Пятнадцать ножевых 4 (СИ) - Линник Сергей - Страница 16

— Ладно, работай, — пожелал я ему на прощание и поехал на улицу Дзержинского, дом десять.

Всё по высшему разряду: и пропуск на меня уже был выписан, и провожатый пришел буквально через пару минут. Ну, и руки никто не заламывал. Безликий некто лет тридцати, в сером костюмчике, уже явно вросшем в кожу, вежливо довел меня до двери без вывески и номера кабинета.

Полковник Балашов представился, предложил присесть. И даже чай уговаривал попить. Среднего роста, мордатый, глубокие залысины с обеих сторон. Ямка на подбородке, и самая заметная деталь на лице — очки. Последнее, конечно — смерть фашистам, со здоровенными стеклами. А ему, похоже, нравятся: вон как любовно бархоткой протирает. Или это у него такой прием следацкий, чтобы собеседник расслабился, подумал, что перед ним тюфяк какой-то. Ага, который до такого поста в этой конторе дорос.

Сергей Дмитриевич задал несколько вопросов, записал ответы. Про суд, как повязали, что было, кто что сказал. Намекнул, что с Калиниченко связывался. В принципе, он не особо и скрывал, что отбывает номер. Ну вот как мне, допустим, позвонит главный врач и попросит посмотреть кого-то. Я тоже поулыбаюсь и чай предложу. Но большой заинтересованности не проявлю. Короче, я ожидал, что мы сейчас соблюдем формальности, да я и пойду.

Только в самом конце разговора, когда я уже тайком начал поглядывать на часы, Балашов как бы между прочим сказал:

— Вы, Андрей Николаевич, поосторожнее там... с прогнозами существования Варшавского договора и Советского Союза...

Я в недоумении уставился на него.

— О чем вы, Сергей Дмитриевич? Где я, а где Варшавский договор?

— Да вот, сигнальчик поступил... — он полез в ящик стола. — Хоть и не по нашей службе, но мне пришло... Ага, вот, — и он достал и помахал густо исписанным листочком. — «В компании с собутыльниками обсуждал вероятный распад нашей Родины и переход стран Варшавского блока в НАТО» — процитировал Балашов.

— Бред сивой кобылы, — возмутился я, присмотрелся к бумажке. Пилипчук! Вот же сука.... — Оксане Гавриловне опять делать нечего.

— Это кто? — насторожился чекист, даже вперед подался немного, будто и в самом деле не знает автора.

— Пилипчук, соседка моя, — поддержал я игру. — То в деканат пишет кляузы, якобы у меня видеосалон с порнухой и антисоветчиной, то в милицию заявления, что я у кого-то технику украл. Теперь, значит, вам начала строчить грязные инсинуации. А на самом деле дама... как бы так помягче сказать... испытывает явные последствия инволюционных процессов в коре головного мозга.

— Это вы хорошо так завернули, про инволюцию, — улыбнулся Балашов. — Но скорее всего с вами свяжется оперативник наш, придется дать объяснение на всякий случай. Сами понимаете: сообщение это на статью семидесятую, антисоветская пропаганда и агитация тянет. Если бы не хорошее отношение к вам генерала Цинева... Ну вы поняли.

Я то понял. А еще осознал, что в Комитете обязательно надо ткнуть собеседника носом в дерьмо, дескать, на всех у нас материальчик есть.

Мы попрощались, полковник подписал пропуск, и я пошел. Надо, конечно, с этой каргой что-то делать, а то скоро она Брежневу писать будет. Хотя вот этот вариант самый классный. Помню, одна пациентка решила лечь в больницу. У постоянных клиентов психушки с этим просто: кончились деньги, допустим, или просто еду готовить лень — они идут в диспансер и сообщают, что таблетки перестали действовать, состояние ухудшилось, ну, и сразу направление получают. Так вот, дамочке было лень идти, записываться на прием, сидеть в очереди. А про возможность вызвать психиатра на дом не подумала. Она просто написала о своем тяжелом положении губернатору, депутату, и вроде бы даже гаранту конституции. Через два дня приехала психиатрическая скорая и доставила ее прямо в приемный покой больницы.

