Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 22

• Предыдущая
• 22/108
• Следующая

И в то время, как Спартак находился в таком душевном состоянии и считал себя самым счастливым человеком в мире, он получил несколько приглашений от Эвтибиды. Она настойчиво звала его будто бы по делам заговора гладиаторов. Спартак, наконец, отправился к куртизанке.

Эта девушка, которой не исполнилось еще двадцати четырех лет, была четырнадцати лет уведена в рабство. В 668 году от основания Рима, то есть за восемь лет до описываемых событий, Сулла взял после продолжительной осады Афины, в окрестностях которых родилась Эвтибида. Попав в руки развратного патриция она, по приводе завистливая, гордая и склонная к дурному, очень скоро утратила всякое чувство стыда в угаре сладострастных оргий. В короткое время эта девушка, погрязшая в кутежах, получившая свободу благодаря любви старого развратника, всецело отдалась позорной жизни и приобрела влияние, силу и богатство Кроме редкой красоты природа щедро одарила эту женщину умом, который она усиленно изощряла придумыванием всевозможных интриг и коварных козней. Когда все тайны зла стали ей уже известны, когда она пресытилась наслаждениями и испытала все страсти, развратная жизнь стала вызывать в ней отвращение. Как раз в это время она впервые увидела Спартака; сочетание геркулесовской силы с необыкновенной красотой пробудило в ее сердце чувственный каприз, сотканный, из прихоти и пылкого желания; она не сомневалась, что сможет его легко удовлетворить.

Но когда, хитростью заманив Спартака в свой дом, она увидела, что все средства обольщения, подсказываемые ее порочной душой, напрасны, когда она поняла, что рудиарий не поддается ни на какие приманки, словом, когда она убедилась, что перед ней единственный человек в мире, который отверг то, что было предметом ненасытного желания для всех остальных — тогда грубая прихоть куртизанки постепенно и незаметно для самой Эвтибиды превратилась в истинную страсть, ставшую ужасной вследствие порочности этой женщины.

Вскоре Спартак, сделавшийся учителем гладиаторов Суллы, отправился в Кумы, в окрестностях которых находилась очаровательная вилла диктатора. Здесь Сулла поселился со своей семьей и двором.

Эвтибида, столь глубоко оскорбленная в своем чувстве и самолюбии, инстинктивно догадывалась, что только другая любовь, только образ другой женщины мешал Спартаку броситься в ее объятия. Она всячески старалась забыть рудиария и выбросить память о нем из головы, но тщетно! Человеческое сердце так устроено, — и это было всегда! — что оно желает именно того, что ему не дается, и чем сильнее препятствия, мешающие исполнению его желаний, тем сильнее упорствует оно в стремлении удовлетворить их. Вот почему Эвтибида, такая беззаботная и счастливая до этого дня, оказалась в самом печальном положении, в каким только может оказаться человеческое существо, обреченное жить среди опостылевшего богатства и всех внешних признаков счастья.

И читатели видели, с какой радостью Эвтибида ухватилась за возможность отомстить сразу и человеку, которого она в одно и то же время ненавидела и любила, и счастливой сопернице.

В то время, как Эвтибида в своем кабинете давала волю порывам своей порочной души, а Метробий верхом на добром коне скакал в Кумы, в таверне Венеры Либитины происходили не менее важные события.

В сумерки семнадцатого дня апрельских календ (16 марта) 676 года два гладиатора собрались у Лутации Одноглазой поесть сосисок и жареной свинины и выпить велитернского и тускуланского вина.

Во главе стола, в качестве распорядителя этого пиршества сидел Крикс, гладиатор-галл, о котором уже упоминалось. Благодаря своей силе и мужеству он заслуженно пользовался авторитетом среди своих товарищей и дорерием и уважением Спартака.

Стол, вокруг которого сидели гладиаторы, был приготовлен во второй комнате харчевни. Поэтому гладиаторы чувствовали себя здесь свободно и уютно и могли без опаски говорить о своих делах, тем более, что в первой комнате было мало посетителей. Да и те немногие, что попали сюда в этот час, наспех выпивали чашку тускуланского вина и уходили по своим делам.

