Париж с изнанки. Как приручить своенравный город - Кларк Стефан - Страница 25

Коллекция картин музея Карнавале дает представление о той травме, которая была нанесена городу во время этих работ. На одной из них можно увидеть целый ряд старых зданий, похожих на тела с разорванными грудными клетками. Все это жертвы нашествия Османа на район Оперы. Красивая готическая башенка, вписанная в обычный жилой дом, – живой укор, напоминающий о том, что целый угол площади Отель де Виль был принесен в жертву ради того, чтобы площадь приняла более квадратную форму. Во время «османовской лихорадки» были осовременены целые кварталы – подсчитано, что разрушению подверглись около 20 тысяч зданий и около 40 тысяч были построены (многие на окраинах, присоединенных к Парижу, чтобы увеличить количество arrondissements с двенадцати до двадцати).

Осман не только интересовался глобальным разрушением, но и вникал в детали. Он диктовал строгие правила для высоты и стиля зданий, обрамляющих новые улицы, – не превышать 20 метров, совпадать по этажности с соседними домами, выдерживать все фасады в едином стиле, даже если они проектировались разными архитекторами. Все это объясняет единообразие современных парижских улиц.

Эра Османа стала поворотной точкой и в социальной истории города. Перед началом великой зачистки жилые дома были своеобразным срезом парижского общества: в нижних этажах – магазины, домовладельцы жили на первом этаже, богатые буржуа – на втором (l’étage noble^[109]), средний класс – на третьем и четвертом этажах, рабочие – на пятом, слуги, студенты и прочий бедный люд – под крышей. После вмешательства Османа эти социальные различия исчезли. Новые здания заселялись людьми побогаче, жильцы примерно одинакового достатка (средний класс) занимали квартиры на том этаже, какой им нравился; исключение составляли нижний этаж (по-прежнему занимаемый магазинами и конторами) и мансарды, которые теперь отводились под chambers de bonne, или комнаты для горничных. Это было начало джентрификации города, с вытеснением бедноты на окраины.

Осман сделал и много хорошего – создал большие, «в английском стиле», парки Монсо, Монсури, Бют-Шомон. Он проложил Елисейские Поля, возвел Лионский и Восточный вокзалы. Что особенно важно, барон модернизировал городскую систему водоснабжения и предусмотрел строительство канализации, заменив вековой давности систему примитивного сливания отходов в зловонные канавы перед домами или же прямиком в Сену, откуда в город поступала питьевая вода.

Как и следовало ожидать, такие грандиозные преобразования не могли обойтись без финансовых махинаций, и премьер-министр Жюль Ферри был вынужден опубликовать памфлет «Сказки Османа» (язвительный намек на «Сказки Гофмана»). Именно из-за обвинений в расточительстве и сомнительных махинациях барон лишился работы в январе 1870 года – всего за несколько месяцев до того, как Наполеон III и сам был свергнут после неудачной войны с Пруссией. За всеми этими событиями последовал новый всплеск волнений и баррикадных боев, сдержать которые не могли даже османовские бульвары.

Ночной кошмар Парижа

Радует хотя бы то, что разрушение Парижа по Осману вызвало всплеск творческого вдохновения. Эмиль Золя, этот неутомимый камертон социальных перемен, написал роман La Curée («Добыча»). Его герой, спекулянт, делает хороший навар на инсайдерских махинациях в период османовского строительства, скупая земли и здания и перепродавая их городу по выгодной цене.

Но, пожалуй, самой интересной книгой, порожденной идеей великой зачистки, можно назвать первый опыт научной фантастики, рассказ «Париж новый и Париж будущего» (Paris Nouveau et Paris Futur) Виктора Фурнеля, писателя и журналиста, который, как и Золя, увлеченно документировал жизнь своего города. Среди работ Фурнеля – книги «Улицы старого Парижа» (Les Rues du Vieux Paris), в которой он описывает не только улицы, но и людей, населявших их в Средние века, а также его «Крики Парижа» (Les Cris de Paris), книга, наполненная голосами уличных торговцев и бродячих музыкантов.

