Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович - Страница 55

Несколько дней он уходил от разговора с Сережей о том, что было, хотя Сереже явно хотелось похвастаться. Еще спустя какое-то время Айгуль пришла к нему в больницу. Митько случайно оказался в вестибюле, вовремя заметил ее и спрятался за колонну.

Айгуль сказала:

— Я к Митько.

Дежурная спросила приветливо:

— Вы, наверное, сестра Валерия Александровича?

— Почему сестра? — спросила Айгуль.

— Как, вы не сестра?!

— Нет, — ответила Айгуль.

— Осподи, а на вид вылитая Валерий Александрович…

Что было дальше, Митько не знал, сумел незаметно скрыться…

Итак, блаженное мгновение наступило. Митько выметнул из мешка свое крепко сбитое, с небольшим жирком тело, выскочил на край террасы и проделал дыхательную гимнастику. Затем натянул тренировочный олимпийский костюм и отправился вниз, на пляж, еще не открытый для купания. Он любил умыться морской водой. Пока отдыхающие делали физзарядку под лай репродуктора, он сбежал по гальке к самой воде, умылся, прополоскал рот и горло. Море заметно потеплело со вчерашнего дня. Митько захотелось окунуться в него всем телом. Вскочить, выскочить и, чувствуя, как горит кожа, растереться махровкой.

Так он и сделал, и, очень довольный собой, отправился в санаторий. Ветер трепал косматые пальмы. Поднимаясь по многочисленным ступеням, ступенькам и ступенечкам к стеклянному кубу столовой, Митько изрядно продрог, хотя синоптики сообщали, что в Симферополе и Севастополе температура воздуха поднялась до тридцати градусов.

Возле столовой к нему подошел двойник.

— Это, давай познакомимся. Я Иван Рябов, сын продольного пильщика.

Митько представился и спросил:

— А почему продольного?

— Дак поперек только дрова пилят. Любой дурак может.

— Понятно, — сказал Митько, увлекая собеседника за угол: к ним уже стали присматриваться. Какой-то остряк выдал: «В самом деле, до чего похожи! Особенно этот, в «адидасе»!»

— У меня к тебе, это, просьба великая, — сказал Иван Рябов, — не откажи, а?

Обычно на всякого рода просьбы Митько отвечал: «Я бы с удовольствием, но…» Он и теперь приготовил эту формулу, чтобы сказалась легко и достаточно твердо.

— Видишь ли, Валер Саныч, тут на экскурсию в Севастополь записывают…

— Тебе ручку, что ли дать? — не понял Митько, — Так на!

— Да нет… Тут, понимаешь, какое дело. Мне в дальние экскурсии нельзя. Врач запретил. Дескать, сиди тут и кукуй. А мне в Севастополь во так охота! Всю жизнь, понимаешь, мечтал! И такой удобный случай. Ты разреши, я под твоей фамилией запишусь?

— Я сам всю жизнь туда собираюсь, — сказал Митько. — У меня в Севастополе отец погиб.

— Дак ты специально туда поедь! — неизвестно чему обрадовался Иван Рябов. — Это ж серьезный вопрос! А нас будут таскать по достопримечательностям. У тебя и времени-то не будет отца помянуть. Я прав?

Довод был убедительный.

— А что я с этого буду иметь? — спросил Митько.

— Коньяк поставлю! — Рябов хлопнул его по плечу. Рука у потомка продольного пильщика оказалась тяжеленькой. «Даром что астматик», — подумал Митько.

— Ладно, — сказал он. — Так и быть, пользуйся моей внешностью.

Рябов радостно потряс ему обе руки.

Со вкусом позавтракав, Митько не спеша шел к себе в корпус и размышлял при этом, как подчас легко делаются коньяки.

Дома у него бар ломился от сосудов с экзотическими напитками.

Вообще, Митько жилось очень не худо. Принимая гостей, в особенности разрывающихся на полутора ставках коллег, он поражал их изысканностью стола. Да и квартирка у него была что надо. «Фешемебельная квартира», — как говорила его жена Фаина Ивановна.

— Умеешь ты жить, Валерка! — восхищались гости.

— Да, мы умеем жить, — подтверждала без тени юмора Фаина Ивановна.

— Тебе хорошо, — говорили гости, — ты умный.

— Да, — подтверждала Фаина Ивановна, — мы умные люди.

