Зеркальщик. Счастье из осколков (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна - Страница 52

- Вот сюда, пожалуйста, - девушка несколько нервозно показала на зеркало. – Ладонь к стеклу прижмите.

- Правую али левую?

Барышня пожала плечами:

- Значения не имеет. Для того чтобы зеркало отразило воспоминания, достаточно лёгкого прикосновения.

«Ишь ты, умная, - уважительно подумал околоточный, качая головой, и тут же добавил. - А впрочем, на кой девке умище-то? С неё и красоты достаточно, чтобы жениха заловить да удачно и скоренько замуж выскочить. Потом же всё едино будет дома сидеть и детишек нянчить, по балам когда-никогда ездить, а на сии хлопоты ум не надобен. Наоборот, в семейной жизни бабий ум даже вреден, дура-то она завсегда мужу в рот смотрит, а умной всё чего-то не хватает, маятно ей, бедолаге».

- Лев Фёдорович, я просила Вас к зеркалу поближе подойти, чтобы самолично всё увидеть! – несколько раздражённо окликнула околоточного Варвара Алексеевна, словно мысли его прочитала.

Девушка действительно знала о размышлениях околоточного. Всеволод Алёнович, обладавший даром видеть мысли и чувства других людей, не смог скрыть мальчишеского желания хоть немного подразнить Вареньку и, пофыркивая от смеха, поведал ей о том, что за мысли витают в голове бравого Льва Фёдоровича. Варвара Алексеевна всегда считала себя девицей рассудительной, но сейчас не стерпела, проявила досаду. Да и как стерпеть, коли даже страж порядка, человек весьма почтенный и, надо полагать, образованный подвластен дремучим, заросшим мхом суевериям!

«Успокойтесь, Варенька, - голос Всеволода Алёновича был подобен самому изысканному бархату, такой же нежный и обволакивающий, - Вы изрядно преувеличиваете степень образованности нашего бравого околоточного. Он служака, только и всего. Мысли и чувства для него определяет закон, коему он служит много лет, не щадя живота своего».

Девушка хотела возразить, что государь Император такой же, но потом тряхнула головой, прогоняя ненужные рассуждения. Во-первых, неуместные в данный момент, а во-вторых, опасные, как и вообще любые речи, кроме хвалебных, разумеется, об Императоре. Мало ли, как простую фразу злопыхатели переиначат.

- Ну что, барышня, прижимать что ли? – прогудел конвоир, словно в тисках сжимая руку Ивана Аркадьевича в своей лапище.

- Разумеется.

Мужчина с такой силой впечатал ладонь, что зеркало протестующе зазвенело, затем потемнело, задрожало, и из его глубин медленно выплыли неясные очертания, смутные пятна, никак не желающие превращаться во что-то определённое.

«Сопротивляется, - прошептал Всеволод со смесью досады и боли, - глупец!»

«Почему же глупец? – из чувства справедливости возразила Варенька. – Его упорство достойно…»

«Розог! – рыкнул Зеркальщик. – Он же калечит себя. Скажите ему, что своим бессмысленным сопротивлением он делает только хуже, его разум разрушается».

- Иван Аркадьевич, - голос Варвары Алексеевны прозвучал столь резко, что даже околоточный вздрогнул, - прекратите! Своим сопротивлением вы лишь губите свой разум, обрекая себя на страшные муки.

Студент ощерился по-волчьи, казалось, ещё миг, и он бросится на девушку, и никто не сможет его остановить. Но вот по красивому лицу пробежала волна боли, лоб повлажнел от пота, а блестящие глаза потухли, уподобившись потухшим угольям.

- Ладно, чего уж там, - с видимым усилием шевеля языком, пробормотал Иван Аркадьевич, - спрашивайте. Всё скажу, запираться не стану. Только без зеркала этого проклятого! Я сам скажу, сам…

Студента за шиворот, ноги его уже не слушались, отволокли на середину комнаты, посадили на жёсткий стул с высокой спинкой, коий Всеволод Алёнович использовал исключительно для неприятных посетителей. Двое медведеподобных мужчин встали по бокам от стула, третий разместился за спинкой, крепко держа арестованного за плечи. Причём держал не столько для того, чтобы пленник не сбежал, сколько потому, что сидеть самостоятельно тому было трудно, всё время заваливался. Варвара Алексеевна разместилась в глубоком кресле напротив студента и, дождавшись, когда Лев Фёдорович устроится за столом, придвинув к себе стопу бумаг и чернильницу, холодно приказала:

- Ну-с, Иван Аркадьевич, мы вас слушаем.

