Сердце зимы - Джордан Роберт - Страница 29
- Предыдущая
- 29/174
- Следующая
С пленницами на плечах Шайдо своим размеренным шагом двинулись дальше. Вообще-то казалось, что через лес они идут даже быстрее прежнего. Фэйли слегка качало, жесткий кожаный футляр с луком бил ее по боку, и вскоре она почувствовала дурноту. Каждый шаг Ролана отзывался в животе толчком. Фэйли осторожно попыталась сменить позу, чтобы ее поменьше било и толкало.
– Не дергайся, а то свалишься, – проворчал Ролан, похлопав ее по бедру, словно успокаивая лошадь.
Приподняв голову, Фэйли хмуро посмотрела назад, на Аллиандре. Она мало что увидела, и эта малость была исполосована алыми рубцами от верхней части бедер почти до колен. Если подумать, небольшая задержка и десяток рубцов, может, и небольшая плата за то, чтобы укусить того олуха, который несет ее, как мешок с зерном. Нет, лучше не за руку укусить. Лучше в горло вцепиться.
Смелые мысли – и бестолковые. Да просто глупые. Фэйли понимала, что, даже болтаясь на плече айильца, должна бороться с холодом. В каком-то отношении, начала она соображать, хуже, когда тебя несут. Пока она шла, ей хоть приходилось стараться держаться прямо, напрягать мышцы, а теперь, с наступлением вечера, с надвигающимися сумерками, мерное раскачивание на плече Ролана попросту убаюкивало. Нет. Это холод притуплял разум. Замедлял ток крови. Она должна бороться с холодом, иначе умрет.
Она ритмично сжимала и разжимала пальцы, напрягала и расслабляла мышцы связанных рук и ног, разгоняя кровь. Фэйли думала о Перрине, о его твердых намерениях и планах, как поступить с Масимой, и о том, как ей убедить его, если он заартачится. Она мысленно вела спор, который непременно случится, когда он узнает, что Фэйли использовала Ча Фэйли в качестве соглядатаев, обдумывала, как встретит гнев Перрина и отведет его. Это настоящее искусство – направить гнев мужа в нужном тебе направлении, и она научилась ему у непревзойденного знатока, у своей матери. Это будет превосходный спор. А потом последует великолепное примирение.
Мысль о примирении заставила Фэйли забыть о работе мускулов, поэтому она сосредоточилась на споре и на планах. Но холод все равно притуплял разум. Порой она теряла нить рассуждений, после чего, встряхнув головой, начинала размышлять заново. Немного помогали призывы Ролана лежать спокойно; чтобы не уснуть, она сосредоточивалась на его голосе. Помогали даже сопровождавшие его ворчание шлепки по заду – ей не хотелось себе в этом признаваться, но каждый шлепок был потрясением и вырывал ее из дремы. Немного погодя Фэйли принялась ерзать, едва не сползая с плеча и напрашиваясь на шлепки посильнее. Все, что угодно, только бы бодрствовать. Она не могла сказать, сколько прошло времени, но ерзать вскоре устала, и Ролан больше не ворчал, не говоря уж о шлепках. О Свет, она же не прочь, чтобы он лупил по ней, как по барабану!
А почему мне, Света ради, этого хочется? – отупело подумала Фэйли, и каким-то меркнущим краем сознания поняла, что проиграла битву. Ночь как будто стала темнее. Она даже не различала света луны на снегу. Однако чувствовала, что скользит, скользит все быстрее и быстрее в еще более густую тьму. Безмолвно завывая, она провалилась в мрак оцепенения.
Пришел сон. Она сидела на коленях у Перрина, а он так крепко обнимал ее, что она едва могла вздохнуть; рядом в широком, сложенном из камней камине гудело пламя. Курчавая борода Перрина царапала ей щеки, и он больно покусывал ее за ухо. Вдруг сквозь комнату пронесся вихрь, задув огонь в камине, словно пламя свечи. И Перрин обратился в дым, унесенный порывом ветра. Одна в кромешном мраке, она боролась с ветром, но ветер крутил, вертел ее, пока у нее настолько не закружилась голова, что она не знала, где верх, где низ. Одна, кружащаяся без конца в ледяном мраке, понимающая, что больше никогда не найдет Перрина.