К шестому курсу Митько стало совершенно ясно, что светила из него не выйдет, следовательно, надо определяться куда-нибудь поспокойнее и поденежнее. Решение стать наркологом пришло к нему в пивном баре на Сретенке. После занятий они втроем, то есть Алик, Сережа и Митько, простаивали там над пивными кружками до закрытия. Алик был родом из Астрахани, так что вяленая рыба у них не переводилась. Их право на крайний столик у подоконника молчаливо признавалось другими постоянными посетителями, с ними здоровались, вступали в разговоры на равных, подчас пропускали без очереди. Эта пора была самой безмятежной в их жизни. Теперь Митько удивлялся, о чем можно было болтать четыре часа кряду, — тогда же им не хватало этих четырех часов.

Публика в баре собиралась самая разношерстная, но попадались и выдающиеся личности: Анкилоныч, Пан Директор, Нормалек. Анкилоныч был кандидатом технических наук, Пан Директор — очень хорошим разнорабочим из булочной и снабжал приятелей горячим хлебом, Нормалек — машинистом сцены, этот снабжал рассказами из театральной жизни. Захаживали посетители и разовые, и такие, что выдерживали неделю-другую, иногда до месяца, потом исчезали бесследно. А вообще, бар этот был смрадный, грязный общественный туалет, к которому по недоразумению пристроили емкость с пивом.

Однажды к приятелям подошел некий Борис Иванович, эстрадный шестиструнный гитарист. Сначала, подогретый водкой, он пытался острить, держался бодро, непринужденно. Потом действие ее кончилось, Борис Иванович расплакался.

— Ребятки, — размазывая грязь и слезы по опухшему лицу, сказал он неожиданно, — вот вы медики, ну помогите же мне, спасите, не могу я больше так жить! Вылечите от этой заразы!

Приятели замолчали в недоумении.

— Тебе похмелиться, что ли? — спросил Пан Директор.

— Бросить хочу, завязать! Навеки!

— К специалистам обращались? — спросил Митько.

— Два раза в стационаре лежал. Амбулаторно лечился. Месяц продержусь, потом опять все сначала, Сил моих нет так жить!

— А как вас лечили? — спросил Митько.

— Первый раз торпеду ввели, укольчик такой, в вену. Двести рублей слупили. По знакомству. Потом спираль зашили.

— Эспероль, — поправил его Митько.

— Что в лоб, что по лбу. Триста рублей отдал.

— Нормале-ек, — сказал Нормалек.

— Это же очень сильное средство, — заметил Митько. — Действует порядка пяти лет. Как же вы выжили?

— А так и выжил. Надул меня ваш коллега. Небось пирамидону натолкал вместо этой спирали и зашил.

— Тяжелый случай, — сказал Нормалек. — Вот у нас артист Курилов на улице Радио лежал, так вот он рассказывал…

Борис Иванович перебил:

— Ребятки, поможете?

— Чтобы бросить пить, надо иметь силу воли, — наставительно сказал Анкилоныч.

— Друг, — слабо улыбнулся Борис Иванович, — сила-то есть, воли нету.

Алик и Сережа вынесли приговор: в данном случае медицина бессильна. Митько взялся лечить. Бориса Ивановича он действительно вылечил. Тот вернулся на эстраду, не раз принимал участие в зарубежных гастролях. Воздержание продолжалось шесть лет, и за это время Борис Иванович успел создать Митько такую рекламу, что сделать карьеру тому ничего не стоило. Так он выбрал психиатрию, а в более узком смысле — наркологию.

Фаина Ивановна работала процедурной сестрой в том же диспансере, что и Митько. Это было очень удобно. С годами у них сложился свой круг подопечных, которых они про себя называли то пациентами, то клиентами, уже не чувствуя разницы в этих понятиях.

Подопечные Митько были люди уважаемые, с положением и достатком. Законченных, безнадежных потаторов он распознавал с первого взгляда и сплавлял на попечение других врачей.

Солидных клиентов Митько ублажал, как мог, и они платили ему сторицей. Получив в ягодицу смесь серы и персикового масла, волоча ногу, постанывая и обливаясь потом, они покидали диспансер осчастливленные, горячо благодаря его за эту средневековую пытку. На другой день Митько навещал их на дому в сопровождении Фаины Ивановны. Лечение они вели энергично и массированно — через несколько дней клиенты выглядели свежо и бодро. Разумеется, спустя время они срывались опять, но в отчаяние не впадали, уповая на чудодейственную помощь супругов.