Студент облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы, жалобно прохрипел:

- Мне бы водички…

Варенька кивнула головой, и один из конвоиров, недовольно ворча что-то себе под нос, принёс арестованному воды. Иван Аркадьевич жадно выпил, хрипло дыша, вытер рот рукавом и усмехнулся:

- Благодарю. Так об чём Вы хотели со мной потолковать, милая барышня?

Варвара Алексеевна благоразумно решила пропустить мимо ушей несколько фамильярное обращение. В самом деле, ей с этим студентом детей не крестить, ради дела можно и потерпеть. Чай, не помрёт от чужой фамильярности.

- За что вы убили своего дядюшку?

Бледное, измождённое лицо Ивана Аркадьевича исказила гримаса то ли боли, то ли презрения, то ли какой-то нечеловеческой тоски.

- Отца. Василий Афонович Пряников был моим отцом.

Единый возглас удивления пронёсся по кабинету, а после него воцарилась гробовая тишина, в коей раздавался лишь хриплый и монотонный голос студента.

Мать Ивана, Аглая Филипповна, была настоящей красавицей: пышногрудая, крупнобёдрая, одна из тех, коих принято величать дородными. Помимо крепости и красы телесной наградила её судьба богатством, унаследованным от покойного тятеньки, занимавшегося торговлей мехами, а по слухам, беспощадно грабившим проезжих купцов. Как бы то ни было, но батюшку своего Аглая Филипповна видела редко, помер он, когда девочке едва минуло десять, а маменька её была женщина настолько глупая, что научить чему-нибудь путному свою единственную дочь никак не могла. Да не сильно и старалась, после смерти мужа охотно привечая в дому всевозможных гадалок, странниц и прочих прорицательниц, слетавшихся в богатый дом словно вороньё на пепелище. Стоит ли удивляться тому, что к моменту появления на свет Ванечки богатство почти растаяло, словно снег под жаркими лучами солнца, а в пору, когда мальчику исполнилось пятнадцать, семейство и вовсе разорилось.

Дом отписали за долги, земли без должного ухода заросли бурьяном и были безжалостно оттяпаны завистливыми и жадными соседями. Безутешная Аглая Филипповна вместо того, чтобы образумиться и попытаться выправить положение, сыграв на последнем оставшемся у неё козыре – красоте, и окрутить какого-нибудь вдовца посолидней, с головой погрузилась во всевозможные ритуалы, в попытке удержать уходящую молодость. Попытке тщетной, но оттого не менее желанной. Теперь вместо гадалок и странниц к женщине валом повалили всевозможные целители, кудесники и прочие шарлатаны, всего за год превратившие пышнотелую женщину в ссохшуюся беззубую старуху с трясущейся головой и скверной памятью. Иван своей матери откровенно стыдился, и когда через полгода ему отписали о её кончине, искренно обрадовался. Наконец-то постылая обуза свалилась с плеч, перестав тянуть к земле и обременять многочисленными слезливыми посланиями, столь же глупыми по смыслу, сколь и малограмотными по написанию!

В небольшой домик, в коем Аглая Филипповна проживала последнее время, Иван ехал полный самых радужных надежд. Из достоверных источников он знал, что земля, на коей располагался домишко, дрянь, но отводилась под строительство новой императорской забавы: железной дороги, а потому ему, как домовладельцу, полагалась солидная компенсация. Мысленно Иванушка уже распланировал, сколько денег положит в банк под проценты, сколько оставит на учёбу, сколько пойдёт на очарование какой-нибудь глупой богатой девицы. Конечно, очень жаль тратить деньги на какую-нибудь расфуфыренную перезрелую невесту, эта дура должна быть счастлива уже тем, что за ней ухаживает такой блестящий кавалер, но правила приличия, чёрт бы их побрал, требовали от кавалера цветов и конфект. А ещё каких-нибудь милых сердцу безделушек для матери невесты и непременного вручения кофия или табака её отцу. Одним словом, золотой сундук открывался золотым же ключиком.

Иван Аркадьевич так чудненько всё себе представил, едва ли не до детей со внуками всё распланировал, но судьба, словно злая сказочная мачеха, со всего размаха ударила его в спину. Выяснилось, что домишко, та самая развалюшка, на которую молодец ставил так много, принадлежал не Аглае Филипповне, а какой-то то ли няньке, то ли мамке, ранее служившей у барыни и в трудный час протянувшей ей руку помощи. Иванушке от матушки достались лишь пара подвенечных перчаток да потрепанный молитвенник, коий молодец поспешил вручить хлюпающей носом старухе-благодетельнице с приличествующими случаю словами. Перчатки же Ванечка распотрошил едва ли не по стежочку в поисках возможных припрятанных сокровищ. Увы, удача не желала поворачиваться лицом: никаких жемчугов или же золотых монет в перчатках не было. Иван остался без самого дорогого для себя на земле – денег.