Ладно, увижу Пилипчук, придумаю, что сказать. А Давиду, говнюку, за сепаратистские базары на квартире штраф выпишу. С этих пор у меня дома можно только про бухло, баб, и постановления партийных органов. Или передовицу газеты «Правда» читать. Кстати, да! Ведь был же такой случай в кино про блондина в черном ботинке, когда для прослушки включили посторонний разговор. Будешь теперь слушать, гадюка семибатюшная, пересказ речей нашего генсека. Лично запишу на пленку и поставлю у дверей на воспроизведение с повтором.

Вот теперь можно и в госпиталь имени Николая Ниловича Бурденко поехать. Ибо пациентку Томилину перевезли туда и уже даже определили после всех операций в обычную палату. На поправку, значит, идет Елена Александровна. Молодец. Заеду сейчас на рынок, цветочков куплю. Два букета, один медсестрам на пост отдам, чтобы им не обидно было.

Опять пришлось бить ноги от проходной. Пропуск на заезд в персональном автотранспорте у меня же так и не появился. Блин, надо было тогда у начальника госпиталя Капкова выпросить. А я на радостях, что устроилось всё так быстро, и не догадался воспользоваться случаем.

Хорошо быть студентом-медиком: белый халат и сменная обувь всегда с собой. И даже колпак медицинский, если где потребуют. Поэтому я переоделся и двинулся дальше. Девчатам цветочки вручил, и пошел спокойно в палату — никто не дергает, не окликает...

К счастью, никаких иных посетителей у Томилиной не было. Не хотелось мне встречаться с ее родителями. Вроде и не так агрессивно ее папашка ко мне стал относиться, но всё равно — осадочек остался. Пошел он в болото со своими принципами. Еще две женщины, разделявшие временное пристанище с Леной, на меня внимания вообще никакого не обратили. Одна повернулась на бок, вторая продолжила читать.

Да, подруга, не лучшим образом ты сейчас выглядишь. Лицо бледное, губы синеватые, щеки ввалились, темные круги под глазами. И смотрит на меня даже без намека на доброжелательность.

— Что приперся? — хрипло спросила она, подтягивая одеяло повыше. — Посмотреть как я подыхаю здесь?

— Давай пропустим ту часть разговора, где ты закатываешь истерики и рыдаешь над загубленной жизнью. Мне слушать это неинтересно. Вот, как знал, что вазочки у тебя нет, — я поставил на тумбочку выцыганенную у медсестер бутылочку от физраствора, в которую налили воды, и сунул туда хризантемы. — Теперь уже не так на больничку похоже.

— Чего надо? — приветливости в голосе Томилиной не добавилось, хотя взгляд, обращенный к цветочкам, слегка подобрел.

— Проведать пришел, что, не видишь? Не чужие всё-таки.

— Андрей, за что мне всё это? — ну вот, слезы полились, теперь легче будет. — Зачем меня спасали? Как жить дальше?

— На, вытри, — я достал чистый платок и подал Лене. — Жить — счастливо. Давай, выздоравливай, выписывайся, будем приводить в порядок шрамы и возвращать красоту. Что врачи говорят?

— Что дерьмо теперь будет покидать организм намного быстрее, потому что половины кишечника нет. И без панкреатина поесть ничего не получится. Слушай, мяса хочется, слюной истекаю. Такой кусок... жареный...

— Потерпи, всё будет. Не хочешь поговорить об этом случае? Давай, не загоняй эту фигню в себя, ей там не место.

Пришлось побыть психотерапевтом на минималках. Утирая слезы и сопли, Томилина рассказала про свой поход в общагу. Короче, ей сильно повезло, потому что выстрел пришелся в докторский ящик, который и принял на себя львиную долю заряда. Это ей мент сообщил, который недавно приходил брать у нее показания.

— А что поймали этого урода, он говорил?

— Да, там какая-то странная история с его задержанием. Где-то нашли его избитым, с переломанными ногами. Это ты, Панов? — шепотом спросила она, оглянувшись на соседок по палате. — Ты нашел?

— Мне твои родители сообщили, что его задержали, — с самой большой убедительностью, которую только мог изобразить, заявил я. — Был бы рад поймать эту гниду, но — увы. Ладно, мне пора.

Я сделал ручкой, встал. И уже в дверях услышал:

— Слушай, поцелуй меня. По-настоящему, как раньше.