловать ее во время падения.

— Мать мою что? — с интересом уточняет Генрих. Это вообще-то ругательство и довольно крепкое. И в кредитную сводку оно влезет. Если его закончить…

— Цветами осыпать, — виртуозно выкручивается девчонка, а потом вздыхает и неохотно смотрит на дверь. Сразу видно, идея возвращения в Чистилище ее не очень прельщает.

— Я тебе говорю, оставайся, птичка, — подначивает Генрих, — там же смертная тоска, и Пейтон треплет нервы. А здесь я тебя научу… Веселому.

— Увы, веселью час, а делу время, — Агата качает головой и все-таки шагает в сторону двери.

Правда дойти до нее она не успевает.

Позже Генрих и так и этак проанализирует эту ситуацию, чтобы попытаться понять, когда и где он допустил промах. Где расслабился? Где не дослушал, не дочуял, не доглядел?

И это так и останется непонятно.

Враг упал откуда-то с неба, будто спикировал с высотки. Даже не камнем упал, огромной глыбой, практически скалой! И Генрих только в последнюю секунду успевает рвануться вперед и, схватив Агату за ремень на брюках, швырнуть назад.

Девчонка падает где-то позади, вскрикивает от удара, но это ерунда, потому что там, где секунду назад была ее голова, сейчас когти твари.

— Назад, — рычит Генри, перехватывая лапу врага в движении и оборачиваясь к Агате. Она лежит на земле и таращится вперед.

— Т-ты говорил, исчадий в Лондоне мало.

— Это не исчадие. Уходи! Быстро! — это рычит уже Генрих, перешедший в боевую форму, потому что в человеческой ему эту безмозглую птаху и трех секунд не защитить.

Защитить, да!

Это его птичка! Только его! И никому её Генрих сожрать не позволит!

Этот демон и вправду уже точно не исчадие: у него четыре рога на вытянутой морде, и сам он чуть ли не в полтора раза крупнее Генриха.

Это ведь даже не дьявол, это какая-то неведомая внеклассификационная тварь. Генрих вообще задним умом готов был поклясться, что крыльев у этого демона он видел четыре. Огромных четыре крыла, и каждое — шире и длиннее крыла Генриха. И эти шипы вдоль хребта…

Господи, что за тварь и почему она еще не в преисподней? Разве Небеса не должны были дать Лимбу достаточно орудий, чтобы забороть вот это?

Противник Генриху попался опытный к дракам, по крайней мере, со скоростью и меткостью ударов у него проблем нет, и, к своему недовольству, Генрих таки пропускает один удар из четырех.

Не падает. Нельзя. Он сейчас не ради своей еды дерется, а ради одной придурочной птички. Генрих отскакивает от врага подальше, чтобы не попасться под удар гигантской лапы, оборачивается к Агате — ушла ли? Может, уже можно дать деру, то есть “перейти к отступлению после столкновения с превосходящими силами противника”?

Оборачивается и с трудом удерживает на языке вой “Дура!”.

Агата стоит в открытой, уже чуть светящейся светом Лимба двери и, открыв рот, смотрит на огромного демона.

Ладно, черт с ней, с дракой.

Генрих бросается в Агате и, тщательно подобрав когти, впихивает глупую девчонку в дверной проем. Раз уж сама она в шоке.

Все!

Свет Лимба гаснет. Дверь в Чистилище закрылась. Жрать и защищать в этом переулке больше некого.

Теперь можно и подраться с чистой совестью…

Генрих разворачивается к противнику одним прыжком, он даже удивлен, что тот не продолжил драку, и с удивлением смотрит на замершего врага.

От его рыка, наверное, волосы бы на спине вставали, вот только в этой форме у Генриха волос на спине нет. Только черная, лежащая плотно, одна к одной, чешуя.

Но враг рычит и не двигается с места. Гипнотизирует Генриха изучающим взглядом, будто гадает — годится ли исчадие для еды или все-таки будет несварение. А потом демон срывается — исчезает в ближайшей подворотне, оставив Генриха разочарованным в ожиданиях.

Что это было? Даже рюкзак с едой, брошенный Генрихом к стене, остался на месте. Такое ощущение, что эту тварь интересовала Агата Виндроуз и ничего больше. Кто это вообще такой?

И какого черта он испортил Генриху прощание с его птичкой?!

Я стою посреди Департамента Внешних Перемещений и тупо смотрю в пространство перед собой. Спина и копчик все еще не отошли — ни от того, что я шлепнулась на асфальт, ни от того, что Генри бесцеремонно впихнул меня в дверь.

Что это было? Кто это был? Мне показалось, или эта тварь пыталась схватить меня?

— Агата, ты вернулась? — радостно щебечет Молли. — Ну как, удачно сходила?

— Ага, удачно, — отстраненно откликаюсь я. Можно так сказать. Ведь задача, поставленная перед выходом, выполнена.

Господи, что будет с Генри, если он сцепится с той тварью? Броситься бы обратно, но ключ в кармане только один, и, честно говоря, в бою с демоном такого уровня я буду только обузой и никак иначе. Но как? Бросить его?

А самолюбие скептически: “А чем ты вообще поможешь? Покормишь ту тварь собой? Ну да, это, конечно, очень поможет Генри. Ты ведь даже исцелять наложением рук не умеешь. И он сам тебя прогнал, ты ему только помешаешь”.

Несмотря на все эти весьма разумные доводы, в кредитный отдел за новой сводкой по кредиту я иду с тяжелыми мыслями. Иду. Крылья призывать не хочется, да и очень я устала.

В кредитном отделе у меня из знакомых работает только Натали Уортон, но сегодня не ее смена, и потом, меня, с моим новым размером кредита и без работы, опустили на два ранга, поэтому приходится встать в очередь к нудному и вечно раздраженному Томасу. Он выписывает мне сводку не глядя и выговаривает, что я такая бессовестная и не понимаю, что Небеса и так идут мне навстречу, позволяя отработать свой долг.

Ему и невдомек, за что я получила такой огромный минус. Он даже не заморачивается тем, что такое большое списание для рядового работника — это огромный косяк, преступление, из-за которого можно сразу получить метку. А у меня метки нет. Пока что…

Может, и правда молиться за исчадий ада — это преступление в глазах Небес?

От этих мыслей хочется сплюнуть. Не может так быть. Не может!

Я не знаю, что за шлея попала мне под хвост, почему я не хочу слушать никого, ни Артура Пейтона, ни даже Генри, который уверен, что долго без охоты на души не протянет.

Я вот почему-то верю, что можно как-то иначе. Только не знаю как. И доказательство — вот оно, в правой моей руке, белый лист бумаги, на котором за сегодняшний день ни одного отрицательного списания. Ни от меня, ни от моего несносного “в.п. п”.

Кстати, надо будет сгонять в архив, узнать, что это “в.п.п.” означает и что значит — быть поручителем демона, и были ли вообще, кроме меня, такие…. одаренные. Ну не могу же я быть первой, да?

Сейчас я возвращаюсь домой. Забираю со склада коробку “продуктов для постящегося”, плетусь домой, чтобы поужинать тарелкой безвкусного риса и пресной лепешкой. Голод эта еда давит — не давит жажду ощущений и эмоций, но ничего, как-нибудь переживу. Не едой единой можно жить и не только от нее получать удовольствие. В конце концов, это не навсегда. Если все выйдет так, как я придумала — на постном пайке мне вряд ли придется сидеть часто.