Владимир Петрович покоритель (СИ) - "Дед Скрипун" - Страница 20

Ломанулся оленем через кусты. Выносите меня ноженьки мои быстрые, догоняют ведь бестии. Поймают как барана разделают. Поднажми Володя Иванов. Уноси тушку свою бесценную.

Нет, все нормально дальше пошло, видимо я повыносливее, быстро они сварились. Вон еле ползут следом. Ну и я торопиться не буду, только поддразню чуток, чтоб не сорвались. Остановился развернулся, к прикладу щекой прижался. Получай. Черт рикошет. В обратную сторону развернулся и дальше пошел в сторону леса, они не торопиться, и мне спешить некуда. Погуляем дня четыре — пять на природе. Главное, чтобы не отставали.

Я хрипел песню пересохшим горлом, подбадривая таким образом себя, и с трудом переставляя подгибающиеся при каждом шаге, гудящие ноги. Ружье тащил за собой волоком, ухватившись за один край оборванного ремня сам не понимая, зачем мне этот замедляющий якорь? И не нужен и бросить жалко. Куркуль хренов. Патроны то давно закончились, да смысла от них никакого нет. Не пробивается хитин пулей.

Пятый день таскаю за собой. Этот проклятущий, надоевший до чертиков, черный хитиновый, блошиный хвост. Пятый день без сна и отдыха, неутомимые твари преследуют по пятам. Они словно механические роботы, без всякой усталости шуршат сзади, свистят и действуют на и без того расшатанные нервы.

«Ну что же, приплыли вы, господин Владимир Петрович? — Я задумался. — Или всё-таки вы Фаст Кардир? Наверно всё-таки последнее. Товарищ Иванов умер в здешних лесах окончательно и бесповоротно. Произошло это, скорее всего не сейчас, а когда я бросился из поселения изображать из себя Сусанина. Может быть самонадеянно и безрассудно поступил, но почему-то мне кажется, что верно.

Правильно это для мужчины, брать на себя ответственность и рисковать жизнью, защищая своих близких. А если надо, то и умереть. Пусть даже вот так, бесславно ради того, кого любишь. Да, эти зеленые «непоймичто», для меня теперь самые близкие и родные создания. И пусть смерть Иванова тогда была душевной, а не физической, но зато с ее уходом освободилось место для рождения Фаста, настоящего, хотелось бы мне думать мужика, а не размазни, такого, каким был в прошлом.

Вот он то, физическое тело, и будет сейчас умирать по-настоящему, без дураков. Пора заканчивать этот фарс. Сил на то, чтобы удрать у меня нет, закончились, а сдохнуть как баран на бойне, безропотно, под ножом мясника, мне не хочется. Время для подготовки сражения для своих фастиров я выиграл, пора и честь знать. Как там Строг говорил: «Предки не поймут и не примут». Развернулся в сторону бляхцев, в сторону ружье отбросил, топор в одну руку, нож в другую, в стороны развел, поклонился, словно артист на сцене, и улыбнулся потрескавшимися губами.

— Разрешите поприветствовать вас гости дорогие, нежданные. Специально для вас, по многодневным заявкам, пятый день никак и просили. Только сегодня и в последний раз, выступает Фаст Кордир…. Цыганочка с выходом. — Прохрипел, и не узнал свой голос. Шагнул на ватных шагах, на встречу.

И в это то же мгновение сзади прозвучал грохот выстрелов, как будто орудия из песни вступили в бой, отдав салют моей безбашенной глупости. Крики и топот бегущих ног.

— Стой Кардир!

Я обернулся в недоумении. И уткнулся в уродливую, но такую родную улыбающуюся рожу Дына. Опять он все испортил, такой выход сорвал.

— Хватайте под руки и тащите Фаста назад. Бегом! — Взревел он во все горло и прицелится в приближающихся блох. Выстрел, грохот и дым, заложенные уши, и вновь крик. — Уходим!

