Конторщица 3 (СИ) - Фонд А. - Страница 14

Народ из депо по привычке (или в шутку) называл это место — «Красный уголок».

— Лидия Степановна! Вы сегодня чудесно выглядите! — бойко завёл старую пластинку товарищ Иванов, совершенно неубедительно изображая Ромео. Сегодня он показался мне каким-то слишком уж возбуждённым, что ли.

— Так! Давайте-ка поработаем, товарищ Иванов, — ответила я и сдула пыль с чуть пожелтевшей подшивки газеты «Правда» за 1979 год.

— Как скажете, Лидочка, как скажете, — расцвёл улыбкой он и вонзил в меня ещё один страстный взгляд.

— Итак, насколько я понимаю, именно это место является центром культурно-просветительской работы и политической подготовки сотрудников депо «Монорельс»? — слегка насмешливо улыбнулась я и провела пальцем по ближайшему столу. На пальце осталась грязь.

— Д-да, — запнулся Иванов и уже с лёгкой тревогой посмотрел на мой палец.

— И заведуете этим всем, насколько я понимаю, именно вы? — продолжила я, внимательно рассматривая длинный и выразительный след от пальца на пыльной крышке стола.

— Я, — с готовностью подтвердил Иванов.

— Понятно, — кивнула я, свернула в трубочку одну из неподшитых газет и, встав на цыпочки, стянула нею огромную паутину из-за шкафа.

— Лидия Степановна! — побледнел Иванов, косясь на развевающуюся словно парус паутину. — Здесь не успели убраться. Сейчас техничка, Маруся, она за двоих работает, пока вторая на больничном, и не успевает. Так я ей разрешил здесь пока не убираться.

— Эдуард Александрович, — равнодушно пожала плечами я, — вопрос не в качестве уборки. Вопрос в посещаемости Ленинской комнаты.

На самом деле меня меньше всего волновала посещаемость данного помещения, но с Ивановым нужно было разбираться и ставить его на место.

Я подошла к ещё одному бюстику юного Володи Ульянова и сдула облачко пыли с гипсовых кудрей.

— Если бы сюда люди ходили, пыли на столах не было бы, — развернулась я к Иванову, — её вообще здесь не было бы.

— Они ходят! Постоянно ходят! — прижал руки к груди Иванов.

— А вот Марлен Иванович вчера жаловался, что политинформаций по понедельникам нету, — рассеянно заметила я, рассматривая засиженную мухами люстру.

— Наветы! — отчаянно закрутил головой Иванов.

— Так значит есть политинформации? — изумилась такому коварному вероломству Любимкина я.

— Ну, понимаете, Лидия Степановна… эммм-м-м, Лидочка, сейчас у нас не самые лучшие времена, большие заказы, мы работаем не покладая рук, так что не всегда остаётся свободное время…

— Вот как, — участливо покачала головой я, — и что, это всё тянется целых три года?

— Почему три года? — не понял Иванов.

— Да вот по дате последней «свежей» газеты смотрю, — я строго ткнула пальцем в пожелтевшую чуть скукоженную «Правду».

— Да это уже прочитанные газеты! — возмутился товарищ Иванов с таким яростно-негодующим видом, что позавидовала бы даже «демоническая» Олечка.

— А свежие где?

— Так на руках же! — моментально нашёлся Иванов, — рабочие берут и читают.

— За три года? — не поверила я, — и что, они все настолько любознательны, что до сих пор перечитывают прошлогодние и позапрошлогодние газеты?

— Эм-м-м…, — замялся Иванов, но тут настенные часы пробили время, да так громко, что я чуть не подпрыгнула.

Но это было не всё потрясение на сегодня — товарищ Иванов вдруг шагнул ко мне и страстно посмотрел в глаза:

— Лидочка, милая, я же ночей не сплю, всё думаю о тебе! Я потерял покой!

— Эдуард Александрович, мы не закончили с Красным уголком! — попыталась вернуть его в рабочее русло я.

— Лидочка! — не обратил внимания на мой протест Иванов.

— Эдуард Александрович! Я задала вам вполне конкретный вопрос и жду ответа.

— Да какой может быть ответ, Лида! — как-то слишком громко вскричал Товарищ Иванов, затем бросился ко мне и заключил в свои объятия, я даже трепыхнуться не успела. Хватка была настолько крепкой, что вырваться я не могла.

— Отпустите! — прошипела я, вырываясь.

— Лидочка! Любовь моя! — продолжал надрываться Иванов.

И в этот момент дверь в кабинет распахнулась и на пороге с ошеломлённым видом застыли Герих, Швабра и Щука. Из-за их спин выглядывала Лактюшкина и ещё кто-то.