Она бежала по замерзшему лесу, спотыкаясь в сугробах и снежных наносах, падая, вновь вставая, чтобы продолжить панический бег, жадно хватала ртом воздух, такой холодный, что горло резало как осколками стекла. Вокруг на стылых ветвях искрились сосульки, и морозный ветер пронизывал лишенный листвы лес. Перрин очень сердит, и ей нужно убраться подальше. Почему-то ей не удавалось припомнить, о чем был спор, только каким-то образом она по-настоящему рассердила своего прекрасного волка; в такие моменты обычно начинают бить посуду и бросать друг в друга что под руку подвернется. Только вот Перрин не стал делать ничего такого. Он собрался разложить ее на колене, как это уже было однажды, давным-давно. Тогда почему она убегает? Они же могут помириться. И, конечно же, она отплатит ему за унижение. Ведь раза два она, сама того не желая, и вправду пускала ему кровь метко нацеленным кувшином и миской и знала, что он ей зла не причинит. Но еще она знала, что должна бежать и бежать, иначе погибнет.
Если он меня поймает, мрачно подумала она, так хотя бы какой-то части моего тела будет жарко. И она засмеялась, а мертвенно-белая местность кружилась вокруг нее, и она поняла, что и сама вскоре будет мертва.
Чудовищных размеров костер возник над нею – громадная куча толстых бревен, охваченная ревущим пламенем. Она была нага. Ей было холодно, очень холодно. И она, как бы близко ни придвигалась к огню, чувствовала, что кости ее промерзли насквозь, а плоть готова разлететься от малейшего удара. Она подходила все ближе и ближе. Жар пламени нарастал, пока она не отшатнулась, но под кожей все равно ощущался жгучий холод. Еще ближе. О Свет, как горячо, чересчур горячо! А внутри холодно. Ближе. Ее опалило пламенем, от боли она закричала, но внутри по-прежнему был лед. Ближе. Еще ближе. Сейчас она умрет. Фэйли завопила, но вокруг царили тишина и холод.
Был день, но на небе сгрудились свинцовые тучи. Снег падал и падал, ветер кружил между стволов крупные снежинки. Ветер не был сильным, но лизал ледяными языками. На ветвях нарастали белые гряды, а потом обрушивались под собственной тяжестью и под порывами ветра, осыпая землю тяжелыми хлопьями. Голод тупыми зубами терзал живот. Очень высокий костлявый человек в белом шерстяном капюшоне, затенявшем лицо, что-то сунул ей в рот. Краешек большой глиняной кружки. Глаза его были удивительно зелеными, точно два изумруда в окружении морщин и шрамов. Он стоял на коленях рядом с ней, на большом коричневом шерстяном одеяле, а ее наготу закрывало другое одеяло, в серую полоску. Вкус горячего чая, щедро сдобренного медом, буквально взорвался на языке, и она обеими руками, пусть и слабыми, схватила жилистое запястье мужчины – вдруг тот решит убрать кружку. Зубы стучали по кружке, но она с жадностью глотала исходившую паром сладкую жидкость.
– Не торопись! Расплескивать нельзя, – смиренно произнес зеленоглазый. Смирение не вязалось с его яростным лицом и мрачным голосом. – Они оскорбили твою честь. Но ты – из мокрых земель, так что, наверное, для тебя это неважно.
Медленно до Фэйли доходило, что происходящее не сон. Мысль явилась тонкой струйкой теней, которые таяли, когда она пыталась их удержать. Этот рослый мужчина в белом был гай’шайн. Ее привязь и путы исчезли. Зеленоглазый высвободил руку из ее слабых пальцев, но только для того, чтобы нацедить темную струйку из висящего у плеча кожаного меха. От кружки поднялся пар, в воздухе разлился аромат чая.
Отчаянно дрожа, чуть не падая, Фэйли закуталась в полосатое одеяло. Ноги горели огнем. Попытайся она встать, наверняка не устоит. Но вставать и не хотелось. Сидя на корточках, Фэйли могла укрыться одеялом до пят, но если встать, ноги наверняка откроются до колен, а то и выше. И думала Фэйли в первую очередь о тепле, а не о приличиях, хотя и такая мысль приходила ей в голову. Клыки голода стали острее, ее продолжала бить дрожь. Она промерзла до мозга костей, а горячий чай превратился в воспоминание. Мускулы превратились в недельной давности окаменевший пудинг. Ей хотелось смотреть только на наполнявшуюся кружку, но она заставила себя оглянуться на своих спутниц.
Все были здесь, Майгдин, Аллиандре и остальные. Пленницы устало сидели на разложенных в ряд одеялах и дрожали под другими одеялами, уже присыпанными снежком. Перед каждой стоял на коленях гай’шайн с округлым мехом и кружкой или чашкой в руке, и даже Байн и Чиад пили, как умирающие от жажды. Кто-то смыл кровь с лица Байн, но вид у обеих Дев был измотанный и жалкий, совсем не такой, как раньше. Начиная с Аллиандре и кончая Ласиль, спутницы Фэйли выглядели так, словно – как там выражался Перрин? – их протащили через свиль задом наперед. Но все живы – и это главное. Бежать могут только живые.
- Предыдущая
- 29/174
- Следующая