Меня подхватывают и тащат, не давая заплетающимся ногам касаться травы. Улыбка дебила расползается на моих губах, окончательно покрывая их кровоточащими трещинами: «Спасен!»

Два часа издевательства над моей бедной тушкой. Два часа безвольное липкое от пота тело пытается выскользнуть из крепких трехпалых ладоней, но его вновь подхватывают и несут, не давая упасть и тупо сдохнуть. И наконец это случилось. Да не помер я блин, а остановились мы на лесной поляне.

— Привал. — Прозвучала волшебная команда, и я рухнул пустым пыльным мешком в траву скуля побитым щенком. Но меня вновь подхватили под мышки и подтащили волоком к уже дымящему костру. И когда только успели развести?

— Потерпи, Кардир, сейчас отдохнёшь. Покушаешь и отдохнешь. Улыбается Дын. Убил бы его за такую довольную физиономию. Чему тут можно радоваться?

— Пить. — Я не узнал свой голос. Тут же кожаная фляга ткнула меня в губы, и я вцепился в горлышко зубами. Давясь рыча и кашляя, глотал вытекающий оттуда нектар.

— Все, все, хватит, — У меня пытались ее отнять, но безрезультатно. — Нельзя столько сразу, Кардир. Это очень вредно. Подожди немного, желудок может не выдержать.

Наконец оторвавшись, но не без посторонней помощи, и я блаженно откинулся на спину. Вот оно счастье. Кто не испытывал смертельной усталости и многодневной жажды, тот не поймет моего состояния.

— Ты не представляешь, дружище, на сколько рад тебя видеть. — Я говорил еле слышно, прямо в небо, не поворачивая головы, даже на это у меня небыло сил. Оцепенение накатывало на тело и глаза закрывались.

— От чего же. — Тот заржал. — Очень даже представляю. Наверно уже простился с этим миром и дорогу к предкам выбирал, а тут я. Не дал в путешествие отправится. Где там на небе костер твой горит, рассмотрел уже? Или я помешал?

— Убил бы тебя заразу за твой язык. Но, во-первых, лень, во-вторых сил нет, а в-третьих слишком тебя люблю, для этого. Я улыбнулся. — Ты мне вот еще что скажи. Как вы тут оказались?

— Тебя искали. Когда наши из охотничьего лагеря вернулись, я взял с собой четверых и тебе на помощь поспешил. Место где ты костер разводил быстро нашли, все думали зачем тебе все это надо было, а потом, когда по следам прошлись, догадались, что ты их уводишь, петляешь по лесу, вроде как убегаешь, но и от себя не отпускаешь. Долго по следу за тобой шли. Если бы ты не крутился как, заликс (заяц на местном языке, ничего общего с нашим не имеющий, кроме повадок. Темно с синего цвета длинной шерстью, похожий на мышь, только с лапами от кенгуру), давно бы встретились.

— Вовремя вы.

— Так песню знакомую услышали, решили, что хором петь веселее получится. — Он снова заржал. — Вот и поспешили. Ты отдохни, сейчас покушать быстренько приготовим, перекусишь, и домой. Ты у нас как младенец на мамкиных руках поедешь, обещаю. Сиську только предложить не могу, нет такого ни у кого. — И он снова покатился от смеха. Ну что с него возьмешь, дыня, она и есть дыня.

Перекуса я не дождался, вырубился мгновенно, лишь только тот замолчал, улетел я в нирвану сна.

Сколько провалялся не знаю, глаза открыл ночью. Везут меня на «веере» с комфортом. Поверх прутьев шкура для мягкости моей нежной тушки постелена, что за животину ради меня ободрали не вижу, темно. Ощущение в теле такое, что мои славные фастиры пинали меня все это время с особой жестокостью, с наслаждением вбивая в меня свои обиды. Но зато выспался.

— Попить дайте, садисты. — Прохрипел я.

— Стоять, лагерь разбиваем, — Прогремел знакомый голос, и надо мной склонилось довольное лицо Дына. — Проснулся. С добрым утром. Сейчас водички дам, только горлышко не отгрызи. И кушать будем.