Владимир Петрович покоритель (СИ) - "Дед Скрипун" - Страница 2

Сел, ноги подкосились, мгновенно с воплем вскочил обратно, сопровождая это действие опять же, отборным матом. Трусы не защитили, но зато обожженная задница вернула возможность думать.

— И так, что я имею? Воды нет, еды нет, оружия никакого нет, есть автомобиль с полубаком топлива, километров на двести — триста хватит, больше вряд ли, расход топлива по песку большой. Потихонечку, в натяжечьку, на второй передаче ехать можно, вопрос. Куда? — Паника вновь заскреблась в груди. — Стоп, стоп, — успокоил себя почесав нос. — Кто суетится, тот нежилец. Где тут север я понятия не имею, да и знание это мне ничего не даст. Поеду просто вперед. Буду по дороге останавливаться и с барханов посматривать по сторонам. Больше ничего на ум не приходит. Так и поступил.

Как ты думаешь, сколько времени человек продержится в пустыне, без воды? Обложись трудами профессоров от медицины, проштудируй все энциклопедии, но ответ я тебе дам и без всего этого: «Мало». Я смог два дня, ночь провел в машине, поджав под себя ноги и скрючившись, укрытый зимней курткой и с шапкой на голове. Очень холодно тут в темное время суток. Бензин-то закончился, на отметке двести шестьдесят километров заглох двигатель. Теперь холод пробирает до костей. Звезд не рассматривал, настроение не то, а луны вообще не было, то ли не взошла еще, то ли не предусматривалась реалиями местными.

Дальше только пешком. На второй день, отупев от жажды, я уже двигался по инерции. Губы потрескались, во рту ощущение съеденной наждачной бумаги, глаза, высушенные солнцем и засыпанные песком, жгло раскалёнными углями. Кожа послазила. Но я уже не чувствовал ничего. Пытка, продолжалась весь день. Вечером, на вершине очередного бархана я наконец вырубился.

Знаешь, что такое блаженство? Нет? Выпить пол-литра пива, с похмелья это не то, это суррогат ощущения. Блаженство — это когда на твою раскалённую голову течет нескончаемым потоком ледяная вода. Поверь, я знаю, что говорю. Сам испытал. Меня так в чувство приводили. Я хлебал, фыркая и кашляя, это чудо, улыбался, несмотря на треснувшие до крови губы. И был счастлив. Но только до того момента пока не открыл глаза.

Надо мной склонилась рожа, нет морда, нет, не знаю, как классифицировать этот предмет. Можешь сам определить. Три пары зеленых глаз, с вытянутыми горизонтальными зрачками, одно из которых на остро свисающем к земле подбородке, другие два, с заплетёнными в косичку бровями, откинутыми на затылок и сплетенные там с редкой растительностью из макушки, соединенные в одно целое бордовой заколкой в виде стрелы. Глаза эти смотрели на меня, змеиными зрачками, с интересом, и вертикальный безгубый рот, улыбался, точно говорю, улыбался и верещал какой-то бред, а острый нос, похожий на ястребиный клюв, подхрюкивал поддакивая. Не описался я только потому, что до этого высох, до хруста, на солнышке.

Более детально опишу это чучело, чтобы можно было понять моё состояние:

Темно зеленого цвета кожа, покрытая черными бородавками, лоснилась на солнце короткой шерстью, как у куницы. Я не удержался, потрогал. Само высокое, выше меня на голову, худое и мускулистое, шашечки на прессе и развитая грудь, выдают не дюжую силу. Ноги короткие, трехпалые ступни опираются на песок и не обжигаются, подошва там толще чем у моих ботинок. Руки длинные, ниже колен, с черными ногтями на кончиках пальцев трехпалой ладони. В одной из них длинное ружье, на манер наших, древних фитильных, прикладом опирается в песок около моей головы.

Ну как впечатляет? Штаны сухие? Вот и не смейся. Лучше бы я не очухался.

Трехпалые руки оторвали меня от земли, грубо взяв под мышки, и как котенка швырнули к костру, сунули в руки костяную плошку с вонючей желтой жижей.

Ах, да, я не описал где нахожусь. Извини, виноваты в этом моя растерянность и сковавший страх. Исправляюсь.