— Это что здесь такое творится?! — вскричала Щука, вне себя от оскорблённых чувств.

— Разврат! Прямо на работе! — ахнула Герих, правда слишком уж громко и потому совершенно неубедительно. — Совсем с ума посходили!

— Кошмар! Я такого ещё в своей жизни не видела! Чтобы средь бела дня! На работе! Вот так вот осквернять Ленинскую комнату! — злорадно поддакнула Швабра. — Тридцать лет работаю, но такого ещё у нас не было!

Товарищ Иванов моментально отстранился от меня и с видом падшего ангела, застуканного на горячем, покаянно склонил голову:

— Извините, товарищи, не устоял. Я ведь тоже живой человек, понимаете ли! И если Лидочка… ой, простите, Лидия Степановна, меня так долго мучает — вот я и потерял голову! Готов понести заслуженное наказание...

— Да за что наказание?! — всплеснула руками Щука, — у нас в народе недаром говорят: «Сучка не захочет — кобель не вскочит»!

— Действительно! — вякнули в унисон бабоньки.

Вот дрянь, я тебе это ещё припомню. Если у меня ещё и были какие-то сомнения по поводу Щуки, то сейчас её участь была предрешена. Но я пока хранила молчание. Отстранившись, наблюдала, чем всё это закончится. Тем временем бабоньки совсем раскудахтались:

— Надо обсудить это на собрании! Сегодня же собрать коллектив!

— Общественное порицание!

— До чего дошли!

— Прямо в Ленинской комнате! Хоть бы портретов членов ЦК Партии постыдились! Они же смотрят с портретов на это безобразие!

— Кошмар! Просто кошмар!

Ну, и дальше, примерно в таком духе, хором. Они рвались в бой, кипя праведным негодованием. Товарищ Иванов всё это время изображал низвергнутого искушением в пучину греха ангела. Мол, «невиноватый я, она сама…». Жаль, что пепла для посыпания головы в Красном уголке не было.

Понаблюдав минут пять, я решила прекращать этот театр, а то куча работы, а они тут ромашку, блин, устроили. И прекращать надо было самым кардинальным образом:

— Ну всё, Эдичка, — сказала я с кротким вздохом, но достаточно громко, чтобы услышали все, включая группу поддержки из коридора, — теперь уже весь коллектив увидел. Придётся тебе на мне жениться. Иначе пришьют аморалку.

— Как жениться? — вытаращился на меня Эдичка.

— Разврат на рабочем месте, тем более в Ленинской комнате — это не та ситуация, на которую коллектив вот так просто возьмёт и закроет глаза. И оправдание может быть лишь великая любовь. Ты же это мне хотел сказать?

— Но жениться…

— Пойми, это единственный выход, Эдик! Кроме того, я же в активном поиске мужа. Ты даже не представляешь, какая сложная у меня сейчас ситуация, Эдичка! После первого — Горшкова — у меня огромные долги и бабушка. Он был такой картёжник, что ужас. И всё время проигрывал огромные суммы. И Римму Марковну я вот так взять и бросить не могу. Старушка требует постоянного ухода, я одна уже не справляюсь. А после смерти второго, Валеева, у меня приемный ребенок, абсолютно неуправляемый, вон Дом пионеров разгромил, даже не знаю, что и делать, здесь только крепкая мужская рука нужна… и тоже долги ужасные… ты, может, слышал, он тяжело болел последний год, мы уже всё перепробовали… все средства… поэтому моё замужество — это спасение для меня. Тем более у тебя зарплата вон какая хорошая! И я так рада, что ты решил разделить эту ношу со мной!

— Но, Ли-Лидия Степановна…

— Я, в принципе, неплохая хозяйка… ну… теоретически…, а ещё люблю устраивать генеральные уборки на выходным. Чтобы всей семьей убираться весь день. Это сближает.

Товарищ Иванов икнул.

— Хотя есть у меня и небольшой минус, который ты должен знать, Эдуард. — безжалостно продолжила каминг-аут я, — это, чтобы потом между нами не было недопониманий. В общем, признаюсь честно — родители у меня такие деспотичные, прямо ужас. Постоянно ругают и меня, и сестру, и её мужа. Я с ними спорить не решаюсь. Поэтому придётся у них в деревне и садить, и полоть, и копать картошку. Огород-то огромный. Кроме того, мать всегда берет гектара два сахарной свёклы на прополку. Так что тоже придётся помогать. В основном тебе, конечно. У меня здоровье слабое, болею постоянно.