Под кожей (ЛП) - Стоун Кайла - Страница 7

Мама делает глоток из фляжки, которую спрятала где-то в кровати рядом с собой.

— Ты навредишь ребенку. — На этот раз я говорю тверже.

Ма просто игнорирует меня.

— У нас все будет хорошо. Фрэнк вернется домой. Он всегда так делает.

Я вздыхаю. Пытаться вразумить ее бессмысленно.

— Ты голодна? Хочешь поужинать?

Она щиплет себя за руку.

— Прекрати пытаться сделать меня толстой. Это бесит Фрэнка.

— Как хочешь. Спокойной ночи, ма, — говорю я, хотя сейчас только семь часов вечера.

Вернувшись на кухню, я ставлю пивные бокалы на стойку, так как в раковине нет места. Мальчиков нет, наверное, прячутся в своей комнате. На кухонном столе лежит буханка «Чудо-хлеба», банка арахисового масла и две пустые банки из-под нарезанного ананаса. Они сделали свои собственные сэндвичи, любимое блюдо, которое я впервые приготовила для них много лет назад.

В нашей семье знают, когда нужно оставить кого-то в покое. Сегодня никто из них меня не побеспокоит. Я беру початую банку арахисового масла и направляюсь в свою комнату.

Моя спальня находится на другой стороне гостиной, отдельно от всех остальных спален. Фрэнк настоял, чтобы у меня появилась эта комната, когда мне исполнилось тринадцать, сказав, что девочкам нужно уединение. Да, верно. Мне нужно личное пространство Фрэнка как выстрел в голову.

Я закрываю дверь в свою спальню и падаю на кровать. В ящике тумбочки я держу свои блокноты для рисования фирмы «Стратмор», угольные палочки, цветные карандаши «Призмаколор», мягкие ластики, пастель и палочки для смешивания. Мои карандаши — высокого качества, редкий подарок Фрэнка на мой выпускной в восьмом классе. Их пигмент такой же гладкий и насыщенный, как масляная краска.

Моя арт-стена находится рядом с моим шкафом. Большинство рисунков — это бабочки в дешевых пластиковых рамках, несколько рисунков моих братьев или пейзажи мест, где я никогда не была. Когда у меня закончились рамки, я наклеила свои рисунки прямо на стену. Мне нравится смотреть на бабочек, на их насыщенные, пестрые цвета, на гладкую форму их крыльев, поднятых в полете.

Мой желудок урчит. Я открываю банку с арахисовым маслом и выковыриваю большой кусок. Оно прилипает к пальцу, как гигантский слизень. Я слизываю его и делаю это снова. И снова. Я ем до тех пор, пока не наедаюсь до отвала, до вздутия живота и легкой тошноты. Но яма внутри меня никогда не заполняется. Когда банка наполовину пуста, я завинчиваю крышку и ставлю ее на тумбочку.

Боль скапливается за моими глазами. Мне нужно облегчение. Я отчаянно нуждаюсь в нем. Я роюсь под матрасом, нахожу упаковку бритв и пачку салфеток и прислоняюсь спиной к стене. Лезвие сверкает в сумерках, проникающих сквозь шторы. Я стягиваю с себя джинсы. Головокружительный парад ран украшает нежно-белое пространство верхней части моих бедер. Свежие красные порезы пересекают белые линии рубцовой ткани.

Я никогда не резала себе вены. Это выход для трусов. Если я когда-нибудь решусь, то сделаю это не так. Я воспользуюсь пистолетом Фрэнка, большим «Глоком» 22 калибра, который он прячет под матрасом, в те редкие ночи, что делит с мамой. Мы с отцом похожи; храним наши самые ценные вещи под собой, когда спим.

Я делаю три новых надреза, горизонтальных и выстроенных рядом друг с другом, каждый длиной около дюйма. Один за меня, один за Фрэнки и один за Аарона. Они мои братья. Они — моя ответственность. Порез Фрэнки глубже, чем у других. Я сильно нажимаю на лезвие, пока острая боль не сравняется с чувством вины. Стыд захлестывает меня. Я не хочу быть той девушкой, которая причиняет боль тем, кого любит.

Завтра я буду вести себя лучше, как-нибудь заглажу свою вину. Я буду гораздо терпеливее. Я просто так устала. А он такой грубый, такой злой. Он слишком похож на меня.

