Проблема для некроманта – 2 . Часть вторая (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 14

– Эмпатия – редкая способность, присущая только темному дару, и встречается очень у немногих некромантов. – сказал Винсент. – И мне ни разу не попадалось упоминания, что эмпатия может трансформироваться из односторонне в двустороннюю или наоборот. Так что едва ли что-то во мне изменилось.

– Ты не встречал и упоминания, что можно подпитать чью-то силу своей напрямую. – заупрямилась я. – И что дар одного человека может сливаться с даром другого.

– Верно. Странностей достаточно, чтобы задуматься – и я зароюсь в книги, как только появится возможность. Но все, что удалось найти про эмпатию, я изучил давным-давно, потому что спросить было не у кого. И я почти уверен, что дело не в моей эмпатии, а в тебе.

– Вот как? – вскинулась было я, но Винсент притянул меня за талию, прижался лицом к груди, и я поняла, что не могу всерьез на него обидеться. Не сейчас. Не удержавшись, я запустила пальцы ему в волосы. Кое-как собрала в кучу мысли. – Что значит «во мне»?

Муж отстранился, я разочарованно вздохнула.

– Ты просто получше узнала меня и начала подмечать перемены настроения, как делала всегда, сама того не замечая. – Голос его звучал спокойно, но меня на миг обожгло горечью. – Ты ведь тоже сирота, значит это умение намертво въелось в кровь. Понимать, когда не стоит показываться на глаза хозяйке или надзирателю – в приюте иначе не выжить. – Я снова обняла его, проводя рукой по волосам, безмолвно давая понять – все это прошло. Он выжил. Вырос. И теперь не один. Муж мягко высвободился и продолжил. – Да и потом, когда я сбежал из приюта и начал бродяжничать… Видеть, у кого можно попросить милостыню, а от кого дождешься только пинка, почуять облаву до того, как ее станет слышно. Я мог все это и до того, как проснулся дар, а вместе с ним и эмпатия. – Винсент глянул на меня снизу вверх и лукаво улыбнулся. – Вот сейчас я без всякой эмпатии вижу, что ты не хочешь со мной соглашаться, но и спорить не хочешь. Потому что на самом деле твои мысли заняты совсем другим. Как и мои, впрочем.

Я облизнула губы, которые словно кололо мельчайшими иголочками. Да уж, то, что сейчас творится у меня в голове, трудно назвать мыслями. Зачем я накручиваю себя и других? Иногда самое простое объяснение оказывается самым верным. А что касается пойманного видения – так Винсент еще в самом начале сказал, что в определенные моменты его эмпатия работает в обе стороны. Как сейчас, когда мне хочется забраться ему под рубашку, ощутить тепло кожи, гладить, целовать, раствориться в его объятьях.

И все же назойливая мысль зудела в голове, мешая расслабиться и отдаться желанию. Мой эмоциональный интеллект3 всегда был на уровне табуретки. Обидеть неуместной шуткой, влезть под горячую руку, упрямиться там, где нужно бы уступить, пока собеседник не дойдет до белого каления – подобное за мной водилось всегда. Взять хоть… Да хоть данный момент. Так ли уж мне нужно разбираться во всем этом именно сейчас – или я просто упрямлюсь, в который раз желая оказаться правой любой ценой? Так ли мне мешает, что я чувствую мужа как себя – или, наоборот, распаляет еще сильнее?

– Ты прав, – я взъерошила ему волосы, потянула за руку, заставляя подняться со стула. – Мы оба слишком устали, чтобы рассуждать о сложных вещах. Утро вечера мудренее.

– Я бы не назвал это «слишком устал», – ухмыльнулся муж. Повлек меня из комнаты, не выпуская руки – и я последовала за ним, кажется, уже ничего не соображая. Ныла грудь, а в паху было так тяжело и жарко, что хотелось плотнее стиснуть ноги, чтобы хоть на миг унять эту мучительную тяжесть. Или, наоборот, раздвинуть их, позволить заполнить себя до конца, почти до боли.

Винсент втянул воздух сквозь зубы, стремительно развернувшись, прижал меня к стене, впился в губы, жестко, почти зло, сминая их своими. Я не осталась в долгу, царапнув зубами, так что его стон стал ответом на мой.

– Так, значит? – Он оттянул волосы назад, заглядывая мне в лицо. Я в который раз облизнула губы, потянулась к нему, но он держал крепко – проще, наверное, было оставить скальп в его руке.

