Проблема для некроманта – 2 . Часть вторая (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 34

Наблюдать за его вспышкой было неловко, как всегда, когда случайно вылезает на свет грязное белье почти постороннего человека. Освальд взъерошил волосы, окончательно превратив их в подобие вороньего гнезда и тоскливо уставился на Винсента.

– И ты, балбес, тоже женился. Поначалу-то все они прелесть какие дурочки, а чем дальше, тем невыносимей. Ну почему так, а?

Едва ли этот вопрос требовал ответа, но наставник, как всегда, молчать не стал:

– Я бы тоже озверел, если бы шесть лет подряд три месяца в году блевал не переставая, и еще три не мог нормально спать, потому что тяжело даже с боку на бок перевернуться. А в остальное время маялся от слабости и головокружения, не говоря о выводке, которому то сиську, то на ручки.

– А няньки и кормилицы для чего? – вскинулся Освальд. – И вообще кто виноват, что она плодовита, как кошка? Это в вашем возрасте нетрудно оставить жену в покое, а я… – Он выругался, снова взъерошил волосы. Натянул на лицо безразличную маску, но было заметно, что ему стыдно и за то, что умчался, поверив тревоге жены, и за чрезмерную откровенность.

– Еще раз прошу прощения, господа. – Он пригладил прическу, поправил шейный платок и обшлага. – Давайте вернемся к делу. И без того потеряли много времени.

Допрос шел как обычно. Имя при жизни, сословие, род занятий. Первая поднятая – это оказалась одна из швей – подтвердила, что утро провела в мастерской, пока хозяйка не велела ей отложить работу и отправиться вон из дома. Куда угодно, чтобы до сумерек не возвращалась. Да, обычно она так не делала, отпускала только в храм помолиться и исповедоваться. Нет, швее неоткуда знать, что нашло на хозяйку. Да, она вернулась затемно, поднялась по черной лестнице, как и всегда. Нет, она не знает, был ли кто-то еще в это время дома. И сколько времени на часах было, не знает. Нет, никого не встретила, ни с кем не разговаривала. Да, обычно так и бывает. За работой руки и глаза заняты, языки свободны, после работы говорить уже не хочется, только спать, в глаза словно песок насыпан каждый вечер. Нет, она не знает, во сколько загорелось. Спала. Когда проснулась, бежать уже было некуда.

Вот так вот, жила себе девушка, кого-то любила, о чем-то мечтала, а теперь – головешка, не которой и черт лица толком не разобрать. Винсент в который раз порадовался, что мертвые не помнят ни страха, ни боли, и продолжил расспрашивать.

Да, днем, когда работала, поглядывала в окно, видела, как кареты останавливаются. Да, может перечислить.

Освальд записал имена, Винсент запомнил. Имя бывшей пассии царапнуло: неприятно думать, что он, возможно, делил постель с убийцей. Еще неприятней было услышать про Эреварда. Винсент ни разу не встречал у Корси ни его жену, ни его самого, так с чего вдруг? Или стоит думать не о тех, чьи имена назвали, а о тех, кого не упомянули?

И все же что-то в рассказе швеи, вроде бы связном, Винсенту не нравилось. В самом деле, пусть работницы мастерской обычно за день устают так, что вечером способны только до кровати добраться. Но чтобы после того, как полдня прогуляли, никто не дождался товарок с новостями, да какими новостями?! Если он хоть что-то понимал в людях, такого просто не могло быть.

– Когда ты приехал вчера, перекрыл входы и выходы? – спросил он у дознавателя.

– Конечно. Поставил парня у дверей в лавку.

– Черный ход?

– Нет. Только у двери в саму мастерскую, чтобы не мешали работать. Прислуга в этом не замешана, пусть своими делами занимается.

Плохо. Это значит, что девушка действительно могла вернуться домой, уже когда в мастерской вовсю хозяйничал дознаватель, пройти прямиком в свою комнату и улечься спать. Но все же стоило спросить.

– Ты знаешь, что твоя хозяйка мертва?

– Да.

– Откуда?

– Не знаю.

– Кто рассказал?

– Не знаю.