Когда я заканчиваю, уже десять. Я прижимаю ногу старой мочалкой, пока кровь не перестает течь, чтобы не испачкать простыни. Натягиваю боксеры и футболку большого размера, служащие мне пижамой.

Мои пальцы дергаются. Мне все еще нужно кое-что сделать. Я открываю ящик тумбочки и достаю блокнот и графитный карандаш. Я рисую скетч на Кролика Рэтти. Кролик Рэтти звался просто Кроликом, когда стал моим. Очаровательный белый плюшевый кролик с черными глазками-пуговками и самым мягким мехом, который я когда-либо держала в руках. Когда родился Фрэнки, я отдала Кролика ему. А когда через три с половиной года появился Аарон, Фрэнки передал игрушку ему по наследству.

Аарон до сих пор спит с ним каждую ночь. Сейчас мех стал матовым и грязным, один глаз-пуговица болтается. Набивка стала вываливаться из прорехи в лапе. Однажды мама спросила: «Зачем тебе этот старый крысеныш?». Но Аарон заплакал, и она зашила его розовыми нитками в один из своих хороших дней. И теперь мы зовем его Кролик Рэтти.

На моем рисунке у Кролика Рэтти огромные, мультяшные глаза. Он одет в плащ, который героически развевается за ним. Он стоит на лежащей на земле фигурке, его маленькие лапы подняты в знак триумфа. Я всегда делаю Кролика Рэтти героем, который приезжает на великолепном коне или срывается с места в стиле Супермена, чтобы спасти положение. Оторвав страницу, складываю ее в треугольник — единственный трюк оригами, делать который я научилась еще на уроках труда в средней школе.

В узком коридоре между ванной и комнатой мальчиков стоит буфет медового цвета, слишком громоздкий, чтобы поместиться в нашей крошечной кухне. Он занимает слишком много места и нависает из темноты, чтобы зацепить пальцы ног или поцарапать голени и бедра во время ночных походов в туалет. Ящики забиты всяким хламом, которым никто никогда не пользуется. Кроме этого.

В передний левый угол левого ящика я кладу бумажный треугольник. Это наш центр сообщений, когда нам нужно поделиться тем, что мы не можем сказать вслух в этом доме. Я рисую для Аарона скетчи с Кроликом Рэтти. Для Фрэнки раньше оставляла камни смешной формы. Он любил приклеивать к ним глазки, добавлять глупый рот перманентным маркером и складывать их на верхушке комода. Больше он так не делает.

Прежде чем забраться в свою кровать, я проверяю, как там мама. Она отключилась, громко храпит, между пальцами тлеет уголек сигареты. Я вынимаю сигарету из ее руки и раздавливаю ее в пустом стакане для воды. Затем возвращаюсь в свою комнату.

От света фар проезжающих машин по стенам скользят странные узоры. Я смотрю, как зеленые цифры будильника мигают с 23:59 на 00:00.

Проходят часы, а я не могу уснуть. Тяжесть темноты, потолка, дома, неба, усыпанного колючими звездами — я чувствую их как груз, как железо на моих костях.

Тяжесть, которая никуда не уходит.

Металлические прутья стула давят мне в спину. В окна пустующего класса, который доктор Янг использует для своих так называемых сеансов групповой терапии, бьют крупные капли дождя. Десяток стульев и парт придвинуты к дальней стене под доской объявлений. На ней все еще висят пожелтевшие списки кандидаток в королевы выпускного бала и расписание работы кафетерия двухлетней давности. У меня заурчало в животе.

Я расположилась поближе к ряду серых окон и ржавому радиатору под ними. Дождь такой сильный, что я едва вижу линию деревьев в пятидесяти футах за школой. И совсем не вижу реки.

Доктор Янг постоянно смотрит на часы.

— Она скоро придет.

А я так старалась опоздать. Черт. Мои веки тяжелеют, и я просто хочу проспать весь этот день. Я потратила свои три дня отстранения на уборку в доме, доделывание домашнего задания и дополнительные смены в «Bill's Bar and Grill». Заработала достаточно, чтобы оплатить счет за электричество, по крайней мере, до следующего месяца. Мама так ушла в себя, что даже не заметила, что по идее я должна быть в школе. Я взяла ее мобильный телефон, пока она спала, и удалила сообщение из администрации о моем отстранении от занятий. И перехватила письмо по почте. Иногда это так просто.

Дверь в класс открывается, и вплывает Арианна Торрес.