Со своим трепетным отношением к истории, Фурнель, конечно, пришел в ужас от планов барона Османа разгромить Париж, вот почему в 1865 году и был написан вышеупомянутый рассказ. В утопии Фурнеля Париж 1965 года простирается до самого моря. Автор предсказывает «столетие тяжелого труда, маниакальную одержимость строительством и белую горячку разрушения», «рождение типичной столицы современной цивилизации… с центральной площадью диаметром в один lieue [около четырех километров], от которой лучами будут расходиться 50 бульваров, каждый по 50 метров в ширину, обрамленные зданиями по 50 метров высотой, и это будут гигантские кубы с одинаковым количеством одинаковых квартир». Как и османовские, эти бульвары, станут инструментом военного подавления – в центре главной площади Фурнель видит огромные солдатские казармы с маяком, освещающим бульвары во избежание беспорядков.

Фурнель пишет, что город станет гигантским колесом со спицами длиной в 15 километров. И он будет идеальным местом для туристов, которым «не понадобится гид – они смогут выйти из отеля, свернуть налево или направо, прогуляться по кругу и вечером вернуться в свой гостиничный номер».

Продолжая иронизировать, Фурнель предсказывает, что город наконец избавится от своих «готических монстров», таких как Сен-Жермен л’Оксерруа (старинная церковь напротив восточного фасада Лувра). Нотр-Дам тоже не избежит модернизации, чтобы выглядеть более презентабельным, а другие памятники, вроде Отель де Виль и Дома Инвалидов, перенесут, чтобы они гармонировали с новыми бульварами.

Сон Фурнеля обрывается, когда его будит консьерж и просит покинуть здание, которое вот-вот снесут, чтобы расчистить место для прокладки бульвара Сен-Жермен.

Но даже если Фурнель и преувеличил, кое в чем он оказался прав. Начать с того, что он красочно описал, как армии рабочих будут поездами транспортировать в центр города. Сегодняшние часы пик на вокзалах Сен-Лазар и Гардю-Нор куда страшнее, чем в его ночном кошмаре. И если уж совсем начистоту, «Париж будущего» Фурнеля представляется точной моделью послевоенного французского «нового города» – концепции настолько бездушной и безликой, что она превратила бедные пригороды в наркопритоны и арены тупых беспорядков. В каком-то смысле будущее в кошмарных снах Фурнеля оказалось куда более человечным, чем сегодняшние banlieues, потому что, будучи истинным парижанином, Фурнель не мог не нарисовать свои футуристические бульвары без их главной изюминки – бесчисленных cafés. Париж выставляет себя напоказ

Всемирная выставка 1889 года принесла городу еще больше света. С празднествами, залитыми светом, электрической подсветкой фонтанов, сверкающими стеклянными павильонами выставка стала настоящим гимном модернизма. Выставочные площадки, раскинувшиеся по берегам Сены до юго-запада Старого города, были буквально уставлены чудесами архитектуры. Перед зданием Военной школы огромная Галерея машин разместилась в грандиозном стеклянном дворце ар-нуво, который затмил своими размерами и красотой Гран-Пале. Его разобрали в 1909 году, чтобы вернуть армии ее парадный плац, Марсово поле. В центре экспозиции была, разумеется, Эйфелева башня, самая высокая в мире, пока в 1930 году ее не сместил с пьедестала Крайслер-билдинг.

Сохранилось много известных фотографий Эйфелевой башни на разных стадиях строительства, но в музее Карнавале можно увидеть одну из самых ранних картин, запечатлевших новый туристский аттракцион Парижа сразу после окончания работ в 1889 году. Это ночной пейзаж, на котором башня предстает гигантским маяком, восхищая зрителей, курсирующих на речных корабликах и воздушных шарах. Даже полумесяц как будто улыбается, глядя на это великолепие. Тем более странно, что почти сразу после выставки комитет парижских художников признал Эйфелеву башню «бесполезным монстром в сердце нашего города», и все шло к тому, чтобы избавиться от нее, тем более что срок контракта на управление сооружением истекал в 1909 году.