Вот оно, то, что не давало ему покоя! Но зачем было подчищать девушке память о том, как она провела этот вечер? Чтобы не вспомнила, что в компанию работниц и прислуги затесался кто-то лишний? Или чтобы не сказала, когда занялся пожар?

– Во сколько загорелся дом?

– Не знаю.

– Она уже говорила об этом, – напомнил Освальд.

Винсент досадливо дернул плечом. Да, он уже задавал этот вопрос и получил ответ, но иногда проблема не в ответе, а в самом вопросе. Живой свидетель мог понять намек, неточную формулировку, мертвым это было недоступно. Они воспринимали все исключительно буквально. Как-то, когда Винсент был студентом, однокашник, вытянув, наконец, из поднятого трупа нужные сведения, заорал: «Получилось, в рот мне ноги!» – и мертвяк немедленно двинулся к нему исполнять требуемое. Так что иногда стоило повторить вопрос другими словами, чтобы получить более полный ответ. Но объяснять это Освальду Винсент не стал.

Он отпустил тело. Повинуясь жесту, двое стражников оттащили труп к стене дома, положили чуть в стороне от остальных, накрыли мешковиной. Освальд притянул силой следующее тело. Поблагодарив дознавателя, Винсент снова присел над брусчаткой, выводя схему.

Второй допрос, третий, четвертый…

– Они сговорились! – не выдержал Освальд, услышав очередное «ничего не видела, легла спать, когда проснулась от пожара, бежать было некуда».

Винсент промолчал. Таких совпадений не бывает.

Некое разнообразие внесли горничные – те, конечно, вспомнили, и кто им принес новость, и господина дознавателя вспомнили. Старшая даже сказала, во сколько тот покинул дом. Винсент мысленно хмыкнул: не слишком-то усердно Освальд расспрашивал прислугу, в четверть часа уложился. Не о чем было спрашивать, когда стало ясно, что оставшиеся в доме с гостями не сталкиваются? Решил, что раз все равно возвращаться, тогда и будет выведывать подробности? Или на самом деле пробыл гораздо дольше, подправив девчонкам память?

Жаль, что при Освальде не обсудить с догадки наставником, думать вслух всегда легче.

Все это время профессор наблюдал, за допросом, не отпуская замечаний. Подначек наставника ужасно не хватало, и Винсент никак не мог сообразить, почему тот молчит: потому ли, что, вопреки обычному, нечего сказать, или, наоборот, потому что сказать есть много чего, но, опять же, не при дознавателе.

И все же зачем было подправлять память горничным? Со швеями понятно, работая, они видели в окно посетителей мастерской. Но девчонкам, которые должны были делать свою работу, не показываясь лишний раз на глаза даже хозяйке, не говоря о гостях? Им-то зачем?

Винсент понял зачем, когда дворецкий заявил, что вернулся в полночь, выпроводил господина некроманта, невесть почему в одиночестве торчавшего в прихожей, и отправился почивать.

Освальд сразу подобрался, мазнув деланно-безразличным взглядом по Винсенту и по профессору Стерри. Наставник, услышав про господина некроманта, крякнул и выругался. Винсент же, напротив, на несколько мгновений лишился дара речи.

Они с женой вернулись к себе в полночь с небольшим. В двенадцать с четвертью Винсент послал наставнику вестника. Но вестник не мог показать, откуда именно его отправили, и, получается, ничто не мешало Винсенту поджечь мастерскую, выйти на улицу прежде, чем разгорится, отправить вестника и встретить профессора Стерри уже в собственном доме.

Какие доказательства могут успокоить Освальда? Жена в качестве свидетеля не подходит: она лицо заинтересованное. Показания возницы? Может солгать, если Винсент загодя позаботился его подкупить, а кто способен поручиться, что это не так? Кто поручится, что профессор не выгораживает приемыша? Прислуга, которая точно скажет, во сколько хозяин вдруг велел подать ему уличную одежду и отправился из дома? Слуг тоже несложно подкупить, они могут обманывать из верности хозяину. Зато мертвые не лгут.

– Что ты там делал? – спросил Освальд.

– В полночь мы с женой подъезжали к дому.

– Мертвые не…

– Знаю! – рявкнул Винсент чуть громче, чем следовало. – Но сегодня ночью меня не было в прихожей Корси.