– Да, так, – выдохнула я, хотя наверняка могла ничего не говорить.

Его дар взвихрился вокруг, и мой бился, разгораясь все ярче, вместе с желанием. К чертям нежности! После всего, что случилось сегодня, я не хотела сдерживать ни себя, ни его. Хотела убедиться, что я жива. Хотела выплеснуть все, скопившиеся за сегодня – злость, отчаяние и страх, и, странное дело, снова почувствовать себя беспомощной в чужих сильных руках. Может быть, потому что сейчас это было совершенно безопасно. И Винсенту – откуда-то я знала это совершенно точно – как и мне хотелось забыть о сдержанности и просто… просто взять то, что он считает своим. Просто убедиться, что я по-прежнему во плоти.

– Я не стеклянная.

Мой дар снова рассыпался на потоки, как и его, потоки сплелись, но вместо того, чтобы успокоить друг друга, как это случилось совсем недавно, усилились. Так ветер гасит свечу, но раздувает лесной пожар.

Винсент, невнятно рыкнув, снова приник к моим губам, и я ответила ему таким же то ли поцелуем, то ли укусом, пока руки сами тянулись к застежке его камзола. Хотелось содрать с него одежду, чтобы между нами не осталось преград, не осталось ничего, кроме нас самих – и плевать, что до спальни мы еще не добрались, а в доме гость – не ровен час, понесет его на второй этаж..

Эта мысль отрезвила. Не меня – Винсента. Я почему-то была уверена, что профессор Стерри сейчас в гостевой комнате первого этажа обложился листами чистой бумаги и лихорадочно записывает, не доверяя памяти, которая стала подводить с возрастом. После трехсот лет он перестал считать годы – Предвечная отмерила вдосталь, и, хотя жажда жизни еще не иссякла, был готов к тому, что в любой момент все закончится. Одно время он боялся, что мальчишка не успеет повзрослеть, но и тут Предвечная оказалась милостива…

Я помотала головой. Я этого не знаю, не могу знать! Встретилась глазами с мужем и тут же снова забыла обо всем.

– Пойдем, – хриплые нотки в его голосе словно скользнули по коже, отозвавшись мурашками. Я шагнула следом на подгибающихся ногах – кажется, слишком медленно. Винсент не стал ждать, когда я смогу сдвинуться с места, одним движением закинул на плечо. Я ойкнула от неожиданности, на несколько мгновений перепутав, где верх, где низ. Дернулась.

– Пусти, я тебе что, добыча?

– Да, – ягодицу обжег шлепок, отозвавшийся сладким спазмом между ног. – И не дергайся, уроню.

Вместо ответа я цапнула его сквозь штаны, заслужив возмущенный рык и еще один шлепок. Хлопнула, закрываясь, дверь спальни.

Наконец, муж вытянулся рядом, укрыв нас обоих одеялом. Легонько чмокнул в кончик носа.

– Когда все это кончится…

Его тревога кольнула меня, и я накрыла его губы пальцами, шепнув:

– Не надо. Не надо об этом. Все обошлось, благодаря тебе.

Он взял мою руку в свою, прижался к ней щекой.

– Обошлось, Предвечная милостива. Но я хотел сказать – ты огорчилась, когда семя пролилось не в тебя. Не огорчайся. Ты родишь мне детей. Столько, сколько захочешь сама. Когда все это кончится, и я не буду бояться за твою жизнь.

Я невольно улыбнулась.

– И после этого ты будешь говорить, что эмпат, а не менталист?

– Не менталист. Но ты не умеешь скрывать ни чувств, ни мыслей.

Не умею – и, кажется, разучился и он, потому что я ощутила, как он снова винит себя – не усмотрел, едва успел – как нутро начинает грызть тревога. Еще немного, и он вспомнит про своих студентов и об Иваре, своем друге.

Я взяла его лицо в ладони, поцеловала: лоб, веки, кончик носа. Один уголок губ, потом другой. Винсент улыбнулся, притянул меня к себе, поцеловал уже сам, неспешно и ласково. Так нежно, точно это не он только что брал меня как хотел, и я ответила так же нежно и ласково, уже не желая ни обладать, ни отдаваться, а лишь согреваться этим поцелуем и радуясь, что его тревога растаяла, исчезла.