Усевшись за столом вместе со своими товарищами. Крикс заметил, что в одном углу комнаты находился маленький столик с остатками закусок, за которым, очевидно, кто-то недавно сидел.

— Ну-ка скажи, Лутация Кибела, мать богов, — сказал Крикс, обращаясь к хозяйке, хлопотавшей вокруг стола. — Скажи мне, Лутация, кто обедал за этим столиком?

Лутация обернулась и воскликнула с изумлением.

— Куда же он ушел? Вот шутка!.. И спустя мгновение добавила:

— Ax!., да поможет мне Юнона Луцина,..

— В родах твоей кошки… — пробормотал один из гладиаторов.

— Он меня ограбил, не уплатил по счету. И с этими словами Лутация побежала к столику, между тем как Крикс снова спросил:

— Да кто же этот неизвестный, которого ты скрываешь под именем «он»?

— Ах! — сказала, облегченно вздохнув, Одноглазая. — Я его оклеветала… Я знала, что он честный человек. Он оставил на столе восемь сестерций в уплату по счету… Это даже больше, чем с него следовало, в его пользу остается четыре с половиной асса.

— Чтобы тебя язвы разъели, скажешь ты, наконец!..

— Бедняга, — продолжала Лутация, убирая со столика, — он забыл дощечку со своими записями и свой стилет.

— Пусть Прозерпина сегодня же слопает твой язык, сваренный в сладком уксусе, старая мегера! Назовешь ты, наконец, нам имя таинственного посетителя! — закричал Крикс, выведенный из терпения болтовней Лутации.

— Зачем вам его имя, попрошайки, вы любопытнее баб, — осветила, рассердившись, Лутация. — Здесь за этим столом ужинал сабинский торговец зерном, прибывший в Рим по своим делам: уже несколько дней он приходит сюда в этот именно час.

— А ну-ка, покажи мне, — сказал Крикс, отнимая у Лутации маленькую деревянную дощечку, покрытую воском и костяную палочку, оставленную на столе. И он стал читать то, что записал торговец.

Здесь были, действительно, отмечены разные партии зерна, с соответствующими ценами сбоку и с именами собственников зерна, которые, по-видимому, получили от торговца задатки, так как рядом с именами были разные цифры — Но я не понимаю, — продолжала Лутация Одноглазая, — когда именно он ушел… Я могла бы поклясться, что в тот момент, когда вы вошли, он был еще здесь… А.., понимаю! Должно быть, он меня позвал, когда я была занята приготовлением сосисок для вас и так как очень спешил, то и ушел.., оставив деньги, как честный человек.

И Лутация, получив обратно палочку и дощечку с записями, удалилась, приговаривая:

— Завтра.., если он придет.., а он придет наверно, я отдам ему все, что ему принадлежит.

Гладиаторы ели почти в полном молчании и лишь спустя некоторое время один из них спросил:

— Итак, о солнце нет никаких известий[1]?

— Оно все время за тучами[2], — ответил Крикс.

— Однако, это странно, — заметил один.

— И непонятно, — прошептал другой.

— А муравьи?[3]

— спросил третий, обращаясь к Криксу.

— Они растут числом и усердно занимаются своим делом, ожидая наступления лета[4].

— О, пусть придет скорее лето, и пусть солнце, сверкая во всемогуществе своих лучей обрадует трудолюбивых муравьев и сожжет крылья коварным осам[5].

— А скажи мне. Крикс, сколько звезд уже видно[6]?

— Две тысячи двести шестьдесят на вчерашний день.

— А появляются ли еще новые?

— Они будут появляться до тех пор, пока лучезарный свод небес не засверкает над миром, весь покрытый мириадами звезд.

— Гляди на весло[7], — сказал один из гладиаторов, увидя эфиопку-рабыню, которая внесла вино.

• Предыдущая
• 22/108
• Следующая