Стойбище, по-другому не назовёшь место моего пребывания, находилось в ложбинке, между двух барханов, в небольшом оазисе, на берегу мелкого ручья. Шесть шатров, вокруг хилого костерка, шесть несуразных сооружений, из каких-то костей и веток, обтянутое желтыми шкурами, здесь абсолютно все желтое, в тон песка. Аборигены, в количестве, которое невозможно сосчитать, из-за постоянного их перемещения, агрессии не проявляли. Потолкались вокруг меня, прокурлыкали что-то на своем языке, потолкались локтями и разошлись, потеряв интерес, оставив в одиночестве.

Отхлебнув из плошки жуткое пойло, я едва не выплюнул его назад, но сдержался. Мало ли, что. Как они отреагируют на такое отношение. Пристрелят еще, вон у каждого в руках ружье, и по сноровке, с которой они его таскают, не для украшения предназначено. Я натужно улыбнулся, и проклиная повара еще отхлебнул.

Хохот взорвал стойбище. Ну а как еще назвать их громкое хрюканье, сопровождающие приседание на корточки и хватание за живот. Хохот он и есть. Один из них, закинув оружие за спину, подошел ко мне, периодически вздрагивая от распирающего смеха, сунул свои ладони мне в плошку, размазал жижу на манер мыла, и поманив меня за собой, обмыл их в ручье. После этого постучал черным ногтем по моей голове, покачал своей тыквой, заржал, гад и ушел. Конфуз, однако, покраснел даже, и вроде сначала даже обиделся, но потом и сам заржал, упав в траву. Отпустило. Накопленные боль, страх растерянность ушли. Ну с пусть, что они уроды, ну и пусть с ружьями не расстаются, и что не понимаю я в их лепете ничего, тоже пусть. Я жив. Остальное не так важно. Разберемся. Где наша не пропадала.

Десять дней я уже тут. Солнечные ожоги, плоды моей тупости от оставленной в машине одежды, были вылечены самым что ни на есть варварским способом. Новые, зеленые друзья — садисты намазали мое многострадальное тело какой-то едкой гадостью, которую только по недоразумению можно назвать мазью. Кожу зажгло блин так, что думал сдохну. Целый день, вот так вот, сволочи мучатся заставили, а чтоб эта мерзкая мазюка не засыхала, еще и водичкой поливали, как кактус у бабушки на подоконнике, и только вечером помыться разрешили. Но знаешь, помогло. Шкура как новая стала, даже рубцов не осталось, и не обгорает на солнце больше. Загрубела и задубела, приобрела светло-коричневый цвет.

Притерся я, за это время к новым, суровым реалиям. Теперь, вот, помогаю зеленым уродцам как могу, в основном по быту, другого пока не доверяют. Почему уродцам? А как еще их назвать? Не красавцами же. Уж больно рожи мерзопакостные. Хотя при их виде уже в дрожь не бросает, привык. Учу местный язык. Вроде получается. Понимаю уже через раз, что говорят. Но пока все больше жестами общаемся, руками крутим, губами шлепаем, пытаемся друг — другу смысл сказанного донести.

Самым главным у них в банде Гонья, что в переводе на местный, что-то вроде: «Хороший слух». Толковый такой парень — правильный. По характеру спокойный и неразговорчивый, но вот на счет послушания — суровый. Выполнения приказов требует беспрекословного.

Первый раз все объясняет обстоятельно, вдумчиво, с улыбкой и доброжелательно, по полочкам раскладывает, вопросы задавать уточняющие просит, выслушивает, отвечает на вопросы, а на второй раз, если не понял, то просто в лоб бьет, без всякого выражения эмоций. Шлеп и все. Лежи думай. Меня, кстати, не трогал пока. Скорее всего не потому, что я такой сообразительный и исполнительный перец, а потому, что относятся ко мне тут как к ребенку. Так и говорят: «Пусь», в переводе на русский: «Малыш, или сосунок», а еще тут так личинок называют.

Почему думаю, что он парень этот Гоня, а не особь женского пола? Так тут не сложно догадаться. Во-первых, у него выделяется топорщащиеся внушительное мужское хозяйство. Пусть и прикрытое густым, по сравнению с остальными частями тела, мехом, но такой первичный половой призрак, какой-то там шкуркой не скроешь. Во-вторых, накачанная мышцами грудь, не подходящая для кормления младенцев, ну и в-третьих, эта банда тут на промысле охотничьем. Бьют зверюшек местных, и занятие это, я тебе скажу, не для слабого пола. Опасное занятие.