Расколотый рыцарь (ЛП) - Перри Девни - Страница 14

— Спасибо. — Она смахнула пот со лба. — Одной мне понадобилась бы целая вечность.

Водители фургона и пальцем не пошевелили, пока она тащила наверх коробку за коробкой. Или пока я таскал по две за раз. Их наняли, чтобы вести машину, а не передвигать. Это не мешало им пялиться на ее ноги каждый раз, когда она спускалась по лестнице. Ублюдки.

— Я собираюсь спуститься и запереть магазин. Потом я помогу тебе распаковать вещи. — Хотя все эти вещи никак не могли уместиться. Мы будем спотыкаться о коробки целый год.

— О, все в порядке. Я могу сделать это сама.

Она дала мне выход. Я мог убраться отсюда и избегать ее еще несколько часов, но я никак не мог сосредоточиться на своем мотоцикле, зная, что она работает в одиночку.

— В какой-то момент нам придется научиться оставаться в одном пространстве. Может быть, нам даже станет комфортно друг с другом до такой степени, что мы не будем притворяться, что спим, когда другой бодрствует.

Она поморщилась. — Заметил это, да?

— Мы женаты. Или делаем вид, что женаты. Мы ожидаем, что люди будут относиться к нам как к супружеской паре, так что…

Она вздохнула. — Думаю, нам лучше научиться вести себя соответственно.

— Да. — Начиная с субботы по распаковке.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы запереть магазин. Когда я вернулся, у Женевьев было шоколадное печенье во рту и одно на салфетке, которую она отложила для меня.

Я съел его в два укуса. — Хорошее печенье.

— Спасибо. — Она подошла к тарелке, где они были сложены, и достала еще два из-под пластиковой упаковки.

— С чего начнем? — спросил я, заглатывая второе печенье.

— Большинство из них — одежда. Как насчет шкафа?

— Давай я освобожу немного места. — У меня было не так много вещей, всего несколько рубашек на пуговицах и мои хорошие джинсы. Я снял их с вешалки, чтобы она могла взять все.

— А ты?

Я пожал плечами. — Я сложу их и положу в ящик. А ты займись шкафом.

Сегодня мы должны были его перевезти, чтобы она не жила на чемоданах в углу. И после сегодняшнего дня, возможно, до нее дойдет.

Это было не временно. Я жил с Женевьевой. Я был женат на Женевьеве. Не было смысла оплакивать отдельную жизнь или собственное пространство. Реальность заключалась в том, что мы были вместе.

Я доел еще одно печенье, затем достал ножницы из ящика на кухне. Я выбрал одну коробку с надписью обувь — достаточно безопасную — и разрезал пленку. Коробка была полна лифчиков и трусиков Женевьевы.

В моей голове всплыл образ ее бюстгальтера, надетого сверху. Это было бледно-розовое кружево без прокладок. Ее соски должны были просвечивать.

У меня пересохло во рту.

— Что это? — Она подошла ко мне и заглянула в коробку. — О.

Я покачал головой, отгоняя мысленную картину, и прочистил горло. — Судя по этикетке, обувь.

— Не туфли. — Она захихикала, прикрывая рот рукой, так как ее щеки стали розовыми.

Ее смех оживил квартиру. Как и печенье. Может быть, с Женевьевой это место станет домом, а не коробкой, до жути похожей на тюремную камеру, только без решеток.

Женевьева смахнула коробку с нижним бельем и пнула ее в сторону своего чемодана. Затем мы открыли следующую коробку в стопке, на этот раз с обувью. Она укладывала вещи, пока я открывал и сворачивал коробки. Я съел еще пять печений, пока она старательно запихивала свой гардероб в шкаф. Оставалось еще десять коробок, но шкаф был забит до отказа.

— Это жалкое подобие шкафа. — Она нахмурилась. — Но пока сойдет. По крайней мере, у меня есть одежда, которую я смогу носить на работе на этой неделе. Надо будет купить вешалку или что-то в этом роде. Amazon Prime — это что-то в Монтане?

— Моя мама постоянно им пользуется.

— Твоя мама живет здесь? — У нее отвисла челюсть. — В Клифтон Фордж?

— Нет, в Бозмене. Там я вырос.

— О. А она — ее рука метнулась между нами, как шарик для пинг-понга — знает о нас?

— Еще нет. — И я не собирался говорить ей об этом в ближайшее время. — Что дальше?

Женевьева, казалось, не возражала против того, что я свернул разговор о матери. Она просканировала коробки и остановила свой взгляд на наборе пластиковых ящиков, сложенных перед диваном. — Большая часть вещей в этих ящиках была из маминого дома. Фотографии и сувениры. Она любила фотографировать, но это было еще до цифровой эры, так что это все отпечатки.

Ее голос сломался. Боль, которую она так хорошо скрывала большую часть дня, поглотила ее. Гнев, за который она цеплялась, улетучился, и ее глаза затопило. За всем, что произошло, я забыл, что она только что потеряла маму — единственного настоящего родителя.

— Ты не будешь возражать, если я поставлю ее фотографию? — спросила Женевьева, смахивая слезы.

— Нисколько.

Она подошла к дивану и села на край, подтащив коробку поближе. Когда она открыла крышку, любопытство взяло верх надо мной, и я присоединился к ней на диване. Ее выражение лица сморщилось, когда она потянулась за фотографией, лежащей сверху.

— Это она? — спросил я, глядя на фотографию с двумя улыбками. Я видела фотографию Амины в газете после ее убийства, но на этой фотографии она была намного моложе. Женевьева сидела у нее на коленях и смеялась, когда Амина прижимала к себе дочь. — Она красивая.

— Она была такой. — Ее пальцы провели по лицу матери. — Она бы возненавидела это все для меня.

Это была жестокая реальность.

Моя мать тоже возненавидела бы это для меня.

Я растянулся в ванной, потянувшись за пачкой фотографий, обмотанных резинкой. Но когда я наклонился, Женевьева тоже наклонилась. Наши руки соприкоснулись, тепло ее гладкой кожи разлилось по моей. В моей груди раздался звон, горячий, как искра от скрежета металла по металлу.

— Прости. — Мы оба повернулись, чтобы извиниться. Наши носы столкнулись.

Мой взгляд упал на эти блестящие губы. Все, что мне нужно было сделать, это наклониться на долю дюйма и поймать их. Одно быстрое вращение, и она оказалась бы подо мной на диване, а ее груди прижались бы к моей груди.

Желание поцеловать ее заставило меня отпрянуть назад, вскарабкаться с дивана на кухню. Я схватил с тарелки еще одно печенье и запихнул его целиком в рот.

Единственная сладость, которую я почувствую на губах, будет от этого печенья.

У меня не было возможности поцеловать Женевьев. Я не заслуживал такой красоты.

Не после всего того безобразия, которое я причинил.

— Увидимся. — Исайя поднял подбородок, когда мы расставались на нижней лестнице.

— Пока. — Ключи в моей руке зазвенели, когда я помахала рукой. Я сделала шаг к машине, но остановилась, когда дверь офиса с грохотом распахнулась позади меня.

— На работу?

Каждое утро это был один и тот же вопрос.

Я повернулась. — Да.

Дрейвен приходил провожать меня каждый день на этой неделе. Я не знала точно, во сколько он приезжает, никогда не слышала, как подъезжает его мотоцикл, но он непременно скрывался в офисе и появлялся, когда мы с Исайей преодолевали последнюю ступеньку.

— Будьте осторожны. Следите за всем подозрительным.

Тот же вопрос. Одно и то же предупреждение. Пятое утро подряд.

— Она осторожна. — Исайя подошел ко мне и обнял за плечи.

После недели практики у меня стало получаться все лучше и лучше прижиматься к нему. В первое утро он застал меня врасплох, и я застыла как доска.

Притворяться влюбленной в кого-то было нелегко. Актрисой я не была.

— Стоит повторить, — сказал Дрейвен, сузив глаза. Его пристальный взгляд начал нервировать меня, но мы с Исайей держались стойко.

Я скользнула рукой по талии Исайи и улыбнулась ему. Он не побрился сегодня утром, и щетина на его челюсти освещалась солнечным светом, отчего щетина казалась светлее его обычного темно-коричневого цвета.

Он был таким красивым — слишком красивым. Из нас двоих получилась милая фотография, но не та, которую он заслуживал. Потому что она не была настоящей. Отсутствие подлинности всегда омрачало наш образ.