Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович - Страница 12

— Утрось я с ним разговорилась, дак веселый был. Говорит, пенсию тут зароблю и уеду опять в Молдавию. Жена у него сотню получает, что ли. А я, говорит, если с трехсот выйду, буду сто пятьдесят получать.

— Сто двадцать, — поправил ее партнер мрачно. — Больше не дают.

— Все ясно, — сказал Борис и прошел в комнату.

Виктор Петрович, грузный, длинноволосый, с холеной, стриженной по указанию журнала «Служба быта» бородой, похож был на попа. Он стоял к Борису вполоборота, щека была мокрой от слез.

Борис долго, с насмешливым интересом глядел на него, потом сказал:

— Ма-ла-дец…

Посмотрев в двери на шахматистов и как бы приглашая их согласиться с высказанной оценкой, повторил громче:

— Молодец?

Его не поддержали.

— Молодец! — снова со вкусом сказал Борис. — Махнемся бородками?

Виктор Петрович всхлипнул и ничего не сказал, а Борис с досадою подумал, что сосед явный псих и надо будет терпеть его до утра. Он снял ватник, повесил на гвоздь, отогнул подол свитера, выпустил пар. Спине стало прохладно. Потом плюхнулся на кровать, чтобы передохнуть малость от беготни.

— Чуждо все… Чуждо мне здесь! — прорыдал Виктор Петрович и, отвернувшись, стал раздеваться. Спустил по ногам брюки, вышагнул из них, как из пут, но, вспомнив что-то, остановился в горестном раздумье.

— Спи, — приказал Борис. — Разделся? Ну и спи давай.

— Мне сказали: выпей спирту, будет легче, — а мне тяжелей! — простонал Виктор Петрович, бодая кулаки. — Ира… Ирочка, Иронька, не надо нам этих денег!..

Жирная спина его с прилипшей потной рубахой тряслась. Борис отвернулся.

«Ну и все, Боря, — подбивал он итоги, — все, Борьша, хватит, подурачились. Стань человеком, стань хоть чуточку похож на Ветлугина, ведь ты не такой уж конченый на самом-то деле…» Он решил сейчас же начать новую жизнь и в этой жизни быть кристально чистым. «Нагрузку общественную попрошу. Например… — он прикинул, какую взять общественную нагрузку, — выпускать стенгазету — нет, не умею. На кружок политграмоты не потяну, да и не доверят, поди. Вот! Буду учить дизелистов вождению тягача. Чтобы была полная взаимозаменяемость!»

Он тут же наметил программу занятий: день — матчасть, день — езда. Конечно, не все будут асами, потому что механик-водитель — специальность врожденная, машину надо чувствовать, как свои руки-ноги. Но все-таки.

Ночевать в гостинице ему расхотелось. Он заплатил Лизе, немало ее удивив, и пошел в милицию. Он поступил так из мудрого расчета: чем раньше сядешь, тем раньше выйдешь. Он выгадывал почти полсуток.

«Ну вот, — додумывал он по дороге, — водить научу, и то хлеб…»

В милиции его ждала неприятность: дежурный сержант наотрез отказался его принять, ссылаясь на неурочное время. Целый час Борис призывал сержанта к порядку. Они чуть не подрались, и, если бы не начальник отделения, заглянувший в дежурку, пришлось бы Борису возвращаться в гостиницу. Начальник приказал посадить и в случае чего — связать.

— Спасибо! — искренне поблагодарил его Борис, а у начальника подскочили брови.

Сержант отвел его в камеру.

— Это, что ли, мое спальное место? — спросил Борис деловито. — Постельные принадлежности не полагаются? А почему? По инструкции? Ну что ж с вами делать?.. Я не настаиваю.

Он вытянулся на дощатых нарах, с наслаждением почувствовал, как хлынула из ног накопленная за день усталость, заложил под затылок ладони и запел вполголоса, уставясь в ободранный потолок:

— «Ро-одину ра-ду-я, сил не щади-и-и…»

«Ведь это вообще-то очень правильные и красивые слова, — вдумывался он в песню, не понимая, почему нужно было ее учить в ремеслухе насильно. — Обязательно спишу всю в библиотеке!»

— В домино не срежемся? — предложил ему нерешительно сержант, топчась у дверей.

— Не положено, — мягко отказался Борис.

— Да ладно уж!

Борис попробовал сесть, но не смог.

— Ты не поверишь, — беспомощно улыбнулся он, — руки не функционируют. Отмотал, что ли?..

— Как это? — не поверил сержант. — И костяшку уж не подымешь?

— Даже дубль-пусто, — сказал Борис.

Сержант потоптался еще и вышел, потому что Борис мгновенно уснул.

Он спал так, как человек, долго мучимый жаждой, пьет воду.

Дежурный, заступивший утром, не разбудил его, нарушив инструкцию.

Накануне пролился первый обильный ливень — снег согнало наполовину. Утром Дмитрий Лужин, у которого стояли приезжие буровики-разведчики, внес в избу громадные резиновые сапоги.

— Не знаю, сгодятся ли которому?..

Старательно улыбаясь, он наблюдал, как постояльцы примеряют его обувку.

— Главное дело, ребяты, голяшка высокая и не дыроваты. Да и дорого не возьму.

Бродни оказались впору Гешке Грачеву.

— Спасибо, друг! — с чувством сказал он Лужину и притопнул скошенными каблуками. — Хорошая модель, взъем очень красивый. Но мне без надобности.

Он стащил бродни и опять растянулся с книжкой на лавке.

— Читать будешь? — поинтересовался Лужин.

— Думаю, что да, — сказал Гешка.

— Может, пошел бы, подсобил там своим маленько?

Гешка не удостоил его ответом.

Не было такой практики в управлении, чтобы продлевать договор на полмесяца, а еще на три года Гешка не пожелал. Настроение у него было чемоданное с самого февраля. На эту вахту он мог бы и не приезжать, все равно истекал срок договора; он даже заказал в порту билет до Москвы и дал матери телеграмму о близком возвращении, но бурмастер его уговорил, да и сам Гешка, поразмыслив, решил, что лишняя пара сотен не помешает. Если бы знать, что так нескладно получится с этой скважиной, давно гулял бы он гоголем по столице.

Гешка рассчитывал уехать отсюда две недели назад, когда с проходкой предполагалось уже покончить. Но где-то в скважине пробило стык колонны, дело застопорилось, и теперь, даже при благополучном завершении бурения, надежда у него была только на вертолет — начиналась распутица, и другим транспортом из Югана было не выбраться.

Он оброс до глаз, но не брился, предвкушая, как заявится в бороде на родную его сердцу Таганку, как обалдеют все его дружки детства, как завалится он домой, в тесную их коммунальную комнатушку, ослепительно красивый и мужественный. Мать, конечно, как всегда заплачет, но потом, когда обо всем будет переговорено, спросит, не удержится, чтоб не спросить: «Гешка, надолго ли?» И вот тут-то он бросит небрежно: «Навсегда, мать, кранты, я свое отмотал до самой катушки, отдохну и буду определяться…» Мать сначала ему не поверит, тогда он перейдет на язык фактов. В расчет Гешке причитались льготные отпускные и премия. Вместе с сберкнижкой, которой он обзавелся в первую же получку, этого хватало на двухкомнатный кооператив, и кое-что оставалось на обстановку. «Сынок», — скажет она, или «родной мой», или еще что-нибудь в том же духе — и помолодеет.

«Эх, мама, мама…» — подумал Гешка с широкой улыбкой, закрывая глаза.

К двадцати семи годам он объехал немало строек, отслюнил в бухгалтериях не одну тысячу, но теперь с прежней безмятежной жизнью было покончено, пришла пора ему остепеняться, обзаводиться женой и домом.

— Спит вроде, — услышал он приглушенный голос Лужина.

— Геня… — позвал его бригадир Вагин. — Геня-я-я!

— Чо тебе? — заорал Гешка, вскакивая на лавке. — Чо ты пристал к человеку? — И лег снова.

Прекрасные картины близкой московской жизни рухнули, уступив место действительности. В этой действительности топтался перед ним бригадир и, как в приоткрытую дверь, заглядывал под книгу, которой Гешка закрыл лицо.

— Геня, — дохнул тот профилактическим чесноком. — Она пошла-а…

— Пошел бы ты сам…

— Она пошла, Геня! — не обижаясь, повторил Вагин.

— Кто пошла? — Гешка насторожил слух: в самом деле, работала лебедка подъемника. — Колонна?! Пошла?!

— Пошла, — сказал бригадир. Гешка, для видимости нехотя, встал:

— Разве